— Ну, вы подрались, он трахнул тебя вон той доской, ты упал, а потом вдруг вскочил, шатаясь, сцапал нож и воткнул ему в грудь, — как раз перед тем, как он тебя еще раз огрел, и ты опять повалился и до самой этой минуты лежал, как колода.

— Господи, я же не ведал, что творю. Вот помереть мне на этом месте, не ведал. А все виски, да и злость во мне, видать, разыгралась. Я ж отродясь ножа в руки не брал, Джо. Драться дрался, но чтобы ножом… Тебе это любой скажет. Ты не говори никому, Джо! Пообещай, что не скажешь… Ты же мой добрый товарищ. Я тебя всегда любил, Джо, заступался за тебя. Помнишь? Не говори, а, Джо?

Несчастный упал перед невозмутимым убийцей на колени и моляще сжал ладони.

— Нет, Мэфф Поттер, я не выдам тебя, ты всегда поступал со мной по совести, без обмана.

— Ох, Джо, ты ангел! Я за тебя до конца жизни Бога буду молить.

И Поттер заплакал.

— Ну ладно, хватит. Не время слюни распускать. Давай так, ты вон в ту сторону иди, а я пойду в эту. Поторапливайся, да постарайся следов за собой не оставлять.

Поттер рысцой бросился прочь и скоро уже летел во весь опор. Полукровка постоял, глядя ему вслед, потом негромко произнес:

— Если ему и впрямь от удара да хмеля память отшибло, о ноже он не вспомнит, пока не уйдет так далеко, что возвращаться сюда уже побоится, курица мокрая.

Спустя две-три минуты смотреть на убитого, на труп под одеялом, на взломанный гроб и вскрытую могилу было уже, кроме луны, некому. И тишина вновь воцарилась полная.

Глава X

Страшное пророчество воющего пса

Онемевшие от ужаса мальчики что было мочи бежали к городку. Время от времени они, опасаясь преследования, оглядывались назад. Каждый пень, выраставший на их пути, представлялся им человеком, врагом и у них перехватывало дыхание; а когда они пронеслись мимо первых предместных домишек, от лая проснувшихся сторожевых псов у беглецов точно крылья на ногах выросли.

— Хоть бы до старой дубильни успеть добежать, пока мы не свалилились, — прошептал, коротко отдуваясь после каждого слова, Том. — Надолго меня уже не хватит.

Гекльберри ответил ему одним лишь пыхтением. Глаза мальчиков не отрывались от желанной цели, они отдавали последние силы, чтобы достичь ее. Цель близилась, близилась, и наконец, они грудь в грудь проскочили в распахнутую дверь и повалились, благодарные и обессилевие, на пол в стоявшей за ней темноте. Мало-помалу сердца их стали биться ровнее и, наконец, Том прошептал:

— Как, по-твоему, Гекльберри, что теперь будет?

— Если доктор Робинсон помрет, виселица будет, вот что.

— Ты думаешь?

— Чего тут думать-то, Том, я знаю.

Том, поразмыслив немного, сказал:

— А кто донесет на метиса? Мы?

— Что это ты говоришь, Том? А ну как, что-нибудь не так пойдет и Индейца Джо не повесят? Он же рано или поздно прикончит нас обоих, это так же верно, как то, что мы здесь лежим.

— Вот и я об этом подумал, Гек.

— Если уж доносить, так пусть Мэфф Поттер доносит, ему как раз на это глупости хватит. Да и пьян он с утра до вечера.

Том промолчал — он думал. И, наконец, прошептал:

— Гек, так ведь Мэфф Поттер и не знает ничего. Как же он донесет?

— Почему это он не знает?

— Потому что, когда Индеец Джо это сделал, Мэфф как раз по башке доской получил. Он же не видел ничего, понимаешь? Так откуда ж ему знать?

— Ах, чтоб его, а ведь ты прав, Том!

— И опять же, подумай, — может, его этот удар и вовсе прикончил!

— Ну, это навряд ли, Том. Он же в подпитии был, я сам видел, да он и всегда такой. А когда мой папаша наберется, так его можно колокольней по башке лупить, ему это хоть бы хны. Он и сам так говорит, я слышал. И с Мэффом Поттером, ясное дело, все то же самое. Вот кабы Мэфф был мертвецки трезвый, тогда он, может, от такого удара ноги и протянул бы, хотя, вообще-то, я и в этом не уверен.

Еще одна задумчивая пауза, затем Том:

— Гекки, а ты сможешь язык за зубами держать?

— Том, так мы ж и должны язык за зубами держать. Сам понимаешь. Если мы хотя бы пикнем, а этого индейского дьявола возьмут да и не повесят, он же утопит нас, как котят, и глазом не моргнет. Знаешь, Том, давай поклянемся друг другу, что мы так и поступим — будем помалкивать.

— Правильно. Лучше не придумаешь. Значит, беремся за руки и приносим клятву, что …

— Ну нет, это не пойдет, Том. Такие клятвы только по разным пустякам хороши — особенно, когда с девчонками дело имеешь, потому как они нипочем слова не держат, а стоит им хвост прижать, сразу язык распускают. У нас с тобой дело серьезное, значит, договор нужен писанный. И скрепленный кровью.

Превосходная мысль, Том всей душой одобрил ее. Глубокая, мрачная, ужасающая, более чем отвечавшая и времени, и обстоятельствам, и вообще всему, что окружало мальчиков. Он подобрал с земли лежавшую в лунном свете чистую сосновую дощечку, достал из кармана кусочек красной охры, призвал в помощницы луну и принялся старательно выводить слова, прикусывая язык, когда ему требовалось провести нисходящую линии, и отпуская его, как только переходил к восходящей. Получилось у Тома следующее:

Присущие Тому беглость письма и возвышенность слога привели Гекльберри в полное восхищение. Он вытащил из-за отворота куртки булавку и почти уж вонзил ее себе в палец, но Том сказал:

— Погоди! Не стоит. Булавка-то медная. Может, на ней ярь-медянка завелась.

— А чего это такое, ярь-медянка?

— Отрава, вот чего. Проглоти хоть чуток — сам узнаешь.

Том достал одну из своих иголок, отмотал с нее нитку, и каждый мальчик проколол подушечку большого пальца, чтобы выдавить из нее кровь. В конце концов, Тому удалось, сжимая и тиская палец, начертать кровью свои инициалы — в качестве пера он использовал мизинец. После этого Том показал Геку, как писать Г и Ф, и обряд клятвоприношения завершился. Мальчики зарыли дощечку в землю у стены, сопровождая это заклинаниями и исполнением мрачных обрядов, по завершении коих можно было с уверенностью сказать, что язык каждого скован цепью, цепь замкнута на ключ, а ключ заброшен так далеко, что никто и не сыщет.

Сквозь пролом на другом конце полуразвалившегося строения прокралась внутрь некая тень, однако мальчики ее не заметили.

— Том, — прошептал Гекльберри, — думаешь, мы теперь совсем уж не проболтаемся — никогда?

— А как же. Что бы ни случилось, мы должны помалкивать, иначе помрем на месте — забыл?

— Ну, тогда, может, и не проболтаемся.

Какое-то время они продолжали перешептываться, и вдруг снаружи, футах в десяти от них, завыл, протяжно и траурно, пес. Обуянные ужасом мальчики прижались друг к другу.

— Это он на кого из нас воет? — задыхаясь, спросил Гекльберри.

— Не знаю… ты выгляни в щель. Скорее!

— Нет, лучше ты, Том!

— Я не могу… просто не могу, Гек!

— Ну пожалуйста, Том. Слышишь, опять!

— О Господи, спасибо тебе! — зашептал Том. — Я узнал его голос. Это Булл Харбисон.[2]

— А, ну тогда хорошо, а то я уж перепугался до смерти, Том. Поспорить готов был, что пес бродячий.

Пес взвыл снова и сердца мальчиков снова сжались.

— Ну нет, это не Булл Харбисон! — шепнул Гекльберри. — Да выгляни же, Том!

Том, трепеща от страха, сдался и приложил глаз к трещине в стене. А потом еле слышным голосом сообщил:

— Да, Гек, это бродячий пес!

— Быстрее, Том, быстрее! Скажи, на кого он воет?

— По-моему, на обоих, Гек, — мы ж с тобой рядом сидим.

— Ну все, Том, крышка нам полная. Уж я-то в точности знаю, куда попаду. Погрешил на своем веку.