— Что разоблачение должно быть немедленным, это понятно, — сказал Эрнест Чьюз. — Иначе Ундрич и те, кто с ним, завопят, что аппарат вовсе и не с самолета, к изобретению никакого отношения не имеет, все, мол, провокация…

— Не забывайте: испытание провалится, самолет не загорится, — возразил Дауллоби. — Это уже само по себе доказательство. И, пожалуй, самое сильное. Да, да, несомненно! Аппарат надо передать именно после провалившегося испытания.

— А как ты думаешь, отец, можем ли мы быть уверены, что тут все дело в фотоэлементе? А если?..

— Если это не фотоэлемент, — сказал Эдвард Чьюз, — значит, "сигара" вспыхнет в тот момент, когда вы, майор, будете спускаться на парашюте…

— Или мчаться на мотоцикле, — добавил Дауллоби.

— Или даже в тот момент, — сказал Эрнест, — когда майор вручит ее тебе, отец… А огонь распространяется очень быстро.

— Вы считаете это возможным? — спросил Дауллоби.

— Маловероятно, — возразил Чьюз. — Если это не фотоэлемент, зачем устанавливать его за стеклом? Во всяком случае, я не побоюсь взять сигару, когда вы, майор, привезете ее мне.

— Так чего же бояться мне? — воскликнул Дауллоби.

— А военного суда? — спросил Эрнест.

— Суда?! Ну нет, пусть они боятся!

— Значит, решено… — сказал Эдвард Чьюз.

— Конечно, профессор, — согласился Дауллоби. — Позвольте изложить все это письменно и оставить у вас. Не думаю, чтобы я превратился в пылающий факел, а все-таки… К тому же, знаете, могут за мной следить… Мало ли что…

Через полчаса Дауллоби поднялся. Пепельница перед ним была полна окурков: майор опорожнил весь свой портсигар. Вышел он тем же пожилым человеком с седеющей бородой, каким вошел сюда. На прощание он крепко пожал руку обоим ученым.

— Думаю, мой визит остался незамеченным. Во-первых, это, — Дауллоби коснулся своей бороды. — Во-вторых, сейчас я не здесь, а дома. Моя личная машина стоят перед моим подъездом и ждет меня. Если и следят, надеюсь, я их перехитрил. Итак, всем нам успеха!

Когда гость уехал, Чьюз спросил сына:

— Как думаешь, Эрни, нет обмана? Хотя трудно было бы понять: зачем?

— Очень хорошо, что ты, отец, не так доверчив, как прежде… Нет, я убежден, что все именно так, как говорит Дауллоби. Он произвел на меня впечатление честного, искреннего человека…

— На меня тоже… Но послушай, Эрни, ты же понимаешь, что это значит? Уж если офицер, человек, которому такое доверили… если он не может терпеть…

— Очень хорошо понимаю, — ответил сын. — Безнадежных слепцов в нашем отечестве куда меньше, чем это кажется правящим господам. Скорей всего, что сами эти господа безнадежно ослепли.

2. День неожиданностей

Второе испытание "лучей смерти", понятно, привлекло еще больше народу, чем испытание в провинциальной Медиане. Медианские трибуны просто были бы не в состоянии вместить всю ту стотысячную массу столичных зрителей, которые на метро, на автобусах, троллейбусах, автомобилях съехались поглазеть на диковинное зрелище. И погода выдалась чудесная: зима как будто повернула к весне, солнце, уже грея, слало свои живительные лучи к земле.

Но в этот момент толпа интересовалась не живительными, а убивающими лучами…

Испытание было широко разрекламировано "Рекордом сенсаций", "Горячими новостями" и прочей прессой, которую не нужно было учить, как подогреть остывавшую сенсацию. Вот почему в этот день (к тому же воскресенье) к часу дня, когда было назначено испытание, на трибунах разместилось почти полтораста тысяч человек, да тысяч двадцать осталось за оградой аэродрома, надеясь хотя бы издали увидеть обещанные чудеса. Примыкавшее к аэродрому поле было усеяно любопытными и уставлено автомобилями. Воинской части пришлось провести здесь правильные наступательные действия, чтобы очистить поле от толпы: по расчетам именно сюда должны были обрушиться остатки сгоревшего самолета.

Чьюз с сыном и друзьями занял одну из лож на центральной трибуне, у самого прохода, так что можно было быстро спуститься к летному полю, когда подъедет на мотоцикле майор Дауллоби. Эрнест организовал надежную охрану из молодых ученых и студентов, которые заняли три соседние ложи. Все были предупреждены (под строжайшим секретом, конечно), что надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. Чьюз, однако, не захотел разъяснить, что именно ожидалось: не следовало преждевременно разглашать секрета даже друзьям, пока не удостоверишься, что нет обмана.

Эдвард Чьюз был настроен очень решительно. В искренности майора Дауллоби он не сомневался. Он чувствовал все большую симпатию и уважение к этому прямому человеку. Этот военный специалист понял то, чего не хотели понять ученые типа Ундрича. Ученый! Какой ученый! Мошенник! Шарлатан! Чьюз чувствовал отвращение к Ундричу: он посмел пробраться в науку, превратил ее в шарлатанство, допустил кощунство, профанацию! И уже как личное оскорбление он ощущал то, что Ундрич вышел из его лаборатории, был когда-то его учеником. Именно он, Чьюз, и должен разоблачить предателя!

Присутствие Чьюза не осталось незамеченным. Сначала по центральной трибуне, а затем среди всей публики разнеслась весть о том, что на аэродроме "учитель Ундрича".

Ровно в час дня началась церемония приемки и проверки самолета. Большой самолет подрулил к центральной трибуне. Из него под несмолкаемые аплодисменты толпы вышел майор Дауллоби. Он несколько раз поклонился в сторону центральной трибуны. Майор был в кожаном комбинезоне и кожаном шлеме. Стоял он недалеко от ложи Чьюза. На момент они встретились глазами. Дауллоби сейчас же отвел глаза. Лицо майора показалось Чьюзу бледным, но решительным.

Из центральной ложи, где был установлен прожектор, спустились инженер Ундрич, профессор Уайтхэч и еще несколько ученых, составлявших комиссию. Изобретателя встретили овацией. Он театрально раскланялся на все стороны. Комиссия по приставной лесенке поднялась в самолет: начался осмотр и приемка. Публика терпеливо ждала, обмениваясь вслух замечаниями. Наконец ученые вышли наружу. Тут же, на небольшом столике, был составлен и подписан акт. Председатель комиссии профессор Уайтхэч, поднявшись к микрофону, огласил акт, и сотни репродукторов в разных концах аэродрома донесли его до толпы: ученые удостоверяли, что самолет в полной исправности, на борту не обнаружено никаких дополнительных приборов, кроме обычных навигационных приборов и автопилота. Столик убрали. Каждый из ученых подошел к Дауллоби и пожал ему руку, желая успеха. Последним прощался с летчиком Ундрич. Чьюз и сын так и впились глазами в эту трогательную сцену расставания. И действительно это было трогательно! Охватив левой рукой за плечи довольно высокого Дауллоби, маленький Ундрич прижался к нему. Пожимающие руки оказались зажатыми между телами обнимающихся и скрылись из глаз толпы. Но, понятно, толпе было не до этих мелочей: растроганная сценой, она аплодировала. Эрнест наклонился к уху отца: "Он достоин быть эстрадным фокусником!" Дауллоби и Ундрич оторвались друг от друга. Ундрич в последний раз прощально махнул рукой, Дауллоби опустил правую руку в карман (все шло, как описывал летчик, отметил про себя Чьюз) и стал подниматься по лесенке на самолет.

Через две-три минуты самолет, набирая все большую высоту, делал круги над аэродромом. Испытание, видимо, было решено провести на большой высоте. Только на четвертом круге из самолета выпала маленькая фигурка и камнем устремилась вниз. Она пролетела полпути, когда над ней раскрылся парашют. Самолет, управляемый автопилотом, уходил по направлению к полю, отведенному ему под кладбище. Чьюз направлял бинокль то на самолет, то на парашютиста. Вот ему показалось, что он даже различает лицо Дауллоби.

В тот же момент раздались голоса микрофонов: