Ответственность, доверие, обязанности. Для Джейкоба Нуна не существовало уважительных причин, оправдывающих невыполнение обязательств, независимо от того, какими бы пустяковыми или неприятными они ни были, и Бартоломью хорошо запомнил те несколько случаев, когда он ошибся, и взбучку, которая за ними последовала и которая накрепко вколотила этот принцип в его сознание. Нежный голосок Эри вывел его из задумчивости и вернул к настоящему.

– Это судьба свела нас вместе, Бартоломью, и она определит наше будущее. Все, что нам остается, это наслаждаться теми радостями, которые у нас остались на этом пути.

Его смех был хриплым и серьезным.

– А как мы можем это сделать, не определив нашу судьбу, Эри? Как только вы потеряете девственность, ее уже не вернуть.

Она обдумала это:

– Мне кажется, я не смогу солгать человеку, за которого собираюсь выйти замуж. Он не будет знать об этом, пока я ему не скажу, не так ли?

– Он узнает об этом, как только ляжет с вами в постель.

– Каким образом?

– Когда мужчина входит в женщину первый раз, он разрывает тонкую пленку, которая при этом кровоточит. Даже если он не почувствует, что разрывает ее, он узнает об этом, увидев кровь на простынях.

В течение долгого времени она хранила молчание. Когда Бартоломью понял, что она входит в спальню, он прыгнул в кровать и торопливо укрылся одеялом по пояс.

– Это из-за нарушения пленки бывает больно? – спросила она, стоя у кровати.

– Да. После этого болезненные ощущения не повторяются, если женщина возбуждена.

– Но разве не потому, что я возбуждена, у меня все болит?

Бартоломью простонал. Неужели она никогда не прекратит мучить его?

– Да, Эри. Из-за этого. А теперь идите спать. Боль пройдет.

Она прижала руки к грудям:

– И нет никакого другого способа облегчить ее?

Он долго-долго смотрел на нее, и в голове у него хаотически мелькали, кружились и сталкивались мысли и видения:

– Есть, если женщина доверяет мужчине.

– Я доверяю вам.

Под его обжигающим взглядом, в рассеянном свете, проникавшем из другой комнаты, ее пальцы легли на пуговицы, которые выстроились в ряд от глухого, обшитого кружевом ворота ее халата почти до середины груди. Каждая расстегнутая пуговица дразнила его видом все более обнажаемой плоти, бледной выпуклостью груди, намеком на затененный скрытый изгиб, обещанием эротической тайны. Только дрожание ее пальцев, обнажающих ее красоту под его жадным взором, выдавали ее волнение.

Когда она начала стаскивать свое одеяние с плеч, Бартоломью потянулся к ней и запахнул разошедшиеся полы халата.

– Вы должны быть уверены в том, что делаете, нимфа. То, что вы мне предлагаете – это дар, который я буду ценить до конца дней своих, но как только вы выйдете замуж за Причарда, – («Да простит меня Господь, как я смогу это вынести!») – и ваше любопытство будет удовлетворено, для вас может оказаться неудобным то, что я буду жить рядом.

– Я уверена, хотя и не знаю почему. Это не любопытство. Я просто знаю, что это правильно, вне зависимости от того, как это выглядит со стороны.

Нежно она отвела его руки, и ее ночной халат, такой же белый и светящийся в темноте, как лунный свет на поверхности спокойного моря, невесомо соскользнул с ее тела и бесформенной кучкой лег у ее ног. Она была похожа на греческую богиню воды, увенчанную волной снежно-белой пены. Очаровательная невинная соблазнительница в человеческом обличье. Бартоломью застонал в радостной агонии: боги исполнили его мечту, за которую ему однажды придется дорого заплатить.

– Идите сюда, нимфа.

Она перешагнула через халат, лежащий у ее ног, и остановилась рядом с кроватью. Бартоломью рассыпал ее роскошные волосы так, что они прикрыли ее грудь, подобно шелковистому вееру. Затем он позволил себе блаженство погладить их блестящее волшебство на всю длину, там, где они обтекали ее груди, ее тоненькую талию и округлые бедра, до пушистых кончиков, лежащих на изгибе ее бедра.

– Ты очень красивая, – хрипло прошептал он, – красивее, чем закат на море… или радуга в струях водопада. – Он поднял ее к себе на кровать. Медленно, пока она опускалась на колени рядом с ним, он откинул в сторону великолепную массу ее волос, открывая ее маленькие полные груди. – Красивее всех на свете.

Его голос сел от благоговейного трепета, прикосновения были легки и невесомы, как будто она была сделана из хрусталя. Одно долгое мгновение он изучал ее. Затем, издав сдавленный стон, он притянул ее к себе в яростном объятии:

– Нимфа, моя сладкая нимфа.

Дождь яростных поцелуев пролился на ее лицо. Он целовал ее глаза, ее виски, ее изящные ушки и, наконец, губы. Он немного отодвинулся, чтобы взглянуть на нее, и она улыбнулась. В горле у него возник комок, когда приливная волна чувств захлестнула его. Бартоломью никогда не верил в чудеса. До сих пор жизнь для него была обязанностью и работой, которую следовало выполнять, например, наблюдать, как его мать тает у пего па глазах, или не обращать внимания на растущую ненависть своего парализованного отца каждый раз, когда Бартоломью помогал ему справлять нужду. Или соблюдать брачные обеты, хотя Хестер и нарушила свои на следующий день после свадьбы.

Но лежать в постели с Эри – это было настоящим чудом. Чудом, которое он принял с таким благоговением, что оно переполнило его душу, связав его с этой маленькой женщиной, и неважно, кто они на самом деле. Не имеет значения, что случится завтра, он будет боготворить ее всю оставшуюся жизнь.

– Бартоломью? – ее рука погладила его по щеке, любовно касаясь его пробивающейся щетины. – С вами все в порядке?

Он сглотнул слюну вместе с душащими его эмоциями. Ничто не должно помешать ему сделать для нее этой ночью то, что он собирался сделать.

– Я еще никогда не чувствовал себя лучше, – сказал он. Он поцеловал ее со всей искусностью, которой научился в давние годы университетской свободы, – хотя его поцелуй был не таким, как те, потому что этот был порождением любви и страсти. Нежный, яростный, отдающий, требовательный. Он вложил в него всего себя, подавляя свои желания, чтобы показать ей, что она значит для него.

Когда его губы наконец оторвались от ее губ, дыхание Эри было таким же прерывистым, как у него. Тело ее терзали ощущения, похожие на те, которые она уже испытывала прошлой ночью. Она была бессильна понять их. Но она знала, что чувства эти особенные, ведь это Бартоломью пристально глядел на нее затуманенными огнем страсти черными глазами, как будто она была редкой и бесценной жемчужиной.

– У тебя такая прозрачная кожа, глаже, чем шелк, – его пальцы коснулись ее груди. – Мягче меха выдры.

Кровь пела у Эри в ушах, когда она почувствовала, как и каждая женщина до нее, свою власть над мужчиной. Он хотел ее. Она чувствовала это по восхищенному выражению его глаз и легкой дрожи рук. И отчаянно хотела быть такой, какой она была в его представлении, – красивой, любимой, желанной.

Его объятия ослабли, позволяя ей двигаться. Она едва не задохнулась, когда ее груди легонько коснулись поросли темных волос у него на груди. Возбуждение зажгло огонь в самых потаенных глубинах ее существа. Открыто, как ребенок, наслаждаясь неожиданными ощущениями, она потерлась о его тело и услышала его хриплый смешок.

– Тебе нравится это? – спросил он.

– Это похоже на… самую легкую щекотку, только приятнее. Я чувствую ее отсюда – она коснулась сначала своей груди, затем низа живота, – до сюда.

Бартоломью как ножом пронзило желание.

– Именно так и должно быть, – произнес он хриплым шепотом.

– А вы тоже испытываете подобные ощущения?

– Да, и я могу сделать их еще сильнее.

– Еще сильнее? – она снова потерлась о него грудями. – Не могу себе представить что-либо более сильное, чем это.

Он хищно рассмеялся:

– Ты узнаешь это, маленькая нимфа, прежде чем я закончу. Она застенчиво склонила головку набок, и улыбка слегка искривила ее губы, открыв ее зубик, который он теперь обожал: