И что пастух не виноват?

...Лишь через много-много лет,

Робея, в скит вернулся лев.

"Иеронима, — слышит, — нет!

Уж год живем, осиротев!"

И место указали льву,

Где похоронен был святой,

И на могильную траву

Лев рухнул всею немотой,

Скулил, в бессилии кряхтел,

Каменья грыз, когтил песок —

Дорыться, видимо, хотел

До оправданья — и не мог!

И злоба в самый первый раз

Смиренным овладела львом,

И яро грива поднялась

В рыда... в рычанье гробовом.

Ну как ты мог, Иероним,

Уйти, безвинного виня?!

Дозволь, паду я рядом с ним:

Утешь его! Услышь меня!

Ты, осудив его, исчез

В поспешной слепоте ума...

Но отчего же я сама,

Владычица своих словес,

Как лев твой, бедственно нема?

Виновны разве мы своей

Непоправимой правотой?

За всех людей, за всех зверей —

Дай оправдаться нам, святой!

Не то на будущем Суду,

Меж черной тьмой и голубой,

Я тоже слова не найду,

Как этот лев перед тобой.

1987

Перед расставанием

Тебя не будет у меня,

И у тебя меня не будет.

Кто вразумит нас, кто разбудит?

Кто разберет нас, кто рассудит?

Кто нас простит, не обессудит?

Спроси у речки, у огня,

Узнай у ночи и у дня,

Зови собаку и коня!

Но перебежкой деловитой

Собака мчится мимо нас.

В тумане лошадь напоказ

Всплывает пегой Афродитой...

Огонь горит, река течет,

День устает, и ночь подходит,

Всё движется и колобродит,

А вид движения — не в счет.

Всё предано своим делам,

Что только действовать способно.

Всё в мире остается нам,

Тебе и мне, но только дробно.

Святая эта мельтешня

Не приутихнет, не убудет,

Лишь у тебя и у меня

Тебя со мной уже не будет.

1969

Женщина в ковчеге

Белый голубь, сизый мой,

Отворяю настежь клетку.

Прочь лети! Лети домой!

Принеси живую ветку!

Дай нам знак, что есть земля,

Горы, пастбища, оливы,

Дай нам знак, что с корабля

Мы сойдем — и будем живы!

Никому уже не мил

Ищущий дорогу к порту

Наш кораблик без ветрил

И с пробоиной по борту.

Смрад великой тесноты

Раздражает нас, калечит.

Замечал, мой голубь, ты,

Как поглядывает кречет?

Мало в нас телесных сил,

А ума — совсем немножко!

Пес жирафа укусил,

Сожрала котенка кошка!

Все безумствуют — кто как.

С братом я грешить готова...

Голубь сизый, дай мне знак,

Что не сделаю такого!

Дай мне знак, что наш ковчег

Скоро к берегу причалит,

Где безвестный человек

Усладит и опечалит

Жизнь мою, и стану я

Плодородна и прекрасна,

Вроде нашего зверья,

Заселившего пространства!

...Голубь, горюшко моё!

Ты вернулся с веткой в клюве!

Что ж мы сделали, зверьё?..

Что наделали мы, люди?!..

1984

Воспоминание о Пасхальной ночи 1964 г.

Свой свет раскаленный и гул,

Пахучую музыко-речь

Храм словно бы переплеснул

На кладбище — сотнями свеч.

Свист власти и взрывы гульбы,

Дебильные взвизги в ночи,

И шелест беззубой мольбы

Над пламечком ближней свечи...

Глеб, Лена, и Лёва, и я

Стоим средь людской тесноты,

Свет рыженьких свечек лия

На камни, сугробы, кресты.

Обряд мы без веры творим,

Но, тая пред ликом огня,

На пальцы течет стеарин

И греют ожоги меня.

Покойный учитель мой Глеб

Ворчит: "Развлеченье нашла!

Что зрелище дуре, что хлеб —

Всё чохом гребет со стола!"

И правда, на что мне свеча?

Не верю ни в Бога, ни в рай.

Кто крохи мне сыплет, шепча:

"Хоть это лови да сбирай!"?

Зачем дожидаться-то мне,

Иззябнув над лодочкой рук,

Как черные ризы в окне

Багряными сменятся вдруг?

Как ровный березовый ствол

На фоне окна золотом,

Доселе шлагбаумно-гол,

Младенческим брызнет листом?

Как настежь откроется храм,

И колокол грянет — помочь

Всему, что свершилося там,

Расплавленно вылиться в ночь?

Как выйдет ликующий ход

С хоругвями и со крестом,

И храм обогнет, и споет