По левому борту начал вырисовываться низкий серый изрезанный берег Девона. И показалась большая белая моторная яхта.

— "Гекла", — произнес Чарли. — Улыбнись спонсорам.

Мы постепенно приближались к ней, возвышающейся над морем подобно многоэтажному зданию. Белоснежные борта блестели в синих волнах, катящихся с запада. На капитанском мостике, махая руками, стояла небольшая группа людей. Когда мы подошли еще ближе, я снова взглянул на яхту.

На мостике стояли Морт Салки и Дуг Сайлем. Между ними в маленькой шапочке яхтсмена, из-под которой выбивались белокурые кудри, стоял Терри Таннер. Я видел, как солнце играло в бокале с шампанским, который тот держал в поднятой правой руке. Тут налетел новый шквал, я повернул штурвал, выровнял яхту, и когда снова посмотрел на белоснежного гиганта, он был уже далеко позади. У меня в голове промелькнула мысль: что означал поднятый Терри Таннером бокал? Это был салют или прощание? Я надеялся на первое.

На выходе в Ла-Манш мрачные облака закрыли солнце, и волны из бирюзовых стали грязно-серыми. Ветер, дующий с запада, все усиливался, но мы к этому времени уже уменьшили площадь главного паруса. Нам нравилась такая погода, Жарре же предпочитал более мягкую. Он шел далеко позади и был почти не виден. Вот и оставайся там, ублюдок, мрачно подумал я.

Через пять часов хода мы не стали делать замеры, а выполнили это ближе к шести. В среднем скорость была чуть более девятнадцати узлов. Без пяти девять в сгущающихся сумерках мы обогнули буй СН1, указывающий на приближение к Шербуру, и видели белые мигающие проблески маяка по левому борту.

Ветер переменился на северо-западный и еще больше усилился. Как только мы обогнули буй, началась тяжелая, утомительная работа. Водная гладь, по которой «Апельсин-2» скользил легко и ровно, как по широкому пути, стала серой и неясной, уходящей за мрачный горизