— Это что за разговоры об интернировании? — сразу взял быка за рога Снегирев.

— Обычная дезинформация с целью введения в заблуждение противника, — говорю спокойно. — Давайте у всех присутствующих возьмем стандартные подписки о неразглашении государственной тайны, и продолжим совещание.

Начальник секретной части оживился, дело привычное и важное, зашелестел журналом учета, бланками, перо заскрипело.

— Коменданту цитадели лейтенанту Астахову, — говорю, — рассчитывать нормы выдачи продуктов, исходя из сроков осады в тысячу дней.

И перестало перо скрипеть. И в приемной перестали дышать. И в цитадели все замерло.

— Три года, значит, — сказал Снегирев, и хрустнул пальцами.

И жизнь в крепости возобновилась — перо заскрипело, и дыхание вернулось.

Народ вокруг был серьезный — сообщили данные под роспись, принимай к сведению. А вопросы задавать здесь не привыкли.

— Дальше. Нами осуществлена вербовка особо ценного агента, сотрудника центрального аппарата службы безопасности СД. Вот его расписка, деньги взял, секреты выдал.

Секреты я и так все знал, но обосновать же надо. А так все понятно — агентурные данные.

— Немецкое командование достигло определенных успехов…

Помолчал я.

— На юге мы опять в жопе. Гудериан зашел в тыл Киевскому укрепрайону. Немцы снимают с нашего направления все танки, перебрасывают их под Киев и Вязьму. Нам этот последний штурм отбить, и в оборону вставать. И от авиации отбиваться. Немцы начнут с флота — он на приколе стоит, не цель, а мечта. Неподвижная мишень. Раскладку по самолетам противника мы имеем. О сроках будут сообщать. Наш агент здесь до ноября. Есть возможность вывезти из Ленинграда ограниченное количество гражданских и раненых. Надо воспользоваться. Я своих девиц отправлю. И последнее. Есть возможность вырваться на оперативный простор. В Европу. Считаю — надо поставить вопрос на общее голосование. Все.

За время моего выступления в кабинет просочились все разведчики, командиры полков и батальонов, служб и отделов. Начальник секретной части притащил двух писарей, и они подсовывали всем бланки. Стандартные. Я, такой сякой, знаю государственную тайну, и клянусь ее хранить от всех, а то меня расстреляют. Сильная бумажка, особенно на войне, где тебя и так каждый день могут убить, и даже не один раз.

— А как мы это обоснуем? — спрашивает заместитель по тылу.

— Как операцию по захвату плацдарма на Балтике, — отвечаю совершенно уверенно. — Вывели часть гарнизона на рубеж атаки, только добровольцев, для внезапного нападения, если возникнет такая необходимость. А что это в тылу врага неважно. Будем считать это замаскированным десантом. Здесь сидеть — только продукты переводить. Немцев по первому льду, конечно, пошлют на захват крепости, только они с берега не сойдут. Дураков среди них нет, на пулеметы бежать. Пока есть такая возможность — надо людей спасать и самим спасаться. Нам дали два дня на размышления.

Потом все стали судить и рядить, а мы, наконец, в баню вырвались. Что может быть для тела грязного лучше русской бани с парной! Только финская сауна, в ней доски без заноз.

И дверь со щеколдой. Эта мысль у меня мелькнула, когда в клубах пара, с неторопливой грацией броненосца на боевом курсе, так же неотвратимо и устрашающе, в парилку внесла себя Дарья. Заряжающая второго орудия третьей зенитной батареи. Иногда, в горячке обстрела близко пролетающего самолета, она, впав в азарт, в одиночку перезаряжала свое орудие, легким движением нежных рук вставляя кассету со снарядами. Мужчин себе она выбирала сама, их было достаточно даже в нашем гарнизоне, но все ее избранники предпочитали хранить молчание. Что было весьма странно. Позвать на помощь всё отделение? Мелькнула такая мысль, и пропала. Они все должны сидеть в предбаннике, и эта красавица там должна была раздеться. Это заговор! Вот и пришла моя смерть! Как ей объяснить, что для меня привычны иные стандарты красоты? Бесполезно, не поймет.

— Что ж ты, девочка, без веника? Ну, иди сюда, я тебя своим попарю, — предлагаю.

От подобного обращения девочка в ступор впала. Беру ее за ручку, подвожу к скамейке, отточенным движением перворазрядника по боевому самбо делаю подсечку.

Рухнуло тело. Веник встряхнул, прошелся по плечам, потом по необъятной спине, добрался до ягодиц, пот по мне течет ручьями, поддал еще водички на каменку. Дарья растеклась по доскам. Вот вам, девушка! И вот так, крест накрест. Возник звук. Стон, исполненный страсти. Дашеньку, очевидно, с детства в баню не водили, боялись, что она там все сломает. А мы, разведка, ничего не боимся, у нас амулет есть — нож финский для бесстрашия. На! И еще! Ах, ты, филе ходячее…

Низкий горловой призыв пронзал цитадель и уходил в холодные бездны космоса. Его надо было записать и дать послушать дряхлым вождям, чтобы они вспомнили, что такое — настоящая жизнь. И что единственная свобода, которая что-то стоит — это сексуальная. Дарья стала переворачиваться. Мой организм плюнул на все стандарты красоты и стал требовать решительных действий. А как же Машенька, спросил я у него. И Машеньку, и неоднократно, ответил он мне, но сейчас ее здесь нет, а рядовая Дарья — вот она. Даже раздевать не надо. Ну, раз нужны решительные действия, вот тебе. Получай!

Схватил я ведерко воды с прохладной озерной ладожской водой, и разделил поровну. Полведра вылил себе на голову, а остатки плеснул на зенитчицу.

Звериный вопль счастья и оргазма потряс цитадель. Некоторым так мало надо, подумал я, и сел рядом на скамейку, придерживая девушку, чтобы на пол не упала, а то ушибется.

— Олег, за пять минут заканчивай и выходи! Тревога! Немцы через Неву на ленинградский берег переправляются!

А, черт, никакой личной жизни, ни половой, ни общественной. Выскочил я из парной, облился из шайки.

— Эй, любители сюрпризов, сначала о девушке позаботьтесь, а потом занимайте место по боевому расписанию в нашем блиндаже! — загрузил я делом свое отделение.

И побежал со Снегиревым к комдиву.

Было непонятно — на что немцы рассчитывают? Хотя нет, понятно, себе-то зачем врать? С самого начала войны все идет по одному сценарию — немцы обходят наши части с фланга или просачиваются там, где вообще никого нет, затем — внезапный удар, и Красная Армия в панике бежит. А что ей еще делать, если внятных приказов нет, командование сидит глубоко в тылу и дрожит от страха, боясь и врага и своих надзирателей из политуправления и особых отделов. За редким исключением. Которые только подтверждают правило.

Кроме нас, здесь и сейчас побеждать было некому. Так победим.

В штабной кабинет мы со Снегиревым успели к шапочному разбору. Но Донской и Некрасов и сами неплохо со всем справлялись, они свои петлицы командирские не на базаре купили.

Из нашей гавани в Неву выдвинулась канонерка Ладожской флотилии, таща за собой на буксире зенитную баржу. На ней было установлено четыре полуавтоматических орудия, два ДШК, и три счетверенных пулеметных установки. Под палубой хранилось такое количество боеприпасов, что мысль об экономии никому даже в голову не приходила. Больше здесь реку никто не переплывет. Купальный сезон закрыт — поздняя осень. Два буксира повлекли за собой баржи с нашими бойцами. Сергей Иванович повел дивизию в бой. Не последний, вся война впереди, но решительный.

Немцы в родстве с кротами. Это точно. За час они отрыли траншею полного профиля, поставили минное поле и натянули четыре ряда колючей проволоки. На нее наши цепи и наткнулись. Сразу начали стрелять пулеметы. Некрасов скомандовал принять вправо, и мы заползли прямо на мины. Стало совсем плохо. Меня утешала только одна мысль — моя шпана осталась в цитадели. Привык я к ним, хотя знаю по фамилии одного Меркулова. Остальные так и остались безликими тенями «эй, ты…». А вермахт подключил к нашему уничтожению артиллерию. У них корректировщики свое дело знали, один разрыв в стороне, другой, и вот уже снаряды рвутся прямо среди нас. Поганенько так-то умирать, даже сдачи не давая.