— Уважаемый пан председатель, уважаемые коллеги! — сказал он, сделав небольшой поклон. — Экзамен кандидата… м-м-м… — Он вдруг забыл Катину фамилию. — Экзамен… считать недействительным…

Катенька уже ничего не слышала. Она потеряла сознание.

— Простите, папа, — сказала она, когда наконец пришла в себя.

Они сидели вместе на школьной скамье в пустом классе. Исписанная мелом доска свидетельствовала о той радости, с которой гимназисты приветствовали каникулы. В здании гимназии было тихо.

— Нет, Катя, ты прости! — Сказал отец, и девочка вдруг поняла, как он ее любит. — Прости… а лучше — не прощай, — добавил он через минуту. — Мракобесие, коварство, подлость нельзя прощать!

— А как же с экзаменом? — Катенька все еще не переставала надеяться.

— Экзамен сдашь снова, и на «отлично», в Праге. На Минерве!

У нее опять закружилась голова.

— В Праге?.. А как же мама… деньги…

— Об этом, Катя, не думай!

Отец был таким решительным и твердым, что Катенька забыла обо всех горестях и почувствовала себя такой счастливой, что даже поцеловала его.

Он взял ее за руку, спросил:

— Ну что, гимназистка-минервистка, получится у нас что-нибудь?

Она не знала, что он имеет в виду: возвращение домой или поступление в пражскую женскую гимназию, но так как была счастлива и уверена в себе, то ответила:

— Получится!

И имела в виду и то и другое.

Катя выслушала бабушкин рассказ, и лицо ее сморщилось, как у маленькой грустной обезьянки.

Только в кинофильмах, где льются глицериновые слезы, плачущие девушки прекрасны. А в жизни такие девушки ужасны: от слез краснеют глаза, блестит нос, отекают веки, кривятся губы. Так было и с Катей.

— Что с тобой? — испуганно спросила бабушка и, быстро достав большой носовой платок, поспешила Кате на помощь. Девочке было жалко бабушку и почему-то очень стыдно. Бабушка принялась ее утешать: — Знаешь, так было в жизни… Ведь только в сказках бывает счастливый конец.

Но Катя не могла остановиться. Слезы катились из ее глаз.

Когда она немного успокоилась, вошел дедушка.

— Да, у вас тут весело, девочки, — сказал он и сел около Кати. — Это что еще за шутки?

— Уйди, Филипп, — выпроваживала его бабушка. — У нас свои дела. Оставь нас одних.

— Разумеется! — ответил дедушка и поудобнее устроился в кресле. С любопытством он смотрел то на одну, то на другую. — О чем вы здесь беседовали?

Обе обрадовались, когда на веранду влетела Верочка. Она размахивала письмом. Глаза ее горели. К письму потянулись три руки, но оно было адресовано Кате. Бабушка и дедушка ушли. Такая предупредительность показалась Вере излишней. Почему Катя не может прочитать письмо при всех или при ней? Если бы она, Вера, получила письмо, она позвала бы всех и прочитала его вслух. Так она делала с каждым письмом от Вареньки и от своих подружек-братиславчанок.

Но в письме Кате было написано:

Дальше уже не положено читать, даже через плечо. Это было письмо только и только для Кати. Любовное письмо с просьбой о встрече.

И раньше получала Катя письма от мальчиков. Например, Коваржик неоднократно посылал ей записки с такими словами: «Передай мне тетрадь по математике, а я тебя приглашаю сегодня в кино» (или поесть мороженого, это в зависимости от времени года). А Гонза Вацулик однажды даже нарисовал мелом на доме, где жила семья Янды, большое сердце и в центре его написал: «Катя». Домоуправша потом долго сердилась на Катю.

Конечно, все это смешно, когда вам восемь или десять лет. Но когда человеку — собственно, девушке — четырнадцать или, вернее, пятнадцать лет и она получает первое любовное письмо, это уже не шутка. Это нечто серьезное, волнующее, настоящее.

У Кати билось сердце. Глаза заблестели. Если бы поблизости был доктор, он заставил бы ее измерить температуру и прописал бы успокаивающие лекарства. Руки у нее так дрожали, что это было заметно и по листку серой почтовой бумаги. Она взглянула на Веру. Та сидела с открытым ртом, и в глазах ее светилось любопытство:

— Катя, кто тебе написал?

— Ну… один мальчик. — Катя пыталась говорить абсолютно безразличным тоном.

— И что он пишет? — Верасек была так взволнована, словно письмо пришло ей.

— Глупости! — ответила Катя с превосходством взрослой девушки.

И действительно, она так думала. Письмо ее разочаровало, особенно когда с трудом она разобралась в малопонятной подписи — Зденек.

Зденек Вылетял писал ей и просил с ним встретиться. Да, именно он! А Катя не могла даже вспомнить, как он выглядит. Ему уже шестнадцать, как Вашеку. Он такого же роста, а может быть, немножко поменьше. Волосы у него темнее, чем у Вашека… Короче, думая о Зденеке, Катя все время вспоминала Вашека. Она смяла письмо и сунула его в карман.

— Он пишет глупости! — повторила она твердо и четко, а Верасек в недоумении покачала головой, как бы не понимая, как это в письме можно писать глупости.

— Девочки, а бабушка здесь? — Качек просунул голову в дверь.

Ему ответили, что бабушки нет, и он убежал. Но через минуту вернулся вместе с Ендой, Стандой и щенком.

— Катя, посмотри! Катя, посмотри, чему я его научил! — восклицал Енда и заставлял щенка служить.

Но тот не имел ни малейшего желания демонстрировать свое искусство и, увидев Катю, бросился к ней.

— Каштан, Каштан! — повторял Енда.

— Его зовут Дон! — строго сказала Катя.

— Нет, Каштан! — упрямо настаивал Енда на своем. — На Дона он не откликается.

— Его зовут Дон! — повторила Катя. — Ты сам мне говорил, что именно так его зовут. Всех щенят с первого приплода называют на «А», а с пятого — на «Д».

— Катя… Это Енда сделал специально для тебя, чтобы ты порадовалась, — горячим шепотом выдала Вера тайну. — Он учил его с самого утра!

— Его зовут Дон! — решительно не соглашалась Катя.

— Катя, послушай… — уговаривали ее.

Вера шептала, что Енда все готов для нее сделать: ведь она его спасла. Станда беспомощно пожимал плечами, а Качек спрашивал:

— Почему Катя сердится?

В конце концов Енда не сдержался:

— Наверное, потому, что она чокнулась! — И добавил, простучав азбукой Морзе две буквы — С. Г., что означало «совсем глупая».

А щенку было абсолютно безразлично, называли его Каштаном или Доном. Теперь уже никто не обращал на него внимания, и он занимался тем, чем хотел.

К несчастью, его обнаружила бабушка. Но было уже поздно, так как угол ковра был обгрызен и у него исчезла полоса бахромы.

— Давайте-ка все на улицу вместе с собакой! — рассердилась бабушка.

А дедушка, который вошел вместе с ней, добавил:

— И с Катей! Нечего ей тут лежать!

Вот так… с пластырем на брови, со смятым любовным письмом в кармане Катя оказалась в шумном, восторженном, кричащем и лающем клубке, выкатившемся из дома на улицу.

В главе одиннадцатой мы узнаем, как все должно было начаться

Катя переселилась в сад. Она снова жила в палатке с Верой, а Качеку пришлось перейти к мальчикам, как это было в прошлом году и как должно было быть в этом с первого же дня каникул. Верасек заявила об этом вслух, но и Катя и Вера думали об этом одинаково. Как же все случилось?

Да как-то так, само собой. Бабушка рассердилась за обгрызенный ковер и выгнала ребят с веранды вместе с собакой.

Костер перед палатками догорал, вода в котелке уныло булькала, и все изрядно проголодались. Кашеварил в тот день Станда. Он ничего не мог придумать. А что сообразить по-быстрому? От чая с бутербродами воротили нос: «Ты же нас заморишь!»

Кто-то предложил, чтобы Катя приготовила свое любимое блюдо. Это была чудесная еда, готовилась она быстро, и у Кати она получалась отлично. Катя нарезала большие ломти хлеба, а Вера помогла делать из них кубики. Пока хлеб обжаривался до хрустящей корочки на ароматном масле, Качека послали к бабушке за яичками. Обратно он возвращался очень осторожно, с полной плетенкой, необычайно гордый тем, что не разбил ни одного. Зато Катя разбила их все до одного о край сковороды — и блюдо было готово. Хрустело, отдавало дымком костра, но было его слишком мало. Енда старательно вычистил свою тарелку, потом сковородку и укоризненно посмотрел на сестру: