«А может, и нет его. Каково-то будет бедняге Эгеру завтра утром, когда он увидит, что у него стащили скре­бок! Просто спятит, ведь теперь ему придется ковырять на свалке старыми скребками, которые то и дело ломаются, а ими и не наскребешь ничего путного. Может, еще по­думает, что это я у него стянул. Мне лучше пока туда не ходить, вдруг правда подумает, что это сделал я. Вот пакость какая получилась! Где буду доставать дрова для печки? И все из-за Берта, олуха несчастного. Потерял, паскуда. Мне жалко Эгера. Мне его жалко. Безработный, живет только тем, что добудет на свалке. Только и есть у него, что пальто да ржавая коляска: Теперь вот даже лучшего скребка лишился. Ну а осточертело же мне все — все бы к чертовой матери».

Выбирались они так же, через окно, и до того были мрачно настроены, что уже не думали об опасности, когда с большой высоты прыгали вниз на тропинку.

—Жрать хочу, — проворчал Берт, устало волоча ноги. — Кроме этого паршивого шоколада, сколько времени ничего во рту не было.

От Санпасти вела прямая дорога к ярким огням Уоллатон-роуд. Грузовики, автомобили, автобусы казались за­тейливыми значками на нотных линейках и словно выбива­ли барабанную дробь, когда катились вдали, шумно н почти непрерывно: народ возвращался с работы.

— Дома, конечно, жрать нечего, — сказал Брайн.— Уж это ясно.

— И у нас тоже.

В воздухе пахло весной, зелень была такой свежей — и мох, и трава, и молодая крапива, обстрекавшая им ноги, когда они вошли в самую гущу живой изгороди. На западе небо покраснело, будто ночной сторож за тучами зажег свой фонарь, сидит и караулит, чтобы никто хитростью не пробрался в рай там, позади туч. Отблеск втого красного пламени пал на отвесные, выложенные серыми плитками газометры, отчего они показались еще выше проходившим мимо Брайну и Берту. Брайн порылся в кармане.

— У меня ведь есть еще те шесть пенсов, что мне Эгер дал за дрова. Может, пойдем купим чего-нибудь пожрать? Возьмем жареного картофеля с хлебом, набьем брюхо?

— Ага, здорово, — сказал Берт, обнял Брайна за пле­чи, и оба зашагали быстрее.

3

Брайн смотрел, как две свиньи отщипывают от кучи угля пыльные черные кусочки.

—Дедушка, а почему свиньи едят уголь?

Мертон замешивал в лохани отруби возле двери прачечной.

— Делать им нечего, пострел, вот почему. Брайна такое объяснение не удовлетворило.

— Это потому, что они голодные?

— Свиньи всегда голодные.

— Так ведь им дают отруби н картошку с шелухой.

Мертон размешивал металлической лопаткой жидкое месиво.

— Э, они сожрут все что хочешь. И тебя тоже, надоедный ты щенок, если подам тебя им в корыте.

Прекратив таким образом расспросы Брайна, Мертон высыпал в лохань мешок картофеля. Брайн видел, что по тропинке шагает, ведя за руль свой велосипед, дядя Джордж, высокий, худощавый человек в кепке, кадровый рабочий на заводе Рзли, а в глазах Брайна — божество с волнистыми волосами.

— Ты откуда, дядя Джордж?

— С футбола.

— А что там делал? — спросил Брайн, подумав: «Играл он или только «болел»?»

— Не спрашивай, и тебе не будут врать, — ответил Джордж, ставя велосипед под навес.

Брайн засмеялся и пошел за дядей в кухню, где ба­бушка месила тесто для пирогов и хлеба.

—Читал листки на стенах?

Джордж нагнулся снять с брюк велосипедные зажимы, потом вскинул глаза, уже держа зажимы в руке.

—Взяли Аддис-Абебу. Похоже, что с абиссинцами покончено.

Его мать сочувственно пощелкала языком.

— Вот ведь стервецы эти итальянцы, Только по­думать— травят газами бедных чернокожих, которые ни­кому никакого вреда не сделали.

— Они, можно сказать, сражались зонтиками против пулеметов, — сказал Джордж.

— Итальянцы за это еще поплатятся, вот увидите, — пророчествовала Мэри, размазывая джем на куске раска­танного теста. Брайн слушал с таким напряженным вни­манием, что незаметно для себя открутил пуговицу на рубашке. — Послушай, что это ты там выделываешь? — воскликнула Мэри. — Смотрите-ка, стоит и откручивает пуговицы.

Ему дали банку из-под джема и ложку — он выскреб, высосал и вылизал все остатки и приступил к новым рас­спросам:

— Бабушка!

— А?

— Кто войну выиграл?

— Какую?

Он был озадачен.

—Ну, войну.

—Последнюю, что ли? Он не знал, что сказать, боялся, что его надуют, под­сунут какую-нибудь другую войну.

— Последняя война — это на которой убили дядю Оливера?

— Да.

— Ну так кто же выиграл эту войну?

— Никто, — сказала Мэри, забирая у него липкую банку. — А теперь иди и вымой руки, будь умником.

Он пошел озадаченный. Как это может быть, чтобы никто не выиграл войну? Хоть бы кто когда ответил на его вопросы! — досадовал Брайн. «Никто!» Это не ответ, просто так, обман. Не бывает такой войны, чтобы ее никто не выиграл. Кто-нибудь да выиграл, а другой проиграл. Вот как это бывает. Моя лицо и руки в тазике, который бабушка наполнила для него водой, он слышал, как они там все еще разговаривают о войне в Абиссинии.

На дальнем краю Вишневого сада под шатром из об­лаков и деревьев на опушке Змеиного бора стояли два дома, и жили в них фермеры-землепашцы. Брайн знал только некоторых из ребятишек, время от времени выска­кивавших из дверей обоих домов. Каждую субботу он бродил по холмистой местности, зачарованный длинной темной полосой леса на горизонте, привлеченный этим больше, чем двумя домиками у опушки, и часто, как исследователь, мысленно наносил все на карту. Но он редко заходил далеко, в открытые поля за Змеиным бором.

Из ложбины послышались визг и болтовня девчонок. На всех были похожие розовые платья, и у всех в руках цветы — ромашки и лютики. Девочки направлялись в его сторону, но, не дойдя, увидели поляну с цветами, встали на колени и принялись рвать цветы. Одна из девочек под­няла глаза и сказала:

—Здравствуй!

Он смутился, засунул руки глубоко в карманы и, оста­новившись, принялся носками башмаков рыть в дерне ямки.

—Здравствуй, — ответил он.

—Ты ведь живешь в доме Мертонов, да? — сказала она уверенно.

—А ты почем знаешь?

—Мы видели тебя, ты играл во дворе, когда мы про­ходили мимо. Правда, Фанни?

—Я помогу тебе рвать цветы, — сказал Брайн. Ей это не понравилось: даже не спросил, можно ли.

— Рви, если хочешь, только не мне, у меня и так уж полным-полно. Помогай Фанни.

— Эй, Бренда! — крикнула Фанни, добежавшая до са­мого леса. В руках у нее были охапки белых и желтых цветов, из карманов тоже торчали цветы — живой сноп из цветов. — Пойдем поищем колокольчики. Я знаю место в лесу, где их пропасть.

Брайн пересек Вишневый сад и в сотне шагов от до­миков уселся на траву, вытащил из кармана пакетик с сигаретными картинками-вкладышами — всякие цветы — и начал раскладывать их по временам года.

Подошла Бренда, и он спрятал картинки в карман.

—А я нашла баранчики, — заявила она, усаживаясь с ним рядом. — В лесу.

—А мне все равно.

—Было бы не все равно, если б это ты нашел, — под­дразнила она.

— Нет, все равно.

— Нет, не все равно.

—Нет, все равно, — повторил он. — Потому что я не люблю баранчики, меня от них тошнит.

— Нет, любишь.

— Нет, не люблю.

—Нет, любишь, — настаивала она с решительным упорством, чуть не плача.

Он отвернулся.

—Не люблю я их.

—Я тебе сейчас как двину! — крикнула она, лицо у нее покраснело от злости.

—А я тебе сдачи дам, — ответил он. Она встала.

— Если ты не любишь баранчики, значит, ты дурак, потому что, кто не любит баранчики, тот дурак.

Положение безвыходное. Они в упор глядели друг на друга. И вдруг она сказала:

—Я тебя люблю, Брайн.

Брайн был ошарашен. Люблю? Отец и мать любят друг друга — синяки под глазом, шишки, опрокинутый стол, злобные взгляды и «никаких тебе сигарет, никогда, никогда!» Учитель говорил, что бог любит всех. Итальян­цы отравляют газами чернокожих, косят их пулеметами. Пособие по безработице, грозы, школа. Картина в гостиной у бабушки — это тоже про любовь.