— Болит? Дай посмотрю…

— Не дам. Не болит.

— Бегать сломя голову — девочкам некрасиво. Вот будешь теперь с царапиной ходить, — сказала мама и поспешила на кухню. Что-то у неё там на плите кипело и шипело.

Папа сидел на том же месте за столом и читал книгу.

Маринка медленно разделась, достала из портфеля тетрадку по русскому и тоже села за стол делать уроки.

Задано было проспрягать весёлый глагол «пою».

«Я пою», — написала Маринка, вздохнула и, не поднимая глаз, почувствовала, что на неё смотрит папа.

Не сказав ни слова, он протянул руки к её лицу и повернул его к себе аккуратно и осторожно. Так осторожно, будто оно из тоненького стекла, ну, как электрическая лампочка.

Он двумя руками держал Маринкино лицо и смотрел на царапину, потом сказал:

— Пустяки. Это к завтрему всё заживёт.

Маринка знала: в одной из книжек, тех, что папа любит и на шкафу прячет, есть такие стихи:

Папа немного подержал её лицо и положил руки на стол.

Маринка уже веселее написала: «Ты поёшь, он поёт, мы поём» — и посмотрела на папины руки.

«Почему они лежат, как больные? — подумала Маринка. — Почему они такие распухшие и в трещинах?»

Маринка не могла оторвать глаз от папиных рук. Они казались ей всё больше, всё больнее. Они увеличивались, как под лупой или как в кино, когда там руки или глаза приближаются к зрителям и становятся громадными, во весь экран. Маринка разглядела и засохшие трещины, и свежие, и воспалённые подушечки пальцев.

— Заболели, — почти по слогам сказал папа. И каждый слог показался Маринке тяжёлым, как камень.

Она спросила шёпотом:

— Отчего они так?

— Холодно. С Невы ветер. Вот и разъело раствором.

— Ну его, — сказала Маринка. — Тогда тебе нельзя. Завтра может спать ещё холодней. Мокрый раствор в трещину попадёт, — знаешь, как будет больно? В перчатках бы…

Папа улыбнулся, наверно потому, что знал это лучше Маринки. Но Маринку он успокоил:

— С утра, первые сотни кирпичей — тяжеловато. Потом ничего, руки привыкают. А перчаток не люблю.

— И сколько же всего надо в день?

— Кладу тысячу триста.

Маринка думала, что дядя Серёжа тогда шутил. Она зажмурилась, хотела представить, сколько это — тысяча триста кирпичей? И не могла. Но одно было ясно: если папа так быстро строит, а дядя Серёжа старается вовсю и не хочет отставать, — скоро их стена будет готова и он отдохнёт. Только всё-таки как же он может такими руками?..

После драки Лёва и Маринка друг с другом не разговаривали.

Лёва шёл из школы один. Теперь он знал, что Сергей Кудрявцев не обгонит Михаила Шевелёва, и не хотелось делать крюк к набережной. Что там особенного? Кладут кирпич к кирпичу, дойдут до оконного проёма, не поместится целый — отобьют кусок молотком. И снова кирпич к кирпичу, кирпич к кирпичу…

Лёва был уверен, что Маринка тоже идёт домой. Что ей одной, без него, у стройки делать?

Он оглянулся и увидел сзади Маринку. Нет, она не домой. Сворачивает за угол, к набережной.

Лёва стоял и думал:

«Раз тебе говорят: имей в виду, ты за неё отвечаешь, — хочешь не хочешь, а отвечай. К тебе драться, — ты, как дурак, стой; потом ещё отвечай! — Он колебался, медлил, и наконец твёрдо решил: — Всё равно за ней не пойду. Она постоит у стройки какую-нибудь минуту, пройдёт по набережной квартал, свернёт и на следующем углу опять на эту улицу выйдет. Что мне торопиться домой? Погуляю и увижу».

Маринка в это время шла к набережной, чтобы посмотреть, как папа работает такими руками. Очень ему больно или не очень? И ещё надо было посмотреть, насколько выше стала стена.

Увидев папу, Маринка удивилась. Работает, как всегда! Как будто здоровые руки. Правда, трещинки у него и раньше бывали, но он всегда говорил, — пустяки. А теперь сам говорит, — заболели.

Папа сверху заметил Маринку.

— Холодно стоять. Иди домой.

— Привет Маринке! — услышала она голос дяди Серёжи. — А Лёвка где?

— Откуда мне знать!

— Поссорились? Ничего, помиритесь!

— Не помирюсь! — крикнула Маринка и пошла.

Прошла полквартала, с деловым видом вернулась, подняла голову и начала считать, насколько выше стала стена с прошлого раза. Это было легко. Вся стена была из тёмных кирпичей, а верхний ряд в прошлый раз уложили из светлых. Сколько же над этим светлым рядом прибавилось ещё?

Раз, два, три, четыре… и то не до конца.

Почему так мало? Стена стала выше всего на четыре кирпичика! А где же тут тысяча триста? Да ещё тысяча триста дяди Серёжиных?

Маринка забыла, что стена толстая. Снаружи виден один кирпич, а за ним-то положено ещё два.

Вечером папа напомнил об этом Маринке, и она поняла, почему так медленно строятся кирпичные стены.

Но до вечера ещё произошло неожиданное событие: Маринка с Лёвой в первый раз увидели Ивана Журавленко.

Случилось это так.

Лёва ходил по той улице, куда должна была выйти Маринка. Ходил-ходил, и ему надоело. Как назло, не было на этой улице интересных магазинов. Ни книжных, ни игрушечных, ни радио- и электроприборов.

Он изучил уже все вывески квартала: «Булочная», «Ясли», «Народный суд», да ещё: «Вставляю зубы». Он продрог и разозлился: «Тоже улица, нечего сказать! Целый час тут ходи!»

Лёва в последний раз дошёл до угла, из-за которого должна была выйти Маринка. Он издали увидел почерневшую от холода Неву, увидел, как косо к ней летит первый реденький снег, а Маринки не было видно.

Тогда он перешёл через дорогу и отправился по этой улице дальше, домой.

Нельзя сказать, чтобы он спешил. И, может быть, потому что не спешил, он заметил во втором доме от угла очень странное окно над подвалом.

Оно было раскрыто и словно дышало. Из него, как изо рта на морозе, вырывались клубы пара. Потом начали высовываться концы металлических трубок. Трубки были какие-то глазастые — все в отверстиях. Не видел ещё Лёва таких. Он хотел рассмотреть их получше и не мог, — пар застилал глаза.

Маринка вышла из-за угла, увидела, что Лёва стоит повернувшись с чужому окну, морщится, машет руками и рассекает клубы пара, как пловец волны…

Маринка забеспокоилась, побежала. Когда она добежала до Лёвы, из окна послышался чёткий и ясный голос:

— Пожалуйста, товарищ! Я в боевой готовности.

Откуда-то снизу, наверное с полу, к окну поднялась темноволосая голова, затем стало видно лицо, как-то очень крепко, до твёрдости обтянутое кожей. На Лёву с Маринкой посмотрели светлые, удлинённые, как у коня, глаза, разгорячённые какой-то напряжённой работой.

Лёва обернулся в одну сторону, в другую и крикнул:

— Нету тут никого. Какой вам нужен товарищ?

— Сварщик. Будь добр, взгляни, не перебрался ли он работать во двор?

Лёва сбегал посмотреть и сказал:

— Да, он во дворе работает!

— Тогда вот что: есть у тебя свободных полчаса?

— Есть, — ответил Лёва.

А Маринка обиделась, что обращаются только к нему, и раздумывала, сказать, что и у неё есть время, или не говорить…

В эту минуту из ворот дома будто вывалилась пухлая женщина в короткой чёрной шубе, накинутой на длинный халат, заглянула в окно так жадно, словно давно не ела, а там была вкусная еда, и закричала:

— Я предупреждала этого Журавленко! А он опять своё!

За нею быстро вышел пожилой мужчина и попросил:

— Не мешайте вы ему.

— Нет уж, это он мне мешает! И хватит терпеть! В милицию на него буду жаловаться!