— Я еду в Краков, — заторопился архиепископ, — и там…

— Прошу, ваше святейшество, помнить наш разговор, — перебил Зимовит, — князья Мазовецкие не бросают свои слова на ветер.

— Советую, — продолжал Бодзента, словно не замечая угрозы, — ехать тебе, сын мой, в Краков. Посмотришь, как надевают польскую корону на голову прекрасной Ядвиги. Когда еще приведется такой случай, подумай, сын мой.

— Мазовия — не польский вассал и не Польша, ваше святейшество. Как и мой отец, я не плачу ни единого гроша в польскую казну. В Краков я поеду, но не для того, чтобы смотреть, как надевают корону на голову венгерской девчонки…

— Ты рассуждаешь дерзко, сын мой… Твой отец был в дружбе с литовскими князьями, ты помнишь? — неожиданно сказал архиепископ и посмотрел на Зимовита. Назвать имя Ягайлы как будущего мужа Ядвиги и короля Польши он не рискнул.

— И я предпочитаю водить дружбу с язычниками, — ответил гордо молодой Семко. — От Польши ни защиты, ни денег… Ваше сиятельство, сколько пуговиц на вашей рясе? Я который раз сбиваюсь со счета.

— Тридцать три, сын мой, — вздохнув, сказал архиепископ, — их столько, сколько было лет господу нашему Иисусу Христу в день смерти. Королевна Ядвига на днях прибывает в Краков, — добавил он. — У меня много забот, сын мой, и я не могу уделить тебе больше времени. Поговори со своим духовником, епископом плоцким, он не посоветует тебе плохого.

Владыка поднялся с кресла и благословил князя.

Зимовит решил ехать в Краков попытать счастья.

Его не покинула надежда на польскую корону. А вдруг Ядвига влюбится в него и он станет ее мужем… Все может быть, когда ты молод.

Через два часа архиепископ трясся в своей коляске по отвратительной осенней дороге. В колеях под колесами булькала жидкая грязь, хлюпали лошадиные копыта. Путь его лежал через Познань, Калиш, Серадз…

Архиепископ молчал, его, как всегда, одолевали заботы. Литовец Ягайла не выходил у него из головы.

Чем больше он думал, тем больше убеждался, что сможет уговорить кое-кого из краковских вельмож. Он снова и снова перебирал в голове знатные фамилии… И все же архиепископ не был уверен, что для Польши будет великим благом присоединение русских земель на востоке, о которых ему прожужжал уши папский легат. Смутное чувство тревоги не давало ему покоя. Стараясь проникнуть в будущее, он плохо стал спать по ночам и часто забывал о сегодняшнем дне. «Женитьба Ягайлы на Ядвиге даст христианству гораздо больше, чем полтораста лет войны с пруссами и литовцами, — старался успокоить себя архиепископ. — Не только богатые земли Галицкой Руси станут католическими, но и вся Киевская Русь, кроме жалкого Московского княжества… А может быть, Ягайла заставит платить церковную десятину натурой как прежде, — размышлял он, — и вернет церкви судейские доходы на всех монастырских землях».

На повороте коляска накренилась, и Бодзента взглянул на дорогу. В колеях, налитых водой, сверкало солнце. У обочины он увидел простую телегу с плетеным кузовом, запряженную белой лошадью. Верхом на ней сидел шляхтич. Присмотревшись, архиепископ заметил, что у лошади не хватало одной ноги. Он не поверил своим глазам, тряхнул головой, закрыл и снова открыл глаза. Но все оставалось по-прежнему: четвертой ноги у лошади не было. Вместо нее к культяпке, обернутой в кожу, была привязана деревяшка.

Бодзента велел остановить коляску и подозвал шляхтича. Судя по одежде, шляхтич был беден. На нем топорщилась старая овчина, на голове войлочная шляпа. Только сапоги со ржавыми шпорами и сабля, висевшая на боку, отличали его от мужика. На маленьком клочке земли сидело двое, трое, а порой и четверо таких убогих шляхтичей.

Шляхтич слез с коня и, придерживая рукой саблю, болтавшуюся на веревке, подошел к архиепископу.

— Почему ты ездишь на безногой лошади? — спросил Бодзента у шляхтича.

— Мой род обеднел, ваше святейшество, — ответил он, почтительно кланяясь. — Чтобы не умереть с голоду, нужна лошадь, а купить не на что. Белянку в прошлом году бросили венгры, — шляхтич ласково посмотрел на лошадь, — а я подобрал и выходил.

— Но разве лошадь может работать на трех ногах?

— Деревянная нога ей служит превосходно, ваше святейшество. Другие лошади и на четырех ногах работают хуже нашей Белянки.

Архиепископ посмотрел на жалкую одежду шляхтича, на грубые сапоги, закиданные коричневой грязью, на пеньковую веревку вместо пояса.

— Кого бы ты хотел видеть королем Польши? — помолчав, спросил он.

— Князя Зимовита Мазовецкого, ваше святейшество. Он поляк, и в нем течет славная кровь Пястов, — не задумываясь, ответил шляхтич. Он приосанился и поправил шапку. — Князь Зимовит выгонит немцев из Польши, и жить станет легче… Они едят наш хлеб и нами же брезгают.

Бодзента вздохнул, благословил шляхтича и приказал ехать дальше.

На второй день около полудня из небольшого леска навстречу архиепископу вышла толпа народа. Люди громко кричали и размахивали бичами. Когда они подошли ближе, Бодзента увидел, что люди шли босые, только у немногих на ногах были лапти из сыромятной кожи. Рубах не было, спины исполосованы красными рубцами.

Впереди несли хоругви и кресты. На одеждах людей, на войлочных шляпах, на меховых шапках были нашиты красные кресты.

Архиепископ остановил свою коляску.

— Кто хочет покаяться, пусть придет к нам! Помните Люцифера! — размахивая бичом, пронзительно закричал высокий мужчина, идущий впереди. — Приходите, пока есть время.

Двое польских крестьян, выбиравших камни на пашне, бросились на землю, распластав крестом руки.

— Мы хотим быть с вами, примите во имя бога! — вопили они, не поднимая голов.

— Горе вам, алчные псы: ксендзы и монахи — блудники и срамники! — кричал высокий худой человек, подняв глаза к небу; ребра выступали у него под кожей, словно прутья. — Алчный пес папа римский первый срамник и стяжатель!

Другой, тоже босой и страшный, кружился, будто в сумасшедшем танце, издавая не то проклятия, не то стоны. Он топтался по грязи, меж пальцев его ног цедилась и брызгала коричневая жижа.

А еще один упал в грязь и выл и метался как безумный.

Коляску архиепископа со всех сторон окружили люди с бичами. Многие показывали пальцами на рот и просили есть.

Владыка много слышал о бичевниках, но видел их впервые. Он с любопытством разглядывал страшные, искаженные болью лица, прислушивался к истошным воплям.

К архиепископской коляске подскакал рыцарь Бартош из Венцборга, начальник стражи.

— Геть до дьябла! — кричал он, замахиваясь плетью на бичевников. — Ваше святейшество, прикажите разогнать эту сволочь!

— Не трогать! — приказал Бодзента.

Рыцарь Бартош из Венцборга поклонился архиепископу.

Высокий мужчина подошел к возку и басом сказал:

— Наступил конец света, люди гибнут, молитесь вместе с нами о спасении, ибо попы погрязли в мерзких грехах… Люцифер! Здесь сам Люцифер! — закричал он, увидев архиепископа. Он нагнулся и, захватив горсть коричневой грязи, швырнул ему в лицо.

Бодзента достал платок и, отирая с лица грязь, думал, как ему поступить.

— Инквизиция! — вдруг закричали в толпе. — Спасайтесь, братья!

Бодзента выглянул из возка и увидел всадников, приближавшихся на всем скаку.

Это был вооруженный отряд познанского инквизитора, состоящий из двух десятков солдат. Сам инквизитор, доминиканский монах, скакал впереди, окруженный ксендзами. Один из всадников держал в руках знамя: на красном полотнище с одной стороны изображена дева Мария с младенцем, а с другой — обнаженный меч в лавровом венке.

Рука папы, того, кто судит всех и не судим никем, простиралась над всей католической Европой. Церковь желала осчастливить человечество вопреки его склонностям, а если люди сопротивлялись, их уничтожали.

И славянскую Польшу папа наградил кровавыми судилищами. Однако в Польше власть доминиканцев была не столь сильна. Шляхетство дружно восставало против попыток инквизиторов посягнуть на их вольность. За каждого шляхтича заступался весь гербовый род.