Запада, союза с одной из западных сил. Совокупной же мощи Запада противостоять было трудно, если не невозможно. Изоляция от Запада действовала как самое мощное разрушительное средство. При попытках опоры на собственные силы живительный климат Запада (идеи, разумная энергия, наука, технологические новации) оказался скрытым от населения, традиции общения с Западом в XVIII—XIX вв. были забыты. В СССР произошла определенная деградация умственной жизни, наступила эра вымученных посредственностей, эра холуйства вместо лояльности, смешения всего вместо ясно очерченной цели, время серости, самодовольства, примитивного потребительства, всего того, что вело не к Западу, а в «третий мир».

Внутри страны основной слабостью стало даже не репрессивное поведение правящей партии, потерявшей свою жизненную силу, внутреннюю устремленность, а утрата механизма приспособления к современному миру. Порок однопартийной системы в конечном счете стал сказываться в одеревенении ее структур, взявших на себя ни более ни менее как цивилизационное руководство обществом. Покорные партийные «колесики и винтики» почти полностью преградили выделение наверх лучших национальных сил, постыдно занизили уровень национального самосознания, примитивизировали организацию современного общества, осложнили реализацию глубинных человеческих чаяний как в сфере социальной справедливости, так и в достижении высоких целей самореализации.

Все это дало невероятный шанс Соединенным Штатам. Пораженный, следил президент Буш-старший за битвой двух лишенных исторического чутья партократов, в своей схватке позабывших проблемы, выходившие за пределы их личных амбиций. История, как любил говорить В.О. Ключевский, «наказала за свое незнание».

Америка получила последний ключ к мировой истории на саммитах с советскими руководителями. Этого шанса американский политический класс, вначале не поверивший в неслыханное везение, постарался не упустить.

С чего начал Горбачев свою первую встречу с вице-президентом Бушем и государственным секретарем Дж. Шульцем?

Говорил ли он о национальных интересах своей страны? Оказывается, он видел свою задачу в том, чтобы «помочь всем странам». Широким жестом он пообещал американским руководителям не требовать обратно Аляску и Сан-Франциско[309]. Зато перед приездом американской делегации улицы близ Спасохауса (резиденции посла США в Москве) были заасфальтированы за одну ночь (ноябрь 1985 г.).

Любопытно, какими были информационные источники Горбачева об администрации Рейгана? Он и не пытался скрыть эти источники. С торжествующим видом он заявил пораженному Шульцу, что «знает все наши идеи», и произвел на свет стандартный политологический сборник «Соединенные Штаты в 1980-е гг.», созданный в стенах Гуверовского института группой консервативных специалистов, которые никогда не мечтали, что их труд будет назван ключом к идейному кредо республиканской администрации Рейгана. Горбачев толковал американским политикам о военно-промышленном комплексе США и многое другое, что Шульц при всей его сдержанности называет в мемуарах «чушью». При первой же встрече Горбачева с Шульцем мы слышим такую браваду: «Вы думаете, что находитесь впереди нас в технологии и сможете воспользоваться своим превосходством против Советского Союза? Это иллюзии...» «Я обеспокоен, — пишет Шульц, — насколько невежественны или дезинформированы Горбачев и Шеварднадзе»[310]. Приехав первый раз в Вашингтон, Шеварднадзе не нашел ничего лучше, как обвинить правительство США в травле черных и воздвижении препятствий на пути продвижения по службе женщин. Именно в этот момент за столом напротив него по две стороны от Шульца сидели заместитель госсекретаря Роз Риджуэй и председатель КНШ темнокожий генерал Колин Пауэл.

Важнее всего понять реакцию этих загадочных «западников». «Он (Горбачев) складывал подарки у наших ног — уступка за уступкой», — пишет безо всякой благодарности тот же Шульц[311]. Вместо слов благодарности Шульц отмечает, что эти уступки — «результат нашего (т.е. американского. — А.У.) пятилетнего давления на них»[312]. Конгрессмен Э. Марки оценил согласие СССР уничтожить свои ракеты средней дальности как «лучшее, что русские предложили нам со времен продажи Аляски». (Стоит напомнить, что и Аляска была продана так же: госсекретарь Сьюард от волнения не спал всю ночь, а посол России без всякого волнения зашел с деньгами в госдепартамент.) Периодически «просыпаясь», Горбачев обиженно говорил, что «американская политика заключается в выколачивании максимума уступок», на что Шульц с улыбкой отвечал: «Я утру вам слезы»[313].

Познакомившись ближе с Шеварднадзе и его семьей, государственный секретарь Дж. Бейкер был поражен тем, что министр великого Советского Союза более всего думает о своей закавказской родине, не скрывая этого от своих важнейших контрпартнеров. «Я находился, — пишет Бейкер, — в московских апартаментах советского министра иностранных дел и беседовал с энергичной и интеллигентной его женой, которая безо всякого провоцирования открыла мне, что в глубине души она всегда была грузинской националисткой». И, пишет Бейкер, я еще много раз слышал вариации этих взглядов из уст советского министра[314]. Дж. Шульц тоже многократно обыгрывал эту тему и однажды лично исполнил популярную американскую мелодию «Джорджия у меня в думах» тронутому сопоставлением «двух Джорджий» министру.

Нащупав чувствительную струну советского министра, американский госсекретарь лично выбирал для него часы, затем кресло с символом госдепартамента. В том ли кресле сидел могущественный министр на Смоленской набережной? Нужно ли удивляться, когда советская делегация яростно отстаивала свой вариант решения афганской проблемы, Шеварднадзе по секрету сообщает госсекретарю об уже принятом на Политбюро решении. Шутки в такой ситуации приобретали невеселый оттенок. Маршал Ахромеев после принятия решения об уничтожении ракет средней дальности пошутил: «Не придется ли нам просить убежище в нейтральной Швейцарии?»[315].

Горбачев, хотя и жаловался многословно (американцам!) на трудности перестройки, о Швейцарии не упоминал. Когда Шульц посетил Москву 22 февраля 1988 г., Горбачев «напомнил мне, что я просил назвать дату вывода войск (из Афганистана) и они сделали это»[316]. А как вам нравится горячность Шеварднадзе 20 марта 1988 г. в Вашингтоне? «В самых сильных, эмоциональных выражениях он напомнил нам, что Советы сделали все, что мы просили»[317]. А вот что в реальности думал степенный госсекретарь Шульц, далекий от ламентаций своего советского коллеги: «Соединенные Штаты укрепили свою военную мощь и экономическое могущество, они вернули уверенность в себя; наш президент получил народный мандат на активное лидерство. Советы, по контрасту, стоят перед лицом глубоких структурных трудностей и окружены беспокойными союзниками; их дипломатия перешла в оборону»[318].

Готовность услужить сказывалась и в мелочах. Можно ли представить смену восьми (!) блюд во время часового ланча советской и американской делегаций на берегу Байкала 1 августа 1990 г.? Западные виртуозы банкетов с такой скоростью просто не работают. Для полета в Москву Шеварднадзе предоставил американским дипломатам свой самолет. Был ли аналог на американской территории? Встретившись в первый раз с государственным секретарем Бейкером (март 1989 г.), Э. Шеварднадзе первым делом указал довольно чопорному новому главе американской дипломатии на «важность личных контактов. Они очень важны для создания атмосферы доверия, если не подлинной дружбы, которая облегчает обсуждение даже самых сложных вопросов»[319]. Как видим, два мира живут вовсе не в едином политико-эмоциональном пространстве.