Рыцари, присужденные к годовому покаянию, жили со славянами: так оговорено в уставе. Ходили в посконной одежде, сидели только на голой земле. Три дня в неделю они постились на хлебе и на воде. Однако пища им полагалась все же не славянская, а от слуг. Во время наказания рыцарями могли помыкать не только начальники, но и вся братия.

Когда Генрих фон Ален подошел к загону, невольники, скрестив на груди руки, шли на работу. Рыцарь остановился посмотреть на провинившихся, насладиться местью. Вот вместе со славянами прошел брат Ганс Бранов, наказанный за пьянство и кражу серебряной посуды из орденской кладовой. А вот брат Фридрих Гален, убивший в драке товарища. Вот и третий — Альберт Гросс. Этот возносил непотребную хулу на великого комтура и обвинен в заговоре. Таких, как он, отбывало наказание еще пять братьев. Стоило только рыцарю непочтительно отозваться о своем начальнике, усомниться в его святости, как его тут же обвиняли в заговоре. Орденские чиновники были сильны тем, что поддерживали друг друга.

Однако последнее время провинившихся оказывалось слишком много для ордена девы Марии.

Братьев Вильгельма и Отто фон Лютгендорф среди славян не оказалось.

«Негодяи, они спят, вместо того чтобы работать! — решил главный эконом. — Ну ничего, я разбужу их».

Подгоняемый злорадством, он заспешил к первому сараю. Но здесь его ждало разочарование: сарай был пуст. Братьев не было и во втором сарае.

«Святые ангелы, — думал главный эконом, — как же так, неужели они сильно изменились от тяжелой жизни и я их не узнал?» Его грызла досада. Он собирался идти досыпать, но вдруг в голову пришла новая мысль, и он бросился в сарай, где жили женщины.

О ужас! В углу, на гороховой соломе, укрывшись рваным бараньим одеялом, кто-то громко храпел. Храп был мужской, с громовыми раскатами и со свистом. Генрих фон Ален сбросил одеяло: под ним, развалившись, спали провинившиеся рыцари. Эконом в ярости сорвал четки с пояса и стал полосовать преступников по спине, по ногам и по чему попало. Они оказались под хмелем и не сразу разобрались, за что их бьют. Увидев над собой противное, гладкое, как коровье вымя, лицо заклятого врага, братья пришли в ярость. Старший, Отто, поднялся, вырвал четки из рук священника и с проклятием замахнулся.

— Только посмей! — завизжал Генрих фон Ален. — Вы оба не выйдете из покаяния всю жизнь!.. Я вас посажу в узилище!.. Я, я…

Рыцари опомнились и рухнули на колени перед экономом.

— Прости, брат, прости, брат! — твердили оба, стукаясь лбом о земляной пол. — Не погуби, век не забудем твоей милости!

Генрих фон Ален со злостью плюнул и, подняв свои четки, выкатился из сарая.

— Немедленно на работу, свиньи! — крикнул он, обернувшись. — На плотину, вместе с рабами!

День проходил скучно, буднично. Рыцари давно ушли в поход на помощь осажденным в замке Мариенвердер. Скоро месяц, как от великого маршала нет никаких сообщений. После утренней прогулки к рабам Генрих фон Ален успел отлично выспаться и собирался в Кнайпхоф поглядеть на купеческие лавки.

Ровно в двенадцать у крепостных ворот сменилась стража. На дежурство вышел солдат Генрих Хаммер вместе с тремя товарищами. День был погожий. На солнце, распушив перышки, сидели воробьи. Солдаты, сбившись у крепостной стены в плотную кучу, рассказывали друг другу занятные истории.

— Смотри-ка, наш повар идет к воротам, — сказал один из стражников, присматриваясь. — Точно, повар. Надо спросить у него, чем будут кормить сегодня за ужином. Наверное, как и вчера, нас будут пичкать прошлогодней солониной.

— И с ним еще двое. Похоже, что рыцарь с оруженосцем. Надо опустить мост, ребята.

Трое заскрипели по крутым ступеням лестницы. Наверху был расположен ворот, с помощью которого поднимался и опускался мост. А Хаммер, оправив одежду, пошел к воротам.

— Здравствуй, Генрих, — добродушно сказал главный повар. — Ну-ка, выпусти наших гостей.

Солдат Хаммер крикнул наверх товарищам, чтобы опускали мост, и в этот момент взгляд его упал на миловидного оруженосца.

«Что за черт! — подумал он. — А ведь это Людмила. — И еще раз внимательно посмотрел. — Да, вот и маленькая родинка на подбородке. — Хаммер опустил голову; после предательства он чувствовал себя словно облитым помоями. — Мне стыдиться нечего, ее отец мерзкий вероотступник, — пробовал успокоиться солдат. — …Нет, это не она… Нет, она!»

Хаммер решил проверить.

— Людмила! — сказал он, когда незнакомцы подошли к нему.

Девушка взглянула на солдата и побелела.

— Вот теперь я вижу, что ты действительно Людмила, — сказал Генрих Хаммер, — клянусь четками! Но что ты делаешь в замке, хотел бы я знать!

— Какая Людмила?.. — подошел к нему Мествин. — Это оруженосец знатного иноземного рыцаря. — Он показал на Андрейшу. — Открой калитку. За ужином, Генрих, ты получишь двойную порцию пива.

Переодевание в мужскую одежду было выдумкой Ганса Фрекингаузена. Он боялся, что Людмилу, дочь казненного вероотступника, могут узнать.

— Нет, — заупрямился солдат, — я не открою ворота, пока Людмила не скажет, что она Людмила!

— Что здесь такое? — подошел привлеченный спором начальник стражи. — В чем дело, Хаммер?

— Это не оруженосец, — насупившись, сказал солдат. — Это язычница. Клянусь четками, она дочь вероотступника — литовца Бутрима!

— Язычница? Как ты попала в замок? — крикнул начальник стражи и грубо схватил Людмилу за руку.

Андрейша оттолкнул его и заслонил собою девушку.

— Ах так! — Начальник стражи дунул в глиняную свистелку, висевшую на груди.

Несколько солдат выбежали из маленькой двери в крепостной стене. Дело принимало крутой оборот. В этот напряженный миг из-за угла рыцарского дома вышел Ганс Фрекингаузен. Он сразу понял, что произошло, и со всех ног бросился к своему начальнику.

…Главный эконом после вчерашнего разговора возомнил себя преуспевающим дипломатом. Надо сказать, что ловкий приказчик наболтал много лишнего.

«Упрямые ганзейские купчишки, — думал Генрих фон Ален, — будут побеждены, и орден займет равноправное место в торговле с Новгородом… — Он вытащил заветную корзиночку с фигами и с сожалением покачал головой: в ней на самом дне оставалось всего несколько штук. — Ничего, — подумал эконом, раскусив ягоду, — стоит мне шепнуть два слова брату келарю, и он принесет сколько я захочу».

Потом Генрих фон Ален опять стал размышлять о Новгороде. Если ордену удастся перехватить часть торговли с богатым и могущественным Новгородом, то выиграет не только орден, но и он, Генрих фон Ален… У главного эконома скопились изрядные денежки, с которыми он и не думал расставаться. Он давно понял, что блаженство на том свете мало что стоит в сравнении с земными утехами. Пусть на небесах утешаются серые овечки без гроша в кармане. А земные утехи требуют серебра и золота.

Генрих фон Ален взял из корзиночки еще одну ягоду и хотел положить в рот, но ему помешали.

— Брат главный эконом! — сказал возникший на пороге приказчик Ганс Фрекингаузен. Он держался за сердце и тяжело дышал. — Солдаты задержали в воротах известного вам новгородца. В замке была его невеста, христианка. Она случайно захвачена в плен и невинно сидела в подземелье. Солдаты хотят арестовать новгородца и снова посадить в подземелье его невесту.

— Но ведь он выплатил за нее выкуп… Ты сделал все так, как я сказал? — Главный эконом покраснел от ярости.

— Да, но…

— Говори толком, в чем дело! — закричал он на приказчика.

— Я не знал, что ее отец оказался язычником, — оправдывался он. — Его обвиняют в вероотступничестве и торговле янтарными амулетами.

Генрих фон Ален трезво оценил обстановку. Сначала он считал, что дело только в уплате выкупа, а раз деньги получены, то и разговор короткий. Но теперь все обрисовалось иначе. Однако он решил не сдаваться. «Черт возьми, — думал он, — девушка — христианка, да еще невеста русского купца, сидит у нас в подземелье! Если новгородские купцы принесут такую весть в свой город, то как мыльный пузырь лопнут все надежды».