— Корона Российской империи низвержена! Леса и настил разобраны. Чугунные секторы сложены в аккуратную стопку... Можно выздоравливать.

Офанасов решил, что мы его разыгрываем. По его расчетам, мы должны были еще только заканчивать возведение лесов.

В гулаговской системе для нейтрализации и подавления активных зековских сил и возможных восстаний широко использовалась вражда между лагерными кастами. Особенно успешно использовалась жестокая, непримиримая вражда между «честными» и «ссученными». К первым относились уголовники, сохраняющие верность своему воровскому закону, те, кто не шел ни на какие сделки с администрацией и гулаговской властью, ко вторым — те, кто сдался власти, пошел в услужение. Обе касты люто ненавидели друг друга. Регулируя по своему усмотрению соотношение этих групп в лагере, администрация руками самих заключенных ликвидировала наиболее активных. Они стравливали недовольных между собой и так ослабляли сопротивление режиму. С этой целью заключенных постоянно перетасовывали — как в шулерских карточных играх. Доставалось в этой кровавой битве и тем, и другим. Объектом такой перетасовки стал и честной вор Цой. Администрация лагерей решила перевести его отсюда в другой лагпункт. «Почему?.. За что?..» — «А вот так. Значит, надо!» Цой почуял, что там его ждет гибель, и как мог противился отправке. Как я ни старался, чтобы хоть чем-нибудь помочь ему, мои хлопоты оказались тщетными. Как будто кто-то специально задался целью изничтожить его. А он сопротивлялся до последнего...

Охранники скрутили ему руки и ноги веревками и бросили в кузов. Когда грузовик тронулся, связанный Цой каким-то невероятным образом изогнулся, спружинил и выбросился из кузова. Его подобрали, снова бросили в кузов, и, чтобы не повторился этот трюк, охранники уселись на него верхом.

Предчувствие Цоя, вероятно, сбылось. Вскоре до нас дошел слух, что его там, во враждебном лагпункте, зарезали. Вот наступило время помянуть и его. Яркого и непримиримого. А чего это я так уж скорблю о нем?.. Да мало ли «честных воров» я повидал в ГУЛАГе?.. А потому что красив был и талантлив. И родился на свет, по всему видно было, не для того, чтобы стать уголовником.

38. Мельпомена (Муза — покровительница театра)

Сравнительно сносной жизни в нашем лагпункте мы во многом были обязаны начальнику культурно-воспитательной части — КВЧ. Вот просто попался вполне приличный человек — бывает же такое? При его содействии в зоне был построен клуб-театр с балконом и даже гостевой ложей. Руководил артистической труппой опытный режиссер Константин Васильевич Крюков, тоже из заключенных. Участникам труппы разрешалось носить волосы (всех остальных стригли под машинку). Желающих попасть в артисты было, как всегда, куда больше, чем требовалось.

Меня Константин Васильевич тоже привлек к работе как художника спектаклей. А позже и как исполнителя ролей, даже сделал своим помощником в постановочном деле. Он заканчивал десятилетний срок заключения и готовил себе замену.

Он ушел на свободу — мы остались. После его ухода начальник КВЧ неожиданно предложил нам поставить пьесу Славина «Интервенция»! Странное это было предложение, ведь у нас в лагере не было заключенных женщин, а даже простое общение с вольнонаемными было строжайше запрещено. Мне пришлось основательно искалечить пьесу Славина: заменить почти все женские роли на мужские, кроме, разумеется, одной — банкирши и попутно бандерши мадам Ксидиас. Эта мадам должна была оставаться женщиной, иначе терялся весь смысл и шарм пьесы. Роль мадам Ксидиас я поручил очень талантливому парнишке, Леше, а одну из самых выигрышных ролей Фильки-анархиста — моему товарищу Славе Ивлеву.

Почти весь реквизит, костюмы, декорации, бутафорию мы делали сами. Репетировали каждый вечер после работы. Множество хозяйственных проблем, которые непрерывно приходилось решать, поглощали все свободное время, а ведь еще были и творческие — как-никак мы со своим дилетантским рылом вторгались в изящный огород Мельпомены, Музы — покровительницы театра.

