Полчаса спустя она подобрала с пола сумочку, вытащила портсигар и зажигалку и закурила.

- Я никогда не видел, как ты куришь, - сказал Энтони.

- Я курю только по особым случаям. Тебе неприятно?

Ее голос слегка запинался, и Энтони послышалась в этом легкая нежность. Когда он захотел ее обнять, она мягко пресекла эту попытку.

- Докурю и пойду, - пробормотала она, устремив взгляд на пятна потолка. - Я уже говорила, что не могу долго отсутствовать. Не говоря уже о полиции: если за тобой следят, то они видели, как я вхожу, увидят, как выхожу, и сложат два и два. Конечно, теперь это уже не имеет особого значения.

Энтони понял значение последней фразы и печального тона, с которой она была произнесена: из-за его отношений с Хосе-Антонио Примо де Риверой, без сомнения, все предосторожности, чтобы избежать слежки, были бесполезны. А также, что в это мгновение все мысли молодой маркизы занимал другой мужчина, и это причинило ему боль, хотя не удивило.

- Мы еще увидимся? - спросил он без надежды.

- Возможно, - ответила Пакита, подчеркивая каждое слово. - Увидимся - да, наверное, увидимся.

С сигаретой в зубах она поднялась и начала одеваться. В это самое мгновение в дверь решительно постучали. У Энтони ёкнуло сердце. Список тех, кто мог оказаться в коридоре, был длинным и кошмарным: жуткий Коля, Хосе-Антонио собственной персоной, капитан Коскольюэла или Гильермо дель Валье. С притворной беззаботностью он спросил, кто там, и в ответ раздался голос Тоньины. Энтони вздохнул с облегчением: ее присутствие было скорее неприятным, чем опасным, и он был уверен, что легко выйдет из положения.

- Это горничная с уборкой, - объяснил он Паките, понизив голос, и громко: - Я занят, приходите позже!

- Я не могу больше ждать, Антонио! - послышался со стороны двери умоляющий девичий голос. - Я принесла ребенка, его нужно перепеленать.

Смущенный англичанин машинально обернулся к Паките, которая закончила одеваться и села на стул, чтобы натянуть чулки. Молодая маркиза пожала плечами и спокойно продолжала надевать чулки и туфли. Закончив, Пакита встала, повернулась и посмотрела в окно. Энтони завернулся по пояс в простыню и подошел к двери. Взявшись за ручку, он остановился, несколько секунд поколебался и сказал:

- Подожди немного.

Он пересек комнату, встал рядом с Пакитой и пробормотал:

- Это долгая и глупая история, но она ничего не значит...

Не глядя на него, Пакита бросила сигарету на пол, раздавила ее ногой и чуть слышно прошептала:

- О Боже, что я наделала? Что я натворила?

Энтони схватил ее за рукав. Она размахнулась и влепила ему пощечину.

- Не трогайте меня, сеньор Уайтлендс! - воскликнула она, направляясь к выходу.

Снаружи истошно завопил младенец. Молодая маркиза открыла дверь и застыла на пороге, уставившись на Тоньину, которая укачивала сына и напевала ему колыбельную. Пакита оттолкнула ее и направилась прочь, надменно печатая шаг. Тоньина, оправившись от изумления, вцепилась в руку англичанина, который бросился вслед за Пакитой.

- Антонио, куда ж ты в чем мать родила!

Энтони в ярости швырнул простыню на пол коридора и бросился назад в номер, бормоча ругательства на своем языке. Ребенок продолжал кричать. Тоньина подобрала простыню, прошла в комнату и закрыла за собой дверь, чтобы посторонние не слышали звуков разыгравшегося внутри скандала. Англичанин, который тем временем поспешно одевался, размахнулся и ударил Тоньину по лицу, выкрикнув при этом:

- Будь ты проклята - и ты, и это твое мерзкое отродье!

- Прости меня, Антонио, прости! Этот сеньор внизу мне ничего не сказал...

Пока англичанин осыпал ее проклятиями, она лишь виновато извинялась, прикрывая собой младенца. Эта ее беззащитность обезоружила Энтони, и он оставил ее в покое. Накинув пиджак и сунув ноги в ботинки, он выскочил в коридор и, задыхаясь, бросился в холл. Но Пакиты уже не было ни в холле, ни на улице. Тогда он снова вернулся в гостиницу и спросил у портье, не оставила ли сеньорита для него сообщения. Портье притворился, что ничего не понимает - ну точь-в-точь персонаж старого водевиля - и невозмутимо ответил, что сеньорита вышла на улицу и взяла такси. Услышав эти слова, Энтони, даже не захватив пальто и шляпу и не зашнуровав ботинки, бросился на улицу, поймал другое такси и назвал водителю адрес особняка на Кастильском бульваре.

Пока происходили эти драматические события, неподалеку от отеля Ихинио Самора Саморано, который нес гораздо большую ответственность за произошедшее, чем зловредный портье, однако совершенно об этом не подозревая, направлялся в дом Хусты, чтобы получить сведения о том, какой результат принесла его идея. Никто лучше не мог ему ему в этом помочь, чем она, и даже при новостях о фатальной веренице препятствий, ни он, ни она не посчитали бы успешное завершение операции невозможным.

Для Ихинио и Хусты политические лозунги и вкусное жаркое имели одинаковую ценность, и они знали, что не могут надеяться на многое в своих попытках пристроить девочку, но и немногое было гораздо большим по сравнению с ничем. Собственный жизненный путь, с самого начала полный неудач, непрерывных социальных барьеров и личных ошибок, научил их отодвигать в сторону великие идеи и благородные чувства из мира кино и романов. Дожив каким-то чудом до зрелого возраста, они верили в случайные и неизбежные уступки, сделанные в результате чувства вины и слабости человеческой натуры.

- Не беспокойся за девочку, Хуста, - заявил Ихинио Самора матери своей крестницы, пересказав ей суть своего разговора с Энтони Уайтлендсом. - Этот англичанин - хороший человек, и даже если он сгоряча ее чем-то обидел, то тем бережнее будет о ней потом заботиться.

Хуста безоговорочно с ним согласилась, ибо свято верила в мудрость и прозорливость Ихинио Саморы; и теперь он поднялся по темной лестнице и весело постучал в дверь костяшками пальцев, в то время как другая его рука сжимала букетик фиалок, купленный у уличной торговки цветами. Хуста тут же с готовностью открыла ему дверь, и эта скорость, равно как и выражение ее лица, плохо различимого в темноте лестничной клетки, поневоле его насторожило.

- К тебе гость, Ихинио, - сказала женщина, кутаясь в складки своего драного перкалевого халата.

Ихинио недоверчиво посмотрел на человека, который старался держаться подальше от нездоровых испарений буржуйки и пристально разглядывал его с противоположного конца комнаты.

- Это я, Коля - сказал гость.

Ихинио и Хуста настороженно переглянулись.

Глава 28

На другом конце огромной пропасти, которая отделяла простой народ - а именно, городской пролетариат, естественного врага аристократии, - над старинными аристократическими манерами главенствовала философия приспособления, которая не была ни более глубокомысленной, ни более сложной, но настолько же результативной, как грубая этика, правящая на другой стороне. Столь очевидное благодаря обстоятельствам своего появления, это неотвратимое рабство значило больше, чем благородство, оно мешало аристократии размышлять о собственном поведении, о себе самой и о мире, если это не было одним и тем же.

Но если бы она и могла размышлять, то всё равно не смогла бы изменить ни усвоенные убеждения, ни образ жизни. Ей приходилось самоотверженно приносить в жертву свои лучшие качества на алтарь иррациональности, консервативности и инертности, которые возвели ее в нынешний статус и позволяли его сохранять, а также с железной дисциплиной развивать недостатки, укрепляющие текущее положение, в той степени, в которой это позволяла ситуация. Неукротимая за неимением господина и своенравная без права выбора, безответственность, управлявшая ее действиями, заставляла ее жить, погруженной в бездну нерешительности: ее инициативы ни к чему не приводили, мысли неизбежно становились легковесными, а страсти, освобожденные от последствий, свелись к порокам.