После концерта мы вышли в тёплую ночь — было светло, такое милое было время года. Толпа шла на Васильевский остров к станции метро и пела «Твист энд шаут» и «Еллоу сабмарин», подпрыгивала, хохотала. И прохожие не пугались этой сумасшедшей толпы, не шарахались от неё в разные стороны, а только усмехались, с лёгкой, почти незаметной завистью бормотали: «Во дают ребята…»

Олег уехал на работу, а Цой и Пиня поехали ко мне — слушать «Битлз» — что же ещё можно делать после такого концерта?

— Завтра пойдём? — спросил я у Цоя.

— Конечно.

— Конечно, пойдём, — сказал и Пиня.

Мы слушали «Битлз» часов до четырех, потом включили приёмник, и стали слушать Радио-Люксембург. Наконец Цой и Пиня стали клевать носами, и я предложил им раскладушку и кресло-кровать. Оставался ещё диван в гостиной, так что места на троих хватало вполне. Я вышел с приёмником на балкон выкурить последнюю сигарету перед сном. Солнце уже взошло, внизу люди уже шли на работу, из приёмника Дэвид Боуи пел песню «Янг Американз», и я думал, что сегодняшний день будет таким же светлым, как и вчерашний. Ну, дай Бог, дай Бог.

— Привет, ребята! Что-то обедать сегодня запаздываете, — встретила нас раздатчица столовой, которая находилась радом с моим домом на проспекте Космонавтов. Работницы этой столовой за лето привыкли к битникам — последнее время мы часто обедали в этом милом местечке.

— Мы завтракать пришли, — пробормотал ещё не совсем проснувшийся Цой.

— Не поздновато, завтракать-то?

— А сколько времени?

— Шестой час.

— Нормально, — Цой посмотрел на нас с Пиней.

— Нам — как всегда, — сказал Пиня раздатчице.

Мог бы и не говорить — всей столовой прекрасно были известны наши вкусы и наши финансовые возможности. Все здесь знали, что мы — панки и битники, что я и Цой едем в Крым и экономим деньги, а Пиня просто презирает всякую пищу, кроме домашней, и поэтому ест в столовых одни макароны. Этим летом мы были здесь постоянными клиентами, и девушки на раздаче иногда подкладывали нам малюсенькие кусочки мяса в наши двойные гарниры.

Насытившись, мы попрощались с милыми работницами общепита, выпили по кружке пива в ларьке и поехали в «Юбилейный». Подойдя к дворцу спорта, мы увидели, что толпа, если чем и отличалась от вчерашней, то только большим количеством милицейских фуражек, но не придали этому значения и прошли на свои вчерашние места.

Всё было так и не так, как вчера. «Блиц» работал так же круто, и мы кайфовали по-прежнему, но что-то было не так — в публике чувствовалась уже какая-то нарочитость, организованность, это был не стихийный кайф, как вчера, а заранее запланированный, рассчитанный и предусмотренный. По залу уже ходили люди с пачками фотографий «Битлз» и продавали их по рублю за штуку всем желающим. Были уже небольшие группки в зале со своими лидерами, по команде которых группки начинали скандировать что-то невнятное, были уже какие-то флаги, большие портреты Джона, уже были принесены с собой в большом количестве хозяйственные свечи и спички — зажигать, как вчера, на «Имеджн». Короче говоря, вся та естественность и непосредственность поведения, которая имела место на первом концерте, улетучилась без следа. Всё шло по точному плану, когда подпевать, когда привставать, группки «танцоров» заранее пробирались к проходам, чтобы начать твистовать задолго до начала нужной песни, — они уже знали порядок номеров, и их возня в проходах была искренним выходом энергии только отчасти, они явно дома готовились к этому, репетировали перед зеркалом и прикидывали, как они будут выглядеть со стороны, когда начнут танцевать в проходах рядов «Юбилейного». Но музыка «Битлз» всё-таки прошибала эту административно-организационную суету, которая просто в крови у нашего народа — хлебом не корми, дай только создать новую партию, тайное общество, вести протоколы заседаний и копить горы деловых бумаг. К концу концерта вся эта неприятная возня всё-таки перестала отвлекать нас, и мы, как вчера, «расторчались».

Выйдя на улицу, мы с Цоем — Пиня где-то затерялся во время концерта — остановились прикурить, пропуская мимо себя толпу, сегодня уже более или менее организованную, направляющуюся к метро, распевавшую битловские песни, как я уже говорил, мы не любили чувствовать себя частью какого бы то ни было сообщества, да и не хотелось растворять в толпе то, что было внутри после концерта, мы предпочитали переживать это наедине с собой и делиться впечатлениями друг с другом в нескольких простых словах.

Толпа шла мимо, распевала, танцевала, несла зажжённые свечи и самодельные какие-то флаги с надписями «Джон», «Битлз» и что-то ещё. Она была совершенно мирной, весёлой, трезвой и безобидной, шла себе в сторону моста, чтобы там разделиться — кому на метро «Горьковская», кому — на «Василеостровскую». За толпой медленно ехала невесть откуда взявшаяся машина «Жигули» с синей полосой на кузове и белой надписью «Милиция». На крыше автомобиля торчали два динамика-колокольчика. Проехав за идущими битломанами метров пятьдесят, машина сказала строгим мужским голосом:

— Немедленно прекратите петь!

В толпе засмеялись. Улыбнулись и мы с Цоем — больно уж бредовые требования ставил этот автомобиль.

— Немедленно прекратить петь, я сказал! — сказал автомобиль, описывая дугу на правом фланге толпы, заезжая на газон. Петь, разумеется, никто не прекратил — наоборот, заорали ещё громче — уж больно смешна была эта ненависть или, может быть, страх перед рок-н-роллом маленькой милицейской машины.

— Приказываю всем разойтись!!! — заорал взбешённый автомобиль.

— Твист энд шаут! — заорали в толпе.

— Повторяю — всем немедленно разойтись!

Даже если бы у идущих в толпе и возникло такое желание, разойтись тут было некуда — все вроде бы и так расходились. Шли себе к метро, тут была только одна дорога в эту сторону. Но желание куда-то ещё расходиться ни у кого не возникло — с какой, собственно, стати, да и куда? Мы с Цоем стояли у дверей «Юбилейного», смотрели на всё это и посмеивались, но посмеивались, правда, недолго.

— Последний раз приказываю — всем разойтись!

— Пошёл ты на… — множество голосов из толпы весело назвали ряд адресов, куда рекомендовали отправиться незваному командиру.

— Выйти из автобуса и начинать работать! Приказываю работать жёстко, быстро, точно, как учили!

«Что бы это значило?» — только и успели подумать мы с Цоем, как увидели, что из двух автобусов, затерявшихся на стоянке возле Дворца спорта среди экскурсионных «Икарусов», служебных машин и ещё какой-то техники, быстро, как в кино, начали сыпаться на газон люди в голубых рубашках. Одеты они были как обычные милиционеры, но отличались замечательной расторопностью и умением драться, как мы увидели через несколько секунд.

Большинство идущих в толпе не обратили внимания на последний приказ и не видели этой атаки — милиция, вернее, какие-то специальные бойцы — спецназ — не спецназ, солдаты — не солдаты, приближались к ним сзади, со спины. Паника началась, когда были вырублены первые, вернее, последние идущие в толпе битломаны. Заметь это нападение раньше, битломаны, возможно, могли бы дать отпор атакующим, что тоже спорно, — на них бежали профессионалы рукопашного боя, но сейчас, когда задние ряды попадали на газон под ударами в спину — били в основном в поясницу ногами, — мы это видели отчётливо, началась паника и, сшибая друг друга, битломаны рванули на проезжую часть улицы. Бойцы преследовали их, пиная по дороге уже лежащих, и настигали бегущих, сбивали их с ног ударами в спину, по затылку, под колени, по почкам… Из переулка вылетели навстречу обезумевшим битломанам два милицейских газика, находившихся, наверное, до поры до времени в засаде. Хорошо, хоть никто не попал под колёса, — машины врезались прямо в толпу, расклинивая её на три жидких потока. Кое-кого уже волокли к автобусам, видимо, тех, кто пробовал всё-таки защитить честь и достоинство советского гражданина, как говорили сами милиционеры при составлении протокола.