Наконец настал день генеральной репетиции. Спектакль принимал сам начальник КВЧ. Все волновались, как первокурсники перед сессией, а больше всех, наверное, я. Но генералка прошла довольно успешно. Особенно хорош был Лешка в роли мадам.

Постановка была принята, и назначен день премьеры. Мой дебют в роли постановщика вроде бы удался. Возможно, об этом отрезке моей лагерной жизни я не стал бы рассказывать, если бы не следующий эпизод, связанный со спектаклем. По сценарию в конце пьесы Филька-анархист произносит такие слова: «Власти приходят, власти уходят, бандиты остаются». На одной из репетиций Слава Ивлев, исполнитель роли, произнося эту фразу, случайно повернулся к пустой ложе. Я мысленно представил, как бы это выглядело в день премьеры, когда в ложе будет восседать лагерное, а возможно, и более важное гулаговское начальство.

Я поделился своими соображениями со Славой. Мы понимали, что это нам может обойтись очень дорого, но отказаться от такой выигрышной, хотя и рискованной мизансцены уже не могли, сознавая, как это воодушевит и ободрит нашу зековскую публику, даст повод к размышлению. Очень хотелось, чтобы спектакль понравился именно им, хоть на время отвлек от мерзкой действительности, принес радость. В этом мы видели свою главную задачу, из-за этого шли на риск.

А если начальство рассердится или даже придет в негодование, а то и в неистовство, то ведь это тоже большая радость и полный праздник... Нет, что ни говори, — искусство со всех сторон обнаруживало свои манящие прелести и было сродни риску разведчика.

И вот наступил день премьеры. Через дырку в занавесе я заглянул в зал. Он был набит до отказа, заполнены даже проходы. Только гостевая ложа оставалась пустой, но с минуты на минуту ожидалось прибытие высокого гулаговского начальства. Наконец, оно появилось в сопровождении многочисленной свиты, все военные, в форме НКВД. Начальник КВЧ подал знак, и спектакль начался.

Первый акт прошел успешно. Зал бурно реагировал, взрывался аплодисментами. Не успел опуститься занавес, как за кулисами появились охранники во главе с одним из представителей свиты.

— Кто позволил использовать вольнонаемную женщину? — с таинственной угрозой обратился он прямо ко мне, как будто я публично изнасиловал его близкую родственницу. — Вам известно, что это категорически запрещено!

— Так точно, гражданин начальник! — бодро отрапортовал я и добавил, еле скрывая улыбку: — А мы ее и не использовали...

— И ты, и она будете наказаны. А теперь позови мне эту блядь.

Я отворил дверь в гримерную и крикнул:

— Мадам Ксидиас, на выход! Вас хочет видеть гражданин начальник!

Лешка пулей вылетел из гримерной, шурша юбками, виляя подкладными бедрами, играя бюстом — он уже хватил первую порцию успеха и жаждал второй, — был раскован и нагл: остановился на почтительном расстоянии и учтиво поклонился, сделав на всякий случай еще и глубокий реверанс.

— Как фамилия, где работаешь? — рявкнул начальник.

— Содержу в порту бардак, ваше благоро... — Тут он сообразил, что переборщил, и, запинаясь, поправился: — Гражданин начальник!

— Номер! Статья!

— Заключенный номер... (такой-то), статья... (такая-то), — промямлил Леша под хохот всей труппы.

Только теперь сообразил начальник, в чем дело, и припечатал:

— Десять суток ШИЗО. После спектакля!

Когда он ушел, мы начали кататься по сцене от смеха, а потом стали качать нашу «мадам», нарушив при этом бутафорию женской фигуры. В результате одна подкладная грудь оказалась на спине...

Понадобилось время, чтобы привести все в порядок. Зал выкриками и аплодисментами выказывал свое нетерпение, требуя продолжения спектакля. К счастью Лешу, не обескуражило обещанное наказание, и с появлением его на сцене зал застонал от восторга. Безупречен был и Филька-анархист. Ивлев отлично справился с ролью. Приближался момент, когда ему нужно будет произнести фразу о бандитах. Он вопросительно взглянул на меня, как бы спрашивая — стоит или нет? — Стоит! Утвердительным кивком ответил я, подхлестнутый инцидентом с «мадам Ксидиас».