Маринка прибежала домой, бросила на стул сумку с хлебом и не разделась:

— Мне надо к Лёве. Будем вместе делать уроки.

— Новости какие! Самой надо делать. Начала с этим Лёвкой водиться, — скоро до двоек докатишься.

— Не докачусь! — крикнула Маринка и, схватив портфель, поднялась на пятый этаж.

— Его не отпустили из милиции! И соседа тоже, и дворника! — начала она с порога, не подумав о том, что тётя Наташа в комнате и всё слышит.

После этого уже никак невозможно было отвертеться. Пришлось рассказать ей всё, начиная с того, как они в первый раз увидели Ивана Григорьевича Журавленко, и кончая тем, как его повели в милицию.

Но, прежде чем рассказать, они взяли с неё слово, что она никому об этом даже не заикнётся.

— Да, здесь что-то неладно, — выслушав, проговорила тётя Наташа. — Но что же всё-таки, по-вашему, делает этот Журавленко?

— Сперва я думал, — какую-то особенную башню. Только, если башню, — при чём тут на стенах баяны? А если баяны, — при чём тут весы с маленькими чашечками?

— Что же ты не спросил?

— Я спросил. А он говорит, что сначала хочет в тысячный раз что-то там проверить. Я бы ещё спросил, да всё время то одно, то другое. И на него кричат. Человек что-то такое хорошее делает, а ему вот как!

Тётя Наташа прислонилась головой к Лёвиному плечу, задумалась и немного погодя спросила:

— Если человек делает хорошее дело, почему же ему приходится строить башню в комнате?

Маринка и Лёва не знали, что на это ответить.

Вопрос, сами видите, не пустяковый. Только тогда, когда мы хорошенько разберёмся в судьбе Ивана Журавленко и ещё во многих таких судьбах, мы все вместе этот вопрос решим.

Вместе — значит, и с тобой. Непременно с тобой.

Если у тебя под самым носом с кем-нибудь неладно, а ты будешь думать: без меня дело обойдётся, и твои товарищи так будут думать, и я так, и мои товарищи, — что тогда получится?

Маринка и Лёва ломали голову: что ж им предпринять? С чего начать? Они решили встать завтра пораньше и выйти на разведку. Им хотелось, чтобы скорее наступило утро.

Глава одиннадцатая. Михаил Шевелёв

До утра ещё оставались длинный осенний вечер и ночь.

Маринка была уже дома, когда дядя Серёжа с папой вернулись от доктора. И хотя дядя Серёжа не любил сидеть у Шевелёвых, на этот раз он с шумом отодвинул стул от стола и сел. Папа сел напротив.

Маринка смотрела на того и на другого. По лицу папы ничего нельзя было понять, а по лицу дяди Серёжи видно было, что дело плохо.

Маринка села между ними и попросила:

— Ну говорите! Что сказали про руки? Они и внутри заболели? Да?

Мама села на четвёртый стул и сказала:

— Сразу вижу: дали бюллетень. Давно надо было взять. Люди по пустякам берут.

Дядя Серёжа почему-то заёрзал на стуле, зашарил по карманам и закурил.

— На сколько дали бюллетень? — спросила мама.

Папа негромко ответил:

— Навсегда. Оттого я и не взял.

— Да что ты, Миша, на самом деле! Где это навсегда бюллетени дают? А что велели делать: светом лечить или чем?

— Во-первых, велели немедленно прекратить работу, — сказал дядя Серёжа. — Во-вторых, о стенах забыть навсегда. В-третьих, подыскать работу в тёплом и сухом помещении. Это Михаилу Шевелёву — под крышей, в комнате с печечкой! Вот чёрт возьми, а!?

— Им что? Они наболтают! — возмутилась мама. — Надо было дать бюллетень, полечить сколько полагается. А как это на другую работу? Человек в своём деле первый… Что ж ему, куда-нибудь в ученики идти? На двадцать рублей в месяц!

— Да, — сказал папа. — В ученики. Чаю дашь нам, Клава?

Мама вскочила расстроенная, с укором посмотрела на дядю Серёжу, как будто он был во всём виноват, и пошла в кухню ставить чай.

— Вот чёрт возьми, а?! — опять повторил дядя Серёжа. — На кого ж ты меня покидаешь?

— Не спеши, — сказал папа. — Пятый этаж вместе дотянем…

Дядя Серёжа перебил:

— Раз нельзя, — не надо, Миша.

И Маринка стала просить:

— Не надо! Они ещё хуже заболят!

Папа медленно пошевелил пальцами:

— Ничего. Я их не хуже докторов слышу.

— Ну тебя! — рассердился дядя Серёжа. — С тобой, как с горой, — с места не сдвинешь!

Папа засмеялся:

— К доктору кто поволок? А он умный старик. Всё понял.

Дядя Серёжа не остался пить чай. Без него Маринке стало ещё грустнее, потому что папа стал ещё тише и молчаливее, чем всегда, а мама всё больше на него обижалась.

Когда Маринка ложилась спать, она думала о том, почему это: человек всё может: и самолёт построить, и такую замечательную башню, даже ракету на луну запустить и получить сигнал, что она прилунилась; а вот сделать так, чтобы у него не болели руки, — этого он не может…

С этим «почему», на которое нелегко ответить, она и заснула. А сон ей приснился про Ивана Журавленко. Будто заперли его в тесный, чёрный подвал. Он сидит в этом подвале, смотрит на Маринку снизу вверх и говорит:

— Хороший сегодня день!

И вдруг подвал задвигался вверх, как лифт. Маринка хочет в него вскочить, но не вскакивает, а поднимается в воздух… Она летит и боится. Хочет за что-нибудь ухватиться руками — не шевелятся руки. Хочет закричать — не раскрывается рот. Она летит вверх, потом вниз — и ничего, ну совсем ничего не в силах сделать. И, замирая от ужаса, она ждёт: вот-вот, ещё секунда — и случится самое страшное…

Но в эту самую секунду Маринка просыпается.

Она вытягивает ноги во всю длину и чувствует, что упирается в кого-то. Это папа сидит у неё на диване. Свет погашен. Фонарь с улицы чуть освещает кровать, спящую маму, её обиженное и во сне лицо.

Маринка говорит:

— Папа!

И радуется, что слышит свой голос, что у неё раскрывается рот. Она хочет сказать ещё какое-то слово, но слипаются глаза, и она снова засыпает.

А папа сидит в темноте.

Он вспоминает стены домов, которые складывал, и видит их одну за другой от фундамента до крыши — так чётко, словно они вот здесь, перед ним. Потом он вспоминает, как началась война и он пошёл на фронт, как он стрелял, разрушал, а его руки никак не могли к этому привыкнуть.

Зато после войны как они снова заработали! Каждый понимающий строитель узнавал их по стенам, как по фотографии: «Шевелёва руки, сразу видно!» И вот — больше нельзя.

Некоторым сменить одно дело на другое ничего не стоит. Они, не моргнув, бросят любую работу на середине, — найдут что-нибудь полегче или повыгоднее.

Но есть люди, которые врастают в своё дело, как корни в землю. Как же тогда с ним расстаться?

Об этом и думал Михаил Шевелёв, сидя на диване в ногах у Маринки, и ничего не мог придумать.

Маринка опять летала во сне, вытягивалась, упиралась в папу ногами и не знала, как ему тяжело.

А он не знал, не мог ещё знать, какая ждёт его удивительная работа, и не знал, какое будет иметь отношение к этой работе незнакомый ему человек — Иван Григорьевич Журавленко.

Но я уже забегаю вперёд. А иногда забегать вперёд — это то же самое, что сначала надевать пиджак, потом рубашку.

Глава двенадцатая. Разведка

Рано утром Маринка с Лёвой подбежали к окну Журавленко. За окном было темно, и ничего они не могли разглядеть, даже взобравшись на выступ цоколя. Зато у ворот дома они увидели дворника. Он усаживался за руль красного, игрушечного на вид грузовичка, какие во множестве появились недавно в Ленинграде для домовых нужд. Их ласково называли — кто автоработничком, кто драндулетиком. Ребята обрадовались хоть дворнику, а он на них тоскливым голосом закричал: