А вот что происходило в лаборатории ь3, Уайтхэч толком не знал. Он также сразу же после организации посетил лабораторию ь3, был любезно принят, осмотрел новое оборудование, беседовал с Ундричем и его новыми сотрудниками и почувствовал, что его бывший ученик относится к нему уже совсем по-другому. У Ундрича появился подчеркнуто независимый тон, точно он нарочно стремился показать своему недавнему начальнику, что теперь они на равной ноге. Он не пускался в откровенные разговоры и довольно уклончиво и неопределенно отвечал Уайтхэчу по поводу своих планов. А когда через неделю Уайтхэч снова навестил лабораторию ь3, Ундрич уже воздержался от приглашения осмотреть работы. Во всем виде нового директора явно сквозило недоумение, которое он как будто даже и не пытался скрыть. "Чего ты, собственно, повадился сюда?" — вот что читал Уайтхэч в глазах своего бывшего помощника. Уайтхэч с трудом заставил себя кое-как дотянуть беседу, чтобы отъезд его не приобрел характера обидного бегства. "Больше ни ногой сюда!" — сказал он себе, садясь в машину, чувствуя даже желание сделать какое-то движение ногами, чтобы в буквальном смысле "отряхнуть прах". Странно: он не любил Ундрича, и все же его "измена" причинила ему боль. А впрочем, чего от него и ожидать: сначала от Чьюза сбежал (или был изгнан — еще лучше!), теперь — от Уайтхэча. Предатель! И уж во всяком случае карьерист и выскочка. Характер-то у него для карьериста самый подходящий, только вот беда: все-таки и для этого способности нужны. Недолго он будет хорохориться: прибежит с поклоном. Тогда посмотрим… Но время шло — Грехэм частенько навещал старика, а Ундрич не показывался. Ну и черт с ним! У Уайтхэча было достаточно своих забот…

Ундрич напомнил о себе самым неожиданным и неприятным образом. Новый министр оказался утомительным педантом: каждые две недели директора всех трех лабораторий обязаны были являться к нему с докладом. Уайтхэч попробовал было возразить, что это совершенно излишне: о всяком действительно крупном достижении и без того не забудут известить министра. Однако Реминдол настоял на своем. "Точно ученика тащат к ответу", — каждый раз с досадой думал Уайтхэч, отправляясь на очередной "поклон" к министру. Но самое неприятное заключалось в том, что Уайтхэч невольно чувствовал себя в положении ученика, плохо подготовившего урок. Со всеми подробностями излагал он Реминдолу детали работ и опытов, ведущихся в лаборатории, а министр скучающе морщился и обычно заявлял: "Знаете, в этих мелочах я плохо разбираюсь… Я думал, у вас уже что-нибудь стоящее…"

Однажды — это был второй месяц раздельного существования лабораторий — Уайтхэч не выдержал.

— Я предупреждал вас, господин министр, что двухнедельные отчеты будут вам неинтересны, — сказал он. — Дайте нам время.

— А разве я не дал? — прищурившись, спросил министр. Уайтхэч молчал: неужели Реминдол говорит это всерьез? — Не все жалуются на недостаток времени, — продолжал Реминдол. — В лаборатории номер три происходят вещи очень интересные и вполне для меня понятные. Разве вы не знаете об этом, профессор?

Уайтхэч был озадачен. Ему казалось, что в словах Реминдола звучит ирония. Было крайне неприятно и то, что обнаружилась его полная неосведомленность о работах бывшего ученика. Уайтхэч поспешил оставить министра, боясь встречи не только с Ундричем, но и с Грехэмом.

Дома он ломал себе голову: что же произошло? Он не мог представить себе, чтобы Ундрич достиг наконец той цели, к которой они так долго стремились втроем и которой пока еще не сумели достичь ни он, ни Грехэм. Это было бы просто невероятно! Но и не пустой же болтун министр?

В тот же день его посетил Грехэм. Уайтхэч старался понять, известно ли ему что-нибудь о работе Ундрича. Но Грехэм, как обычно в последнее время, был молчалив; Уайтхэч тоже ничего не сказал о своем разговоре с министром.

На той же неделе Уайтхэч получил телефонное приглашение на демонстрацию опытов в лаборатории ь3. С очень неприятным чувством ехал он туда. В лаборатории он застал министра, Грехэма и нескольких ученых, не работавших ни в одной из трех лабораторий. "В чем дело, учитель?" — успел шепнуть ему Грехэм; значит, и он ничего не знал. Уайтхэч только пожал плечами.

Все было обставлено довольно таинственно. Ундрич не показывался, гостей встречал один из его помощников. Министр произнес небольшое вступительное слово, сообщив, что лаборатории ь3 удалось открыть тот вид лучистой энергии, который наконец найдет себе практическое применение "для известных вам целей" — как выразился министр. Затем генерал Реминдол пригласил присутствующих в демонстрационный зал.

Ундрич с одним из сотрудников заканчивал подготовку аппаратуры. Он слегка поклонился в сторону входящих гостей и снова занялся своим делом. Уайтхэч ждал доклада. Однако Ундрич начал демонстрацию сразу же, сославшись на то, что присутствующие уже ознакомлены господином министром в общих чертах с существом дела. Уайтхэч переглянулся с Грехэмом. Тот, видимо, тоже был удивлен.

Но то, что пришлось увидеть, поразило его еще больше. Несомненно, это было ново, смело и оригинально: Ундрич продемонстрировал лучи, воспламенявшие на расстоянии деревянные и алюминиевые модели. Он произвел также на расстоянии взрыв небольшой модели мины.

Уайтхэч не мог прийти в себя от изумления. Как, Ундрич, на которого он так мало надеялся, выполнил совершенно оригинальную работу?! Именно этим видом лучистой энергии Уайтхэч меньше всего интересовался, считая его наименее перспективным и делая весь упор на поиски того вида, который, подобно лучам Чьюза, способен уничтожать живые организмы. Приходилось сознаться, что Ундрич выполнил работу самостоятельно. Но срок был поразительно мал. Значит, он разрабатывал эту проблему еще в лаборатории Уайтхэча? Как, однако, он сумел это скрыть? Впрочем, ходили слухи, что из лаборатории Чьюза он был выставлен как раз за то, что потихоньку занимался подобными же делами. "Очевидно, наивный Чьюз оказался наблюдательней проницательного Уайтхэча", — не без горечи и досады иронизировал над самим собой старик. Но "…победителей не судят", — решил Уайтхэч и поэтому, стараясь быть таким же приветливым, как и остальные, пожал руку своему бывшему ученику. Он собрал все свои силы, чтобы сохранить хладнокровие. Никогда еще его так не мучил все тот же проклятый вопрос: ученый ли он? И если он готов был уступить первенство Грехэму, то изобретение Ундрича он ощущал чуть ли не как личное оскорбление.

Вот почему с таким нетерпением он ждал доклада. Его не столько даже интересовала природа новых лучей, сколько вопрос: как мог Ундрич его обскакать? Но доклада не последовало. Гости вышли из зала. Неужели это все? Впрочем, Уайтхэч сейчас же сообразил: невозможно было развернуть секретный доклад в кругу примерно десяти ученых, из которых большинство даже не работало в их лабораториях. Терпеливо переждав, пока гости разъехались, он обратился к Ундричу:

— Ну, мы ждем разгадки! Не правда ли, Грехэм?

— Я понимаю… — согласился Ундрич. — Но господин министр полагает…

— Да, господа, — поспешно сказал Реминдол, — может быть, это и покажется вам странным, но военное командование считает, что секрет изобретения не должен выходить из пределов соответствующей лаборатории. То же будет и у вас, когда вы представите свои законченные работы, — ваши секреты останутся при вас. Вы понимаете, господа, сейчас всякое военное изобретение имеет исключительно важное значение. Поневоле круг лиц, знакомых с секретом, должен быть ограничен условиями практической необходимости.

— Круг лиц? — бледнея и дрожа от негодования, переспросил Уайтхэч. — Мы вместе работали более десятка лет, а теперь исключены из круга… Ундрич — мой ученик, понимаете, мой ученик! Мне не нужны чужие секреты, господин министр, запомните это, и прошу вообще уволить меня от поисков секретов!

— Профессор, профессор, ради бога, успокойтесь! Вы всегда излишне обидчивы! Если вы спокойно обдумаете… — Реминдол бросился к Уайтхэчу. Но тот уже спускался по лестнице и, перехватив из рук швейцара пальто и не надевая его, почти пробежал мимо вытянувшегося охранника и скрылся в дверях.