После Берлинского конгресса турки, имея перед глазами пример Магриба и Египта, ставших колониями западных государств, попытались имитировать лучшие западные образцы. Стамбул — стал ориентироваться на бисмарковскую Германию. Турецкую армию начинают обучать германские инструкторы, в страну проникает германский капитал, немцы помогают строить железные дороги в пределах сузившейся империи, появилась идея строительства магистрали Берлин—Багдад. Революция «младотурков» (1908) ускорила процесс «германизации». Но, вступив в Первую мировую войну на стороне Германии, Турция нарушила известное правило: догоняющим странам не следует вступать в борьбу с державами-моделями. Фактор отсталости сказался на всех незападных участниках войны — Сербии, Болгарии, Румынии, Турции. В 1916—1918 гг. все они пережили поражение. Для Турции последовала унизительная агония 1918—1922 гг., когда она потеряла империю, и ее малоазиатская часть была почти завоевана греками. Стамбул оккупировали западные войска. Еще одна империя ушла в небытие под ударами Запада.

Шанс на возрождение дал и реформы, приближающие страну к западной модели: женщины сняли чадру, был введен алфавит западного типа, начался перевод западных учебников, студенты направились на учебу в университеты Европы. Но главным в этих реформах первого президента Турецкой республики Кемаля Ататюрка была попытка привить нечто вроде «фаустовского комплекса» на турецком древе, сохраняя при этом независимость страны от Запада. В 20-х гг. Ататюрк говорил, по существу, о том, что турки должны переменить свою идентичность, должны стать новыми людьми — энергичными, активными, не боящимися перемен. На основе форсированного патриотизма открыто ставилась задача построить новую психологическую модель для ввергнутой в кризис нации.

Наследники Ататюрка постарались сохранить нейтралитет во Второй мировой войне, чтобы не подвергнуть риску хрупкие достижения вестернизации. Холодная война укрепила прозападные элементы в Турции. Согласно «доктрине Трумэна» и «плану Маршалла» экономическая помощь Запада позволила стране создать инфраструктуру западного регламента жизни. Многие молодые турки уезжали в Германию, где становились квалифицированными индустриальными рабочими. Военные и бизнесмены также прошли западную школу (чаще в США). Университеты — англоязычный Босфорский и франкоязычный Мраморный — готовили прозападную элиту. При всем этом Турция, пытавшаяся подобно Польше или Мексике обрести западную идентичность, стать частью Запада, встретила в 90-е гг. препятствия цивилизационного характера. Для турецких западников остался открытым вопрос: сможет ли секуляристская Турция присоединиться к западному блоку или последует по пути Египта и Алжира в направлении восстановления исламской идентичности?

3. Наиболее успешное противостояние Западу в отношении сохранения своей цивилизационной сути, традиций и идентичности неожиданно для всех оказала Япония. Возможно, здесь сказались тысячелетний страх перед Китаем, всегдашняя решимость отразить вторжение, внутренняя готовность к жертвам ради национального самосохранения, наличие особого патетического отношения к жизни, ценимой только как часть национального существования, как ступень коллективного жертвенного пути. Это не означает, что ответ Японии Западу был менее драматичным. Более двух столетий продолжалась самоизоляция Японии от Запада, прежде чем император Мэйдзи пришел к решительному выводу о пагубности «страусиной» политики. Японцы более других народов оказались способными встретить внешнее давление в позитивном плане, найти в чужой культуре полезный для себя опыт, не изменяя собственной идентичности, что и составило основу «японского чуда» второй половины XX в. Это — первый случай, когда Запад признал партнера равным по энергии, изобретательности и трудолюбию.

Весной 1945 г. на императорском совете принц Кидо заявил о совершенных роковых ошибках: страна вступила в борьбу с Западом, не имея достаточных ресурсов и полагаясь на «неудачного» партнера — Германию. Еще за несколько месяцев до капитуляции было принято решение в будущем ориентироваться на англосаксонский блок Запада. Сумев сохранить внутреннюю культуру и национальные особенности, Япония восприняла опыт самой развитой технической цивилизации мира. Трудности Запада (США) в Корее и Вьетнаме дали мощный толчок и исторический шанс Японии — единственной незападной цивилизации, которая, уважая мощь Запада, никогда не смотрела на него с завистью, не мечтала стать частью его и вступила с ним лишь в вынужденные отношения.

4. Восточная Европа уже в силу географической близости всегда находилась под влиянием культуры и революционных идей Запада. Взлет западной культуры в эпоху Ренессанса вызвал у части восточноевропейцев стремление приобщиться к ней. С этого времени мерилом уровня культурного развития считалась степень близости к Западу, а для правящих восточноевропейских элит похожесть на Запад стала едва ли не самым значимым фактором национального самосознания. Однако из восточноевропейских народов, пожалуй, лишь чехи обладают национальным сознанием, близким к западному, — рациональность, ориентация на результат, неприятие неадекватной эмоциональности, скептицизм в отношении пафоса всякого рода, прагматизм и, кстати, стремление к адекватной идентификации, достаточно реалистическое мнение относительно своей принадлежности к Западу. В остальных странах региона и Ренессанс, и Реформация и Просвещение, мягко говоря, не в полной степени затронули процесс формирования национального психологического склада.

Западное влияние, безусловно, проникало в эти страны. В Польше его проводником был преимущественно католицизм. На Балканы оно начало проникать после освобождения от оттоманского господства. В России западное влияние стало ощутимым после Петра Великого, и особенно в эпоху Екатерины II. В конечном счете в фактор политического звучания превратилось то, что страны Восточной Европы подчеркнуто и даже категорически заявляют о своем желании принадлежать к западной культурной традиции и чрезвычайно негативно воспринимают всякое незападное определение основ своей национальной жизни. Они всячески стремятся подчеркнуть свою устремленность к Западу и охотно переписывают историю на этот лад. Они следуют догоняющей модели модернизации. Но практически на каждом историческом этапе, при любом испытании историей у этих народов отсутствует западная парадигма жизни, требующая рациональности, индивидуализма, организованной эффективности.

Историческая жертвенность этого региона не требует выдуманных прикрас. Вопреки искусственным имитациям, «подсознание», а вернее, групповой менталитет народов этих стран действует по своему восточноевропейскому стереотипу. Именно это (а не пустое подражание) и делает их особенными, своеобразными, создает их культуру, литературу, музыку, способ восприятия жизни. Показательно, что и свое «я» они определяют как восточноевропейцы, а не как представители Запада, которым, в сущности, безразлично, каким образом другие определяют органический код их общественной психики. Народы действуют так, как направляют их история и география, как диктует обобщенный итог их социального развития, их выработанная веками общественная этика. Восточноевропейский набор традиций, обычаев, эмоционального опыта близок западному в той мере, в какой история заставила эти два региона взаимодействовать. Но он отдален от Запада в той мере, в какой история Запада была иной, чем история Восточной Европы.

Карта мира лишается своей пестроты

За столетие, которое отделяет Вестфальский мир (1648) от Французской революции (1789), на карте мира произошли значительные перемены, которые происходили после очередных послевоенных мирных конгрессов. После Вестфальского конгресса Швеция получила устья почти всех больших рек. Франция — часть Эльзаса. Самостоятельность германских княжеств была упрочена. Германия как великая держава исчезла, но укрепились Франция и Британия. Тому же служили Венский мир (1738), Ахенский (1748), Парижский (1763).