Вдруг ударился коленом обо что‑то твердое. Под ногами была земля, но он уже выдохся, упал, и сразу стало все безразлично и спокойно…
Карцев очнулся и застонал от режущей боли: скребут! Кожу сдирают с живого! Льют в горло какую‑то дрянь. Страшный холод. В полутьме испуганные лица. Узнал Бека. «Хак! Хак!» — шуровал тот по волосатой груди Карцева шершавой рукавицей, точно стругом. Из-за стенки вагончика — приглушенный голос Кожакова:
— Как там Карцев? Дышит?
— На все завертки! Летчик… Их сызмальства отпевают. А Петр Матвеич дышит?
— Травит вовсю! Нахлебался…
— Промыло, значит, мозги…
Дальнейшее помнилось Карцеву смутно: закутывали, поили водкой и кипятком, везли… Одно ощущение оставалось четким: зажатая намертво в кулаке какая-то мокрая штуковина.
— Да брось ты к дьяволу это барахло! Зачем оно тебе сдалось? — напустился на него Бек.
Только тогда Карцев поднес к глазам руку, увидел почерневшие ногти и… полворотника от середавинского полушубка. Как ему удалось разорвать крепчайшую овчину, сообразить он так и не смог. Одно знал: заставь самого сильного человека повторить это — вряд ли получится.
Карцев засмеялся и окончательно пришел в себя.
В Венере, исхлестанный веником в жаркой бане, пьяный от водки и пережитых волнений, он лежал на койке под Степанидиной периной. Тут же у изголовья — Степанида с чашкой пахучего липового чая, напротив — лохматые седые брови Леонида Нилыча, за дверью — знакомые голоса товарищей. До чего же, черт побери, прекрасно быть больным! Покойно, тепло, хорошо. Хорошо потому, что после встряски чувствуешь жизнь еще полнее, воспринимаешь ее как чудесное воз награждение. Хорошо, что рядом друзья, в которых ты открыл совершенно неожиданные черты. Хорошо от сознания, что потрудился для людей и люди беспокоятся о тебе. Нет, хорошо быть больным…
А Середавин?
В мыслях о Середавине проступала какая‑то двойственность. Почему‑то казалось, что этот случай пойдет ему на пользу. Разве мало примеров того, как физические страдания духовно совершенствуют людей? Почему же Середавин должен явиться исключением?
Эти правильные мысли пришли Карцеву утром, когда он, уже совершенно здоровый, узнал от Степаниды новости, ночью Середавину совсем стало плохо, Кожаков вызвал из Нефтедольска машину, и его отвезли в больницу.
За вышками ехать далеко. Буровики двигались обычным способом: в вагончике, на буксире у тягача. Комплексной бригаде предстояло демонтировать чужое оборудование и перетащить за полторы сотни километров. Тут даже изобретательный Широков заворчал:
— Скоро заставят из Баку тащить…
— А тебе не все равно? — спросил Бек.
— Нам все равно, откуда тащить. Дело в сроках. Не по асфальту ведь!..
Широков поугрюмел и надолго замолчал. К обеду, однако, он повеселел. Видать, пораскинув умом, кое-что придумал, но помалкивал, проявив на этот раз неприсущую ему скрытность.
Двигались и шатко, и валко, и не скоро. Часа в три догнал их вездеход, за которым тащился на буксире директорский «газик». Трос был короткий, и грязью, вплетавшей из‑под гусениц вездехода, «газик» так залепило, что он стал похож на кучу мокрой земли. Из «газика» выбрались Хвалынский и Карцев, вскочили на ходу в будку. Их встретили восклицаниями.
— Вот я вам вдогонку доставил нового мастера, — положил руку на плечо Карцева. — Прошу любить и жаловать. То есть помогать, я имею в виду. — Все порадели на Карцева: кто с улыбкой, кто с удивлением. — Да… — продолжал Хвалынский. — Середавин надолго вышел из строя, так что наклонной займется бригада Карцева. Имейте в виду: ни минуты задержки. Тягачи пришлю через два дня. А сейчас, значит, вы, Широков с помощником, Бек, Карцев и нужные вам под рукой люди, давайте на вездеход. Вытащите меня на шоссе, а сами жмите на места и займитесь подготовкой оборудования. И вообще смотрите, чтобы дорогие Друзья наши — соседушки не подсунули вам добро, списанное для Вторчермета.
Вышкари и оба мастера перебрались в кузов вездехода, поехали. Толчки и скачки не располагали к продолжению деловой беседы, машина ерзала туда–сюда, двигатель ревел, и ехавшим невольно представлялись удручающие картины, вроде девятого вала и утлой скорлупы в просторах бурного моря… Бека с голодухи начало мутить. Вздохнули с облегчением, когда выбрались на шоссе и отцепили «газик». Здесь руководство взял Широков. Справа, километрах в десяти от магистрали, должна, по его словам, существовать большая деревня.
— А в деревне той, братцы…
Широков причмокнул и дополнил свое сообщение выразительным жестом. При этом его кадык сделал движение вверх–вниз, а внимавшие ему спутники пришли в возбуждение.
— Смотри, сынок, не сбейся с курса! — похлопал по спине водителя голодный Бек.
Поколесив целиной, разведчики выскочили на клейкий грейдер. В затушеванной туманом низине, точно серые вздутые паруса, виднелись крыши деревни, частокол заборов, кусты.
— Вот! — взмахнул Широков рукой, как полководец, гордый собой и своими войсками.
Населенный пункт имел три параллельные улицы, средняя — перекопана глубоким рвом, а за рвом посреди дороги стоял и выразительно жестикулировал какой‑то человек.
— Чего он извивается? — спросил Карцев, выглядывая из кузова.
— Пьяный, должно быть. Туземец…
Вездеходчик осторожно преодолел ров и, приблизившись к странной личности, убрал обороты двигателя. Небритая, но, видать, вполне трезвая личность грозно спросила:
— Почему раскатываете здесь?
— А тебе какое дело? — шумнул водитель.
— Я ответственный за безопасность движения. Видишь? — распахнул тот кафтан и показал милицейские погоны.
Буровики засмеялись.
— Ну так что? — спросил водитель, сбавляя, однако, тон.
— А вот оштрафую, так узнаешь, что! Вон тех как миленьких оштрафовал, — указал он на два грузовика и автопогрузчик, что стояли дальше, впереди.
— За что же меня штрафовать?
— За езду в неположенном месте.
— Да? А знак где? Сперва кирпич повесь на своем «бродвее», а тогда и придирайся.
— Повесь! Умный какой. А как я его туда повесю? — указал он вверх, где на порядочной высоте виднелась натянутая между столбами проволока.
— Ты бы, чем штрафовать того автопогрузчика, заставил его прицепить кирпич, — заметил поучительно водитель и тронул рычаги управления.
Посмеиваясь, буровики подъехали к ресторану, от которого крепко благоухало кислой капустой. То, что это ресторан, а не что‑либо иное, свидетельствовала монументальная, хотя и пострадавшая частично, вывеска.
Буровики с жадностью схватились за меню. Широков же, как человек, более искушенный в вопросах дорожного питания, не поддавшись всеобщему порыву, проследовал прямиком в дальний угол зала и крикнул в какую‑то дыру:
— Как здоровьечко, свет Алексеевна!
— Ой, Василечек! — послышалось оттуда радостно. — Да где же ты… бу–б-б-… ш–ш-ш-… бу–бу–бу–бу…
Пока путники изучали содержание меню, раздалась командал Широкова:
— Эй, Народ! Давай за этот стол!
Откуда‑то из закоулка вышла пухлая молодичка с черными озорными глазами, в надетом кокетливо белоснежном колпачке. Поздоровалась со всеми за руку. Едва гости успели занять места, как на столе появились миска с солеными огурцами, нарезанное ломтями сало толщиной в четыре пальца и все остальное, что требуется На закуску. Широков, не теряя времени, разжился в буфете двумя бутылками «Московской», и буровики приступили к делу. А когда появилась горячая картошка, а к ней в придачу сковорода с кусками шипящего мяса, у едоков, что называется, за ушами затрещало. Все было вкусно, все в натуральном виде: сало так сало, хлеб так хлеб! Не клеклый хлебозаводский, а подовый, с хрустящей коркой. Нюхнешь — и душа радуется… Буровики только губами чмокали да похваливали свет Алексеевну.
Разморенные, осовевшие от обильной пищи, гости расплатились наконец и полезли в вездеход. Водитель лихо крутнул машину на одной гусенице и дал газу, но, не проехав и сотни метров, чертыхнулся и затормозил.