— А это уж не твоя забота, ты налови сначала, что-нибудь придумаем, — сказала Наташа.

Когда Роман говорил, что до темноты надо подготовиться к ночлегу, все невольно взглянули на солнце, оно уже опускалось к далекой, красновато-желтой полоске леса. Поэтому и прохладнее стало, поэтому и мерзла Зойка. И все почувствовали себя немножко неуютно, вспомнилась палатка, котел, так вкусно пахнувший костром. Все это теперь покоилось на дне реки.

— Мне дедушка только-только подарил ее ко дню рождения, — сказал Борис.

— Кого? — спросила Наташа.

— Палатку, — вздохнул Борис, — два года просил у дедушки, а вот теперь он мне купил. И еще предупреждав меня: «Ты смотри, Боря, смотри, растяпа, аккуратнее будь и внимательнее, колышки не потеряй, они дюралевые, легкие и очень удобные…»

И не знает бедный дедушка, что теперь ни колышков, ни палатки…

— Ой, что-то ты совсем раскис да разнылся, Борька, непохоже на тебя, — говорила Наташа, первой поднимаясь по песчаному откосу, за которым начинался желто-бурый от пожухлой травы и набившейся в ней островками палой листвы широкий луг. Деревьев на нем было мало, лишь кое-где круглились косматые серые ветлы да почти обезлистившиеся старые кривостволые тополя. Зато поодаль, за лугом, был виден целый лес, там среди багряных его красок даже угадывались сосенки, они выделялись своей темной, какой-то тяжелой зеленью.

— Не следует его упрекать, — заступилась за Бориса Зойка, — когда человек что-нибудь теряет, всегда жалко, это естественно. Я вот брала с собой интересную книгу «Неразгаданные тайны», я из нее вам и рассказывала про работу климатологов, мне дали ее всего на два дня, что я теперь скажу, как буду оправдываться?

— Ну, уж книгу мы тебе как-нибудь достанем, — великодушно пообещал Генка, — я, кажется, видел точно такую же у моего старшего братеника Вовки, автор, кажется, Голубев?

— Ой, точно Голубев, — даже приостановилась Зойка, радостно всплеснув руками, — ты молодец, Гена, даже автора запомнил, вот молодец!

— А чего же не запомнить, — хмыкнул Генка, — у нас сосед дядя Федя Голубев, а с братом я договорюсь как-нибудь… — Он нахмурился, а потом вдруг затрясся в своем неприятном сдавленном хохоте и продолжал, схватившись за голову руками: — Только вот что мне братеник скажет, когда узнает, что его охотничий ноне покоится на дне морском!

— А ты чего молчишь, и ты скажи, чего лишилась, — с какой-то виноватой сердитостью обратился Роман к Наташе. Они шли впереди других, рядом.

— А что об этом говорить, — махнула рукой Наташа, — уже ничего не вернешь. Жалко, конечно, но люди ведь порой теряют куда больше нашего.

— Верно, — хрипловато сказал Роман и тут же, по-своему поняв слова Наташи, подумал о том, что и он относится именно к тем людям, которые «порой теряют куда больше»… И это самое «больше» не тот новенький, совсем недавно купленный Роману отцом рюкзак, не охотничий нож Генкиного брата и даже не Борькина палатка, подаренная ему дедом ко дню рождения, а нечто значительно дороже, весомее. И вот он сейчас шел рядом с Наташей по островной хрусткой траве и терзался, наверное, больше других, твердо уверенный, что он-то потерял куда более ценное, нежели его товарищи. Не какие-то там вещи, барахло, — уважение товарищей. А теперь даже этот Генка, шут гороховый, и тот подсмеивается над ним… А ведь совсем недавно все было по-иному: весь класс и добрая половина болельщиков школы приходила смотреть соревнования детских команд по боксу. Когда Роман выиграл свой бой и счастливый шел через зал в раздевалку, отовсюду слышались голоса: «Кто это, из какого класса?» А Наташа и тот же Генка с гордостью отвечали: «Из нашего. Наш!» А теперь эта проклятая лодка.

Хорошо, хоть не обнаружилось, что Роман не умеет плавать, это ведь и вообще позор — не уметь плавать! Правда, виноват в этом не он. Вообще-то он родился в Омске, там река побольше, чем эта, — могучий, широкий Иртыш! И поживи Роман в Омске подольше, научился бы плавать не хуже Наташи. Но, когда ему исполнилось, пять лет, отца перевели в небольшой городишко в Каракумах, в двухстах километрах от Ашхабада. Там не только реки не было, но даже и плохонького озерца, лишь мелкий мутноватый арык пересекал городок. Но ничего, отец с весны пообещал научить его плавать, а в том, что сегодня так все случилось, только Роман виноват.

— Может, на той стороне острова лодки есть, — словно издалека донесся до Романа голос Наташи. — Сегодня суббота, рыболовы должны быть, завтра точно будут, кто-нибудь причалит.

— Как-нибудь переберемся, — бодро улыбнулся Роман. — А ночь можем и здесь провести, не все ли равно, на берегу или на острове. Костер разведем, рыбы наловим. Да может, это и лучше, что без ничего остались. Закалочка!

Они подошли к кромке деревьев у берега. Ветер намел к их стволам небольшие холмики песка.

— Вот вам, пожалуйста, — выбежала вперед Зойка, — смотрите: они похожи на крохотные дюны. — Она наклонилась к холмику, потрогала его рукой. — А вот эту рябь, эти твердые волночки на песке сотворил ветер, это и есть вам следы ветра.

— Следы ветра мы видим, — мрачно сказал Борис, — а следов лодок нет, вон только у того берега одна тарахтит.

— Эге-гей! — прокричал Генка и помахал рукой тем, кто сидел в лодке.

Но из-за треска мотора никто его не услышал. Ребята проводили лодку невеселыми взглядами.

3. Желтая поляна

Они двинулись вдоль берега в сторону рощицы. Здесь трава была гуще и серебрилась тонкими сеточками паутины; она вместе с мелкими листьями и травинками приставала к ногам, как-то липко и едва слышно потрескивая.

— Там и дров будет больше, и червей сможем накопать, — кивая на рощицу, обнадеживающе говорил Роман.

— А может, и грибы найдутся, — произнес Борис.

— Может, и грибы…

— Ух, как сладко пахнут эти желтые листья, прямо ел бы их, — подобрав горстку узких, опавших с верб листьев, говорил Борис.

— Между прочим, я читал, что опавшие листья даже ни одно животное не ест, — хмыкнул Генка.

— Ты на что намекаешь? — стал угрожающе подступать к нему Борис.

— Сам знаешь на что, — отступая от него в сторону, почти беззвучно захихикал Генка.

— Не трогай его, Боря, — сказала примиряюще Зойка. — Он сказал правду и вовсе не хотел тебя обидеть. Опавшие листья действительно ни одно животное не ест. Дело в том, что перед тем, как лист опадет, из него перекачиваются в дерево все полезные вещества. А остаются лишь вредные. Хлорофилл в нем разрушается, и поэтому мы видим, как проступают красные и желтые красители…

— Ну, это всем известно, — снисходительно сказал Роман.

— А я и не делаю никаких открытий, — смутилась Зойка, — просто говорю то, что есть и что всем известно.

Рощица, оказывается, стояла на островной горушке, и уже на взлобке ее подножья песок исчез, под ногами захрустел ломкий бурьян, а вскоре идти стало и совсем легко — густо опавшая листва хоть и покрывала тут землю плотным ковром, но была твердой. Деревья — большие, с грубыми шишковатыми наростами, а маленькие, тонкостволые, с нежной, зеленовато-пепельной корой, стояли плотно друг к другу, и здесь речной сыростью почему-то пахло сильнее, чем на берегу. А паутина не серебрилась, а казалась грубой и даже какой-то пыльной; неприятно щекоча, она липла к лицу и шее, и Роман, выйдя вперед, сбивал ее палкой.

— Чего мы лезем в эти дебри? — не вытерпел Генка, брезгливо вытирая лицо.

Но лишь только он это сказал, перед ними открылась поляна — вся желтая от солнечного света. И тут же все увидели небольшой дощатый домик, выкрашенный зеленой краской, под цвет листьев пышных плакучих ив, листья которых здесь почему-то еще не опали и почти не пожелтели. Домик прятался между ними, сливаясь с листвой, отчего ребята сразу и не заметили его.

— Жилье! — обрадованно вскричали все вместе.

И тут же увидели и следы когда-то стоявших здесь палаток: небольшие колышки, забитые в землю, а также два потемневших столба и вытоптанный квадрат — волейбольную площадку; на ней, по всей видимости, еще совсем недавно играли.