— Высадите меня где-нибудь, — сказал Роджер.

— Но… Что же вы будете делать?

— Вы мне только скажите, в какое время и на каком углу я должен вас ждать, и перенесите свои заботы на другое. Для меня тут найдется куча всяких дел. Прогуляюсь по городу, ознакомлюсь с ним. Я люблю эти маленькие чеширские городки, они всегда мне нравились.

Подыскав удобное место для встречи, они условились, что Роджер вернется сюда к шести часам и Дженни заедет за ним, чтобы отправиться обратно. Она остановила машину, и Роджер вышел.

— Желаю удачи, — сказал он.

— О господи, — сказала она. — Как все это ужасно.

— Может быть, есть все же какие-то проблески света в этом мраке? — спросил он, наклоняясь к ней, прежде чем захлопнуть дверцу машины.

— Единственный проблеск света — это вы, — сказала она. — Я, кажется, уже начинаю доверять вам. Но боюсь, как бы не переусердствовать.

Роджер молча кивнул, показывая, что все понимает. Потом выпрямился и похлопал на прощанье по крышке малолитражки, когда она тронулась с места. Мгновение спустя он остался один. Густо падал мокрый снег. Надо было куда-нибудь укрыться. Поглядев по сторонам, он увидел большую, ярко освещенную, переполненную народом пивную через дорогу на углу и внезапно понял, что больше всего на свете ему сейчас необходимо выпить.

— Прогулка по городу была интересной? — сказала Дженни.

— Я сидел в пивной, пока меня оттуда не выставили. После этого в моем распоряжении оставалось еще три часа. К этому времени снег перестал валить, и я побродил по улицам, стараясь дышать поглубже, чтобы алкоголь немного выветрился.

— Судя по всему вы весело провели денек.

— Очень весело. А вы?

— О, у меня все в порядке.

Стемнело, они выехали на главное шоссе. Удобно устроившись на переднем сиденье, вытянув ноги, пристегнувшись ремнем, Роджер смотрел, как ложится под колеса дорога, и чувствовал, что внешние обстоятельства направляют в новое русло поток его мыслей. Утром, когда они ехали в Нантвич, держа путь к родительскому дому Дженни, и на заднем сиденье болтали дети, а к крыше автомобиля были прикручены их пожитки, как-то само собой получалось, что все его мысли были заняты Дженни и ее судьбой, а теперь, когда они возвращались в Карвенай, позывные в его мозгу зазвучали уже на другой, ставшей для него привычной за последние три месяца волне. Ему казалось вполне естественным, что теперь он думал и говорил о Гэрете и Дике Шарпе, о миссис Пайлон-Джонс, об Айво и Гито. Все это пока что было пустым звуком для Дженни. Но другая сторона его жизни была ей уже отчасти знакома. Она, например, знала Мэдога и, прожив в этих краях не один год, подсознательно научилась понимать этих людей и их обычаи, в то время как он еще недавно бродил среди них, словно пришелец с другой планеты. Она, к слову сказать, раскусила бы Райаннон с первого взгляда. Да, если на то пошло, и Марио. И миссис Кледвин Джонс. И тех двух женщин, которые отказались выступить свидетельницами.

— Теперь я намерен говорить, — сказал он, — долго говорить, не закрывая рта.

— О себе самом, я надеюсь, — сказала она, глядя прямо перед собой сквозь очки в темной оправе на бегущую навстречу дорогу.

— Да, о себе и о том, что происходило со мной с тех пор, как я приехал сюда прошлой осенью. Жизнь моя сплелась с судьбой людей, которые в обычных обстоятельствах остались бы мне очень далеки. Все это было крайне поучительно для меня, а порой и не так просто. С главными персонажами вам придется встретиться в ближайшие дни, а с некоторыми — даже в ближайшие часы, поэтому я хочу рассказать вам про каждого.

Он говорил, она слушала. Роджер испытывал огромное облегчение и чувство довольства. Такая целебная сила часто заключена в словах, они так помогают все упорядочить, поставить на место! Всецело отдаваясь своему повествованию, Роджер говорил интересно, увлекательно; одного за другим он выводил на сцену своих персонажей и заставлял их жить и действовать сообразно характеру каждого. Рассказывая, он сам как бы стоял в стороне и со стороны оценивал происходящее. Слова облекали опыт в форму, удобную для размышлений над ним, и отодвигали на необходимую для обозрения дистанцию. Как грубо должна вторгаться действительность в восприятие животных — безъязыкие, они обречены постигать опыт мгновенно, по мере его получения!

Он говорил, пока не объяснил, как ему казалось, всего. Когда он умолк, Дженни уже вела машину по мосту перед въездом в Лланголлен, и, подводя черту под своим повествованием, он сказал:

— Мне пора сменить вас за баранкой. Я знаю здесь один неплохой бар. Выпьем виски, и дальше машину поведу я.

После небольшой остановки и порции виски, приятным теплом разлившегося по жилам, Роджер почувствовал себя спокойнее, увереннее. Машина хорошо слушалась руля; мало нагруженная, она шла легко, дорога была знакома и в этот поздний непогожий час почти пустынна. Жизненная ситуация, которой они теперь были связаны, незримо замыкала их внутри себя, как тесная металлическая коробка автомобиля. Окружающий их со всех сторон густой мрак снаружи, два луча фар, скользящие впереди, словно два гигантских щупальца, теплый воздух из обогревателя, приятно овевающий ноги, сознание, что какие-то проблемы пока отодвинулись в сторону, а нужно решать то, что сейчас непосредственно важно, — все это способствовало приподнятому настроению Роджера, приятному сознанию собственной значимости, уверенности, что они поступают правильно и делают самое главное и неотложное.

Как ни странно, вопрос его дальнейших взаимоотношений с Дженни в более серьезном и глубоком смысле их будущей совместной — или не совместной — судьбы не слишком занимал сейчас Роджера. Пока для него было достаточно того, что они вместе.

— Нам надо заглянуть к Гэрету, — сказал он. — Это необходимо сделать, прежде чем мы поедем ко мне.

— Хорошо, — покорно согласилась Дженни.

Роджер вел машину, наслаждаясь своим уменьем, плавно закладывая виражи, переключать скорости с четкостью хорошо отрегулированного автомата и притормаживать с безошибочным чувством дистанции. Он мог все, он был Король Роджер. Лишь на одно мгновение, когда красный глаз светофора задержал их на перекрестке улиц какого-то маленького городка, его немыслимый подъем духа ослабел: вглядываясь в полумрак слабо освещенной улицы, Роджер почувствовал вдруг, что он достиг того предела усталости, когда она уже перестает ощущаться, и что его состояние эйфории держится на страшном напряжении, в котором он пребывает с самого утра, а где-то внутри еще гнездятся и страх, и отчаяние, и те двое — молчаливые, похожие на крыс, и рассекающий воздух гаечный ключ… Квадратные каменные кулаки Йорверта принесли ему избавление, но напряжение не прошло, и натянутые нервы были на пределе. Однако, как только свет переключился с красного на желтый и с желтого на зеленый, руки Роджера сами собой легли на баранку, и он тронул машину с места. Дженни сидела рядом, он еще был в состоянии вести машину, а раз так, значит, он ее поведет.

В пяти милях от Карвеная он свернул с шоссе на узкую дорогу, зигзагообразно петлявшую по темному склону горы. Ему хотелось сократить расстояние и немножко поднять свой авторитет в собственных глазах: он уже знал окрестности города лучше, чем Дженни.

Этой дорогой они спустились с гор прямо в Лланкрвис.

— Теперь мы поедем к Гэрету? — спросила Дженни.

— Сначала мне нужно заглянуть в часовню, — сказал Роджер, — посмотреть, что там с печкой. — Он хотел сказать „домой“, но слово „часовня“ как-то само собой подвернулось на язык. Это, что ни говори, еще не совсем дом; еще вчера, до всех этих внезапных перемен в его жизни часовня была для него домом, но теперь все изменилось, слово „дом“ приобрело другое, более глубокое значение: часовня должна была стать домом для них обоих.

Дженни ждала в машине, не выключая мотора и обогревателя, а он быстро прошел в часовню, разжег огонь в печке. Еще немного, и она бы затухла совсем. Он подбросил в нее брикетных „орешков“ и три паркетные планки. Теперь она будет жарко пылать еще час.