— А ты его не спросила, что, мол, это значит? Ведь евреи работают совершенно так же, как и все другие.

— Зачем мне было об этом спрашивать?

— Ты что, ему веришь?

— Ну, в таких делах я не очень-то разбираюсь.

— Но все-таки, есть же у тебя какое-то собственное мнение?

— Все, наверно, живут за счет других. Не думаю, чтобы евреи были хуже, чем все остальные. Все люди скорее всего одинаковые. И евреи, и христиане, и шведы, и австралийские негры.

— Он еще как-нибудь высказывался в таком же роде?

— Может, когда и высказывался, да я точно не помню.

— Сколько раз за все три года ты слышала, что он говорил подобные вещи?

— Ну, может быть, раза два-три в год.

— Присутствовал при этом кто-нибудь еще?

— Начальники, во всяком случае, никогда. Чаще всего он говорил так, когда мы были вдвоем, иногда был кто-нибудь еще из его подчиненных. Первый год, когда он сюда пришел, он никогда ничего такого не говорил. Потом только, когда мы уже как следует присмотрелись друг к другу.

— А в последние недели ты ничего не заметила особенного, не изменился твой Хенрикссон как-нибудь?

— Нет. А что?

— Да так, я только подумал, знаешь, в связи со всеми этими планами реорганизации...

— Нет.

— Может быть, о чем-нибудь другом он говорил более охотно? Ну, о том, что его интересует?

— Нет.

— А о чем писали газеты, он тоже не пускался в рассуждения?

— Говорил что-то об этом взрывальщике, что устраивает взрывы по субботам. Так о нем все люди болтают.

— Что же он говорил об этом субботнем взрывальщике?

— Говорил... необходим, мол, человек, который бы занялся расчисткой...

— И, как обычно, не объяснил никак, что он имеет в виду?

— Нет.

— Ужасно все-таки любезно с твоей стороны, что ты мне все это рассказала. Я в самом деле надеюсь, что мы с тобой еще встретимся. Ты очень милая.

— Ты правда так думаешь?

— Да. И можно попросить тебя об одной вещи?

— Пожалуйста.

— Не рассказывай пока ничего Хенрикссону.

— Хорошо. Только ты тоже должен оказать мне одну услугу.

— Что именно?

— Поцелуй меня в щеку!

— Как!

—  Ты же сказал: тебе кажется, что я милая. Не так часто мне приходится слышать такое. Я была бы так счастлива.

Сюндман бережно, по-дружески поцеловал ее в щеку, и они расстались. Официантка к ним так и не подошла, так что на этот раз кондитерская предоставила им свое помещение бесплатно.

Сюндману подумалось, что он получил достаточное количество фактов о директоре бюро Хенрикссоне, чтобы доложить о нем на утреннем совещании. Было уже полшестого, и он чувствовал, что поработал на славу. И заслужил право провести хоть один вечер в семье.

15

Утром в пятницу Гординг провел совещание.

— Навалился на меня Польссон,— сказал он.— До субботы, мол, остался всего один день. Я сказал ему, что мы напали на верный след, но что обещать определенно пока не могу. Мне показалось, что у него здорово отлегло от сердца.

— Так какие у нас все-таки планы на субботу? — спросил Бенгтссон.

— Мы строим наши планы из такого расчета, что взрывальщик нам как бы совершенно неизвестен,— ответил Гординг.— На эту операцию мы выделим столько же полицейских, сколько в прошлую субботу.

— Теперь нам надо обговорить как следует того заведующего бюро, которого вчера отыскал Петер,— сказал Бенгтссон.

Петер Сюндман рассказал о том, как он продавал сыр на вилле в Соллентуне, как с задней стороны виллы нашел мешок с удобрениями, о секретарше директора бюро и, наконец, о взглядах начальника секретарши.

—  Все. Он у нас в руках,— сказал Гординг.— Не сомневаюсь, это он.

— Весьма возможно,— сказал Бенгтссон.— Но, как я сказал вчера Петеру, если мы обследуем достаточно много людей, так по одной только чистой случайности можем в конце концов напасть на человека, у которого есть определенного сорта сыр, и определенного сорта удобрения, и определенного сорта политические убеждения. Надо все десять раз проверить.

— А что сказал Зарубин? — поинтересовался Гординг.

— Я звонил ему сегодня утром,— ответил Бенгтссон.— Говорит, что удобрение одно и то же. Но сорт удобрения самый обычный, как он говорит. Так что доказательство еще не бесспорное.

— Что мы выяснили с вами еще? — решил подвести итог Гординг.

— Петер велел мне вчера держать под наблюдением заведующего бюро,— сказал Фаландер.

— И ты, конечно, так и сделал.

— Да. Он ушел с работы без четверти пять. Рабочий день у них кончился без двадцати пять.

— Ну до чего любит точность! До чего педант! — сказал Сюндман.

— И не говори. Потом направился к Дроттиинггатан и сделал несколько покупок.

— Что за покупки?

— Пакет с персиками. И несколько коробок с патронами.

— С патронами?

— Это я могу объяснить,— вступил Сюндман.— У директора бюро есть свое хобби, по субботам и воскресным дням он отстреливает ворон.

— Затем засунул персики и патроны в свой коричневый кожаный портфель. Пошел к Центральному вокзалу и сел на поезд до Соллентуны. Домой он прибыл примерно в половине седьмого.

—  И больше в этот вечер никуда не выходил?

—  Я оставался там на несколько часов. Около восьми часов мимо меня прошел мальчик лет пятнадцати, он заходил за сыном заведующего бюро, но сам заведующий бюро больше на улицу не выходил. Около половины десятого я почувствовал, что устал, все надоело, и я пошел домой. Потому что свет в первом этаже потушили, а на втором зажгли, видно было, что там собрались ложиться спать.

— Вот примерно и все, что мы имеем на сегодняшний день,— заключил Бенгтссон.

— А сейчас кто-нибудь за ним следит? — спросил Гординг.

— Да, сегодня с пяти утра два человека на посту,— ответил Бенгтссон.— С одним из них я только что говорил по телефону. Заведующий бюро поехал сегодня утром прямо на работу, как он доложил. Не занимался ничем особенным или подозрительным.

— У нас есть две возможности,— сказал Гординг и поднял указательный палец.— Или мы раскроем карты и сделаем у него дома обыск. Если находим динамит и бикфордов шнур — все в порядке, можно сказать, дело ясное. Не найдем ничего — останемся ни с чем. Или другая альтернатива,— продолжал Гординг и поднял указательный палец на второй руке,— с обыском подождать, самим продолжать розыск дальше, а Хенрикссона тем временем постоянно держать под наблюдением. Может быть, завтра нам удастся застать его на месте преступления, когда он попытается учинить свой пятый взрыв.

Они порассуждали еще некоторое время, но так и не пришли ни к какому решению. Это было неприятно, нужно было спешить: во что бы то ни стало надо было положить конец затянувшейся серии взрывов.

Был вызван прокурор, полицейские помоложе ринулись на розыск, каждый со своим заданием, еще один сидел в архиве полиции и пытался докопаться, нет ли какой «компры» на директора бюро Хенрикссона.

Прошло уже время второго завтрака, а они все еще не могли прийти к какому-нибудь заключению. Зато начали поступать новые, свежие данные. На виллу Соллентуна отправился теперь Фаландер с плетеной сумкой, похожей на ту, в которой находился динамит во время взрыва в универсальном магазине. Ему нужно было эту сумку попытаться продать. Полиция начала превращаться в центр по торговле вразнос, полицейские стали настоящими коробейниками...

Дверь открыла жена Хенрикссона, и Фаландер вошел.

— Вот удачно,— сказала она.— Мы как раз на днях потеряли такую же плетеную сумочку. С удовольствием куплю у вас эту. Сколько она стоит?

— Сумка что надо,— сказал Фаландер.— Жалко, быстро портятся такие сумки, вот тут, у самого замка. Наверно, и с вашей сумкой случилось то же самое.

—  Да, действительно,— сказала она.— Но мой муж починил ее кусочком провода, такого белого, вот здесь, у самого замка.

Когда Фаландер позвонил на работу и рассказал о том, как он продал сумку, начальник полиции Польссон, полицейские комиссары Гординг и Бенгтссон, а также Эмиль Юханнесон из прокуратуры сидели и совещались. Они все еще не пришли ни к какому решению. Поджидали любого результата розыска, положительного или отрицательного. Сообщение Фаландера о продаже плетеной сумки послужило для них сигналом. Ведь плетеная сумка, найденная после взрыва, было починена, по рассказу госпожи Хенрикссон, в точности так... Едва ли здесь случайность.