Когда он доходил до предельного накала, кто-нибудь его до бивал:

— А в этом ты, Альфонс, все-таки неправ.

Шиминас взрывался: «Идите к черту!»- и вылетал из банановой тени, на ходу сбрасывая комбинезон.

В трусиках, с завязанной узлом на животе шелковой рубашкой (не замочить!), с пистолетом в руке Альфонс скрадывал «зверя» по заболоченным дренажным канавам. Останавливался, приседал, замирал…. Выстрел! Что-то подбирал. Минут через 30–40 он возвращался под банан умиротворенный, держа в левой руке за лапки несколько лупоглазых лягушек.

— А теперь банана нет!

Альфонс был молчалив, сосредоточен. Что-то чертит в блок ноте и на попытки «завести» его отвечает междометиями: «А! Ага! Угу!».

И все-таки он своего добился: командир разрешил ему вылет в ночную охоту.

…Полная луна катилась по китайскому небосклону равно душным, холодным наблюдателем. Маленький «чиж» усмотрел цель и пошел на сближение. ТБ-93 плыл в спокойном ночном воздухе. Вот он стал удобно: моторами к луне, хвостом к истребителю. Ближе, ближе. Шиминас несколько снизился по от ношению к бомбардировщику, вписал в окуляр оптического при цела отчетливый силуэт на серебряном диске и, сколько позволяли деления тысячных дистанции, чтобы не столкнуться, подошел еще. Выжал гашетки. Длинная очередь из четырех пулеметов. Губы прошептали:

— Это вам за банан, чертовы самураи!

…Деревушка Коань — место нашей ночевки — раскинулась па пригорке, прячась в бамбуковой роще. Ниже расстилалась пойма реки. Большой луг. Сюда и садились самолеты.

Меня встречали мои приятельницы: девочки-китаянки. Белый двузначный помер па фюзеляже они восприняли и запомни ли, как иероглиф. Присев на корточки, ждали, пока зарулю и выключу мотор. Я не люблю шоколад, но в планшете у меня постоянно были одна-две плитки. Этот «бортовой паек» регулярно уничтожался не без удовольствия моими приятельницами.

Вылезать из самолета не хотелось. Во всем теле чувствовалась какая-то усталость и озноб. Над лугом в вечернем небе качался в ранверсманах[45], как на качелях — вверх-вниз, вверх-вниз, запоздавший на ночевку «чиж». Это Валя Дадонов делал разминку.

Младшая, более бойкая девочка подбежала ко мне. Застрекотала, залопотала, показывая на самолет в воздухе и на себя. Наконец понял. Она просит покатать ее на самолете.

Как умел, объяснил, что самолет одноместный и этого сделать нельзя. Грустное выражение с мордашки согнала плитка шоколада.

…Утром боль разламывала голову, но оставаться здесь не хотелось. Вылетел.

Сел на большом фэйцзичане; на малом ремонтировали полосу. Зарулил на стоянку. Положив голову на парашют, задремал под крылом. Проснулся в наньчанском госпитале Красного Креста. У кровати стояла белоснежная сестра — молодая китаянка, держала в руке термометр и что-то говорила. Взял из ее рук термометр. Засунул под левую руку. Но тут последовала «агрессия»: сестра выхватила термометр, звонко рассмеялась и, когда в ответной улыбке я растянул рот до ушей, мгновенно положила термометр мне под язык. С недоумением кладу градусник вновь под мышку. Как долго это продолжалось бы, не знаю. Но раз дался мужской голос: «Не сопротивляйся. Она делает по-своему. Термометр здесь ставят под язык». В комнату, прихрамывая, входит летчик Кукушкин. Он был ранен, находился на излечении и госпитальные порядки уже изучил.

Тропическая лихорадка отпустила меня через неделю. Это было кстати: по агентурным данным, японцы готовили реванш за разгром над Ханькоу.

III

Перелетели в Ханькоу. Утро 31 мая выдалось ясным, солнечным. К 8 часам завтрак, доставленный на аэродром, съеден. Летчики, покуривая американские сигареты «Кэмэл» («Верблюд»), отдыхали в плетеных креслах.

Но вот сообщение постов: противник направляется к Ханькоу. Разошлись по самолетам.

Тревога! Взлетели, собрались. Курс на восток с набором вы соты. Идем двумя группами. «Ласточки» — справа и выше, «чижи» — слева и ниже.

В 15–20 км восточное аэродрома встреча. Большая группа истребителей И-96. Сверкая в лучах солнца, посыпались подвесные бачки[46]. Японцы пошли в атаку. Одно звено почему-то оста лось на высоте.

Я прижался к ведущему, повторяя его маневр. Перед глазами мелькнул белый хвост, плоскости с красными кругами. Костя Опасов на полной мощности преследовал круто уходящего вверх японца. Сблизился с ним и выпустил пулеметную очередь. Взгляд назад, и… правым ранверсманом уношу свой хвост от атаки незаметно присосавшегося японца. Атакованный Опасовым, тот, падая, оказался подо мной прямо в прицеле. Пальцы рефлективно выжали гашетки. Нужды в этом уже не было: языки пламени лизали борта сбитого. Второй японец продолжал преследовать моего «чижа». Правый глубокий вираж; вынужденная «карусель» друг за другом.

В стороне «ласточки» вели бой па вертикальном маневре. В отвесном пикировании сваливались па японцев, находившихся ниже; свечой взмывали вверх, ведя огонь в момент, когда уходящий японец зависал па моторе в полупетле, вверх колесами: выбирал, в какую сторону выкрутить машину.

Преимущество атаки первыми, со стороны солнца, японцы уже потеряли. Активность перешла в руки китайских истребителей. Бой рассыпался па отдельные очаги, переходил в одиночные схватки и угасал.

Мой японец тоже бросил меня. Пользуясь преимуществом в скорости, уходил на восток.

Ниже два «чижа» пытались «взять в клещи» И-96. Он уходил. Мелькнула мысль: использую свою высоту — не догоню, так хоть постреляю. Намеренно задержанная длинная очередь с большой дистанции. Сноп трасс ложится вокруг самолета.

Подействовало: боевым разворотом японец вышел в лобовую атаку. Сзади его подхватила подоспевшая пара «чижей», и самолет, вяло переваливаясь с крыла на крыло, падает неуправляемый.

Схватка истребителей закончилась.

Самолеты садились, разруливали по стоянкам. Пустовала од на: Антона Губенко. Что произошло? Где он? Нарастала тревога. Собрались у его капонира. Томились. Ждали. Не верили, что его могли сбить — опытного летчика и виртуоза пилотажа. Один из летчиков вспомнил случай трехлетней давности и явно для того, чтобы нарушить тягостное молчание, повел рассказ:

— Антон увлекался парашютизмом. Много прыгал сам, тренировал летчиков. Вздумал прыгать ночью. Ночь темная, только звезды блещут. Антон прыгает, конечно, первым. В тишине отчетливо слышен сильный хлопок раскрывшегося парашюта. Мчимся на машине к месту вероятного приземления. Нет. Вправо, влево. Нет! Куда делся? Искать надо. Разошлись по полю. Окликаем: «Антон! Антон!» «Где ты?» Уже волнуемся. Гляжу:

чуть впереди полусогнутая фигура. Показалась знакомой. Высокую траву руками раздвигает, покрикивает.

— Антон! Антон! Это ты?

— А кто же? Конечно, я!

— Какого же ты черта нам голову морочишь?

— А чтоб не спали. Ночь еще впереди…

— «Ласточка!»- крикнул кто-то, прерывая рассказчика. К аэродрому шел самолет. Он! Сел, зарулил. Выключил мотор, выскочил из кабины — и к винту. Бурчит что-то под нос, осматривает лопасти.

Ни к кому не обращаясь, бросил:

— Менять придется.

— Антон! Ты что — в джунглях был? Бамбук рубил? — как бы продолжая рассказ, спросил тот же летчик.

— Да вроде этого.

— А серьезно?

— А серьезно, понимаешь, произошло это, как говорят, под занавес. Увязался за одним. Догнал. Пык! Пык! Пулеметы молчат. Пристроился к нему справа крыло в крыло. Недвусмысленно доказываю назад, на аэродром. Ноль внимания. Что делать? А, была не была! Срублю и выпрыгну. Прибавил газ. Винтом по крылу. Встряхнуло, как на столб наткнулся. Смотрю — штопорит. С крыла у него шмотья летят. Дал полный газ, разворот. «Ласточка» слушается…

— Антон! Антон! Где ты? — раздался чей-то голос. Взрывом грохнул смех. Губенко стрельнул глазами по лицам:

— Ну, это гы брось. Об этом я уже забыл.

…Мимо прошла машина. Во весь борт красный транспарант с белыми буквами: «Вкусная еда способствует хорошему настроению и боевому духу». Это китайцы сделали для нас. Летчики пошли обедать.