Когда это, как выразился Эрнест, "загрязнение эфира" кончилось, он сказал Грехэму:

— А вы говорите "однообразие"! Уж поверьте мне: два месяца ездил по их стране — ничего подобного не видел.

— Да… — задумчиво протянул Грехэм. — Обидно за человечество, когда посмотришь такую, с позволения сказать, картину.

8. Сюрприз инженера Грехэма

Профессор Уайтхэч, послав генералу Реминдолу заявление об отставке и покинув лабораторию ь1, безвыходно сидел в своем кабинете. Он отказался даже принять Грехэма: он чувствовал, что ему было бы стыдно смотреть в глаза своему ученику. Уже само по себе открытие Ундрича в то время, когда он, Уайтхэч, еще не успел сделать ничего существенного в области лучистой энергии, было чуть ли не оскорблением, отказ же сообщить Уайтхэчу сущность открытия явился публичной пощечиной. И так как все это было устроено ненавистным военным министром, то другого выхода, кроме отставки, он не видел. Рушилась вся его ученая карьера, все мечты о славе, десятилетия труда, жизни были погублены напрасно, он потерял даже ту известность, какой прежде пользовался в ученом мире и которую, конечно, расширил бы, если бы не связал себя секретной работой. Это был полный крах. И все же — отставка, только отставка! Хоть отчасти она смоет позор оскорбления. Пусть поработают теперь без него! Да, у них есть лучи Ундрича, но разве это то, к чему они стремились, чего, вероятно, скоро достигли бы?! Пусть поработают без него!..

А Грехэм? Ведь он сможет открыть… Но неужели он согласится работать?.. Согласится после такого оскорбления своему учителю, да и ему самому?

Сколько ни ломал голову Уайтхэч, он не мог прийти к твердому выводу, как именно поступит Грехэм. Поговорить бы с ним… Нет, невозможно. Всякий, даже отдаленный намек на эту тему, конечно, будет воспринят как желание подсказать решение вопроса, более того — как просьба… Какая жалкая картина: старый профессор, обиженный одним учеником и умоляющий о помощи другого!.. При этой мысли Уайтхэч содрогался от возмущения и гнева. И когда Уайтхэчу доложили о том, что его хочет видеть Грехэм, он отказался принять его, отговорившись тем, что болен. Он действительно чувствовал себя отвратительно даже физически.

В таком состоянии его застал телефонный звонок военного министра. Это был третий день самобичевания. Реминдол очень любезно просил профессора Уайтхэча прибыть к нему для разрешения "прискорбного недоразумения". Уайтхэч сердито ответил, что он болен, прибыть не может, да и не считает нужным: все, что только можно терпеть, он от министра выслушал и все, что можно сделать, уже сделал, подав заявление об отставке.

— Вы гордитесь, господин министр, своей прямотой, позвольте и мне быть прямым! — И Уайтхэч с грохотом обрушил телефонную трубку на рычаг.

Но когда через час Уайтхэчу доложили, что к нему прибыл генерал Реминдол и просит его принять, Уайтхэч заколебался. Отказать в приеме министру, явившемуся на квартиру, было бы, пожалуй, уже слишком. Он велел сказать, что не может встать с постели, но если министр извинит его, то он готов принять. Укрывшись пледом, он прилег на диван.

— Лежите, лежите, профессор! — с этими словами Реминдол вошел в комнату, хотя Уайтхэч и не сделал попытки привстать. — Врач у вас был? Надеюсь, ничего серьезного, через денек-другой будем иметь удовольствие видеть вас в лаборатории?..

— Вы, генерал, говорите со мной, точно с ребенком…

— Но… но… но, профессор! — Реминдол осторожно присел на край дивана. — Я все понимаю… Вы больны, раздражены… Если хотите, отложим разговор… Когда вы выздоровеете…

— Нет, уж давайте покончим…

— И отлично. Только будем говорить как деловые люди. Прямо, без экивоков… Ну, чего вы обиделись?

— Вы понимаете…

— Понимаю… И все-таки вы неправы. Будто все это сделано для того, чтобы вас обидеть. Вы же понимаете, что решение это общее, всех касается, не мной даже принято, а объединенным совещанием начальников штабов. Правда, тут обстоятельства особые… Ну что ж, если открытие Ундрича действительно необходимо для вашей будущей работы, то я готов… Но мне казалось, что лучи Ундрича совсем из другой области… Впрочем, я не специалист…

— Что вы готовы? — переспросил Уайтхэч.

— Готов поставить вопрос перед совещанием начальников штабов. Если совещание убедится, я не сомневаюсь в решении…

Уайтхэч был задет. Заявить перед всеми этими надутыми генералами, что он не сможет добиться успеха в своей работе, если ему не будет раскрыт секрет открытия Ундрича, значило бы просто клеветать на себя. Что он, в самом деле, без Ундрича не справится? Ведь работы Ундрича действительно совсем из другой области — это даже Реминдолу ясно.

— Вы отлично понимаете, генерал, что открытие Ундрича мне не нужно, — сердито сказал Уайтхэч. — Вопрос принципиальный…

— Иногда приходится поступаться своими принципами: государственные интересы выше…

— Вы думаете, государство пострадало бы, если бы мой ученик рассказал мне о своем открытии?

— Ах, профессор, — укоризненно-ласково сказал Реминдол и осторожно положил руку на плечо Уайтхэчу, — вы опять говорите так, как будто это придумали специально для вас…

— Однако напомню вам, генерал, что лаборатории разделили вы. Если бы не это…

— Ну и что ж, я оказался прав, — подхватил Реминдол. — Без этого, возможно, не было бы и лучей Ундрича. Ваш авторитет давил…

— Очень хорошо! После моей отставки никому мой авторитет мешать не будет.

— Напрасно так говорите, профессор! Все надежды именно на вас. Лучи Ундрича эффектны, ничего не скажешь. Но вся эта газетная писанина — чушь, чепуха!.. — Генерал перешел на подчеркнуто напыщенный тон, словно передразнивая кого-то: — Ах, чудо двадцатого века! Ах, испепеляющие лучи! Абсолютное оружие! — генерал захохотал. — Чушь! Чепуха! Не то нам нужно. Разве только временно… В ожидании ваших лучей… Лучи Уайтхэча! Вот чудо!.. Истинное чудо! — Глаза генерала засверкали, он заговорил с энтузиазмом: — Убивать, только убивать! Не разрушая, не сжигая!.. Куда там лучам Ундрича, атомной бомбе далеко им до вашего изобретения! Все целехонько и попадает нам в руки! Идеальное оружие! И гуманное… Мгновенная смерть, как от молнии… Без ранений, без боли… Заткнем рот всем этим сторонникам мира!

Уайтхэч слушал все более внимательно. Хорошо, конечно, что господа генералы видят разницу между лучами Ундрича и тем, что ищет Уайтхэч в течение многих лет. Впрочем, это ясно… Даже генералам-банкирам ясно.

Лучи Уайтхэча! Да, это было прекрасно… И вполне возможно. Но при одном условии: не покидать лабораторию.

Но едва Уайтхэч приходил к этой мысли, как чувство обиды с новой силой поднималось в нем. Реминдол мог тысячу раз повторять свои аргументы — все же Уайтхэч чувствовал, что с ним поступили по-свински.

— Все это хорошо, генерал, — как можно тверже сказал он, — но все это не может изменить моего решения. Если вы действительно так относитесь к моим работам, тем более странно ваше отношение ко мне лично.

— Опять вы свое: лично, лично! — уже раздражаясь, воскликнул Реминдол. — Простите, профессор, мне кажется, вы сами все раздуваете. И, в конце концов, дело действительно примет неприятный для вас оборот, если вы уйдете.

— Почему это?

— Ваше имя достаточно известно, уход ваш не останется незамеченным. А как объяснить его? На вас произвела такое впечатление вся эта история с Ундричем, а ведь она известна лишь в нашем узком кругу. А вы убеждены, что она не всплывет, если вы уйдете?

— Ну, знаете, это зависит от порядочности некоторых людей, — возразил Уайтхэч.