Опять прерывисто и длинно звонит телефон. Фомина берет трубку. Там ничего не слышно, кроме хорошей грустной музыки, которая звучит совсем близко. Фомина смотрит на трубку. Льет дождь. Затемнение. Дождь стихает, поют птицы, светит солнце. Куб обращен к залу той стороной, где духовка. Фомина в косыночке задвигает в духовку противень с пирогом. Звонит телефон. Появляется Еловецкий.
Еловецкий. Ань, куда ты девалась? У тебя что, телефон сломался?
Фомина. Он у меня всегда ломается, когда дожди. Кабель куда-то там вымывается. Таковы мои климатические особенности.
Еловецкий. А я тут по случаю килограмм клюквы возле метро купил. И стал есть. Ем-ем, ем-ем, вдруг вижу, а там...
Фомина. Лучше не надо.
Еловецкий (радостно). Пуговица! Маленькая такая. Перламутровая. Я ее в лупу стал рассматривать. Это пуговица с платья девушки, собирающей клюкву! Живет себе там, на севере... Белые ночи... Знаешь, я думал о ней и не мог заснуть до утра.
Фомина. Женись, Петруша, ой женись. Не доведут тебя до добра эти мечтания.
Еловецкий. Знаешь, я устал быть молодым. Я хочу стать старым.
Фомина. Да ты и есть старый. Холостяк с собачонками. Все картины покупаешь, чтоб потом опять продать.
Еловецкий. Знаешь, ко мне тут Степцов заходил. Он сказал, что ему все это надоело.
Фомина. Что ему надоело?
Еловецкий. Что он тебя любит, а тебе по фигу.
Фомина. Мне тоже надоело.
Еловецкий. Он решил со всем этим покончить.
Фомина. Наконец-то.
Еловецкий. Он решил тебя прирезать. За все свои мученья. За свою гнутую жизнь.
Фомина. На все воля Божья.
Еловецкий. Вот жопа, а? Ничем не проймешь! Человек по тебе одиннадцать лет сохнет! Он уж чего только ни делал, чтобы тебя забыть. И в Магадан уезжал, и в Питер...
Фомина. Ив булочную ходил!
Еловецкий. Детей наплодил, женился два раза, а один раз даже венчался. Я свидетелем на регистрации был и на венчании тоже этим самым, как его... И вот уже перед самым венчанием он вдруг ко мне поворачивается, рубашка белая, сам бледный, как покойник, в руке свечка, и говорит. «Я ведь все это только чтобы Аньку забыть...»
Фомина. Я это сто раз слышала. Что ему нужно забыть? Семинар по истории КПСС?
Пауза.
Еловецкий. Слушай, Аня. Он просил, чтобы я тебе не говорил, но я скажу. Он разорился. Задолжал крепко. На него сильно наехали и, наверное, его скоро убьют.
Фомина. Что, серьезно? Погоди... Вот козлиные законы! Зачем убивать-то? С убитого и подавно долг не возьмешь. А сколько он должен? Надо что-то делать... Давай что-нибудь продадим. Продай картины, и я что-нибудь продам...
Еловецкий. Ну при чем тут «продадим»? Я тебе говорю, что человека кокнут не сегодня завтра, а ты – продадим...
Фомина. Ну что еще я могу теперь для него сделать?!
Еловецкий. Хочешь, скажу тебе правду? (Пауза, затем торжественно.) Ты думаешь, это очень красиво – сидеть одной как сыч в доме с дырявой крышей, поганки на клумбе выращивать. Ты думаешь – ты фамм фаталь, хо-хо-хо! А на самом деле ты одинокая гармонь, ясно? Потому что ты никого не любишь. У тебя нет сердца.
Фомина (смеется). Что-что-что-что-что? А ты-то кто такой? Ты-то кого любил? Катьку? Или Машку Соколову? Или эту свою фею из коробки с пастилой?
Еловецкий (уныло). Никто никого не любит. Такие теперь времена.
Из духовки вьется дымок.
Фомина. Вот временам и говори правду. Пирог из-за тебя спалила.
Кладет трубку, открывает духовку, возится с пирогом. Входит Шурочка Дрозд.
Шура. Ну. И как тебе это нравится?
Фомина. Что мне должно нравиться?
Шура. Ты газеты читаешь? Радио слушаешь? Телевизор смотришь?
Фомина. Бог с тобой.
Шура. А в газетах пишут, что у Центра управления полетом не хватает средств, чтобы осуществить приземление корабля. И мой Валера будет еще неизвестно сколько болтаться в космосе. Может, вообще до глубокой старости. Может, он передумает на мне жениться?.. Господи! (Рыдает.) В кои-то веки встретила хорошего человека, а его теперь не могут из космоса обратно достать! Ну что же мне делать-то, а? Неужели так и жить бобылем? А если он меня там забудет...
Фомина. Не забудет. Такое не забывается. Кроме того, сколько денег нужно, чтобы приземлить этот несчастный корабль? Сейчас что-нибудь продадим...
Звонит телефон. Она берет трубку. Возникает Еловецкий.
Еловецкий. Слушай, тут вчера такое было! Мы с Литвиновым поехали в «Славянскую». У него там одноклассник сутенером работает. И Литвинов так ловко сговорился, что выторговал двух классных шлюх за полцены, представляешь?
Фомина. Вот свезло-то, а?
Еловецкий. Я привез свою к себе... Это такой чудесный человек. Она мне утром яичницу зажарила – пальчики оближешь. Унитаз починила! Там, оказывается, надо было в бачке одну пупку поправить. Я вот думаю, может, мне на ней жениться?
Фомина. Погоди. А как же с той женщиной?
Еловецкий. С которой?
Фомина. Которую ты любил в Израиле. Всю зиму.
Еловецкий. Аньк, да ты что, спятила? В Израиле зимы вообще не бывает.
Фомина. Ну, ты и крендель, друг мой! Хорош гусь, ничего не скажешь!
Еловецкий. Да, Ань, я что звоню-то. Ко мне только что на секунду заскочил Степцов. Он уже поехал к тебе. Чтобы тебя прирезать. Схватил нож и поехал. Он к тебе едет. Так что я тебя предупреждаю.
Фомина. Большое спасибо. Собаку я завещаю тебе. Собачий паспорт и карточка прививок – в среднем ящике письменного стола. (Вешает трубку, подходит к поникшей Шурочке.) Ты, Шурик, вот что. Ты езжай сейчас домой. Сиди и жди своего космонавта. Он обязательно приземлится. Надо только подождать. Сразу ничего ни у кого не бывает. А ты ему пока что-нибудь свяжи. Носки, например. А то он там зазяб, небось, в своем космосе. Вот и свяжи ему носки. Сплети коклюшечным способом. Ты езжай домой, потому что ко мне сейчас приедет один человек, чтобы меня прирезать.
Шура. Как прирезать? За что?
Фомина. Сама толком не знаю. Это долгая история.
Шура. Может, вызвать милицию?
Фомина. Не стоит. Он парень надежный. Раз сказал – прирежет, значит, так надо. И никаких.
Шура смотрит на Фомину, оторопев.
Фомина. У тебя все будет хорошо. Космонавт скоро вернется. Ты будешь варить ему варенье и читать вслух рассказы Паустовского. Можешь потом забрать себе мою стиральную машину. А космонавту передай, что я хотела пожать его мужественную руку. Счастливо, Шура.
Шура пятится к кулисе, недоуменно глядя на Фомину и прижимая ладонь к губам. Потом стремительно возвращается к Фоминой, порывисто обнимает ее и убегает.
Оставшись одна, Фомина разглядывает себя в зеркало, поправляет одежду, душится, прихорашивается. Звонит телефон. Она берет трубку.
Голос Мальчика. Прием-прием. Ань, ты хорошо поживаешь?
Фомина. Поживаю хорошо, прием.
Голос. Давай, знаешь чего?
Фомина. Чего?
Голос. Давай хвастаться.
Фомина. Хвастаться? Конечно, давай. Давно я что-то не хвасталась.
Голос. Ты первая.
Фомина. Нет, ты первый.
Голос. А мне зато из Австралии прислали живого кенгуренка. Вот послушай, как он у меня хрюкает. (Мальчик похрюкивает.)
Фомина. Ну и что? Зато моя подруга скоро выйдет замуж за космонавта, и нам всем дадут скафандры и суп из тюбиков.
Голос. А у нашей учительницы по английскому все зубы изо рта вынимаются.
Фомина. А зато мой дедушка, когда был маленький, с двадцатого этажа свалился, и ему ничего не было. Отряхнулся и дальше побежал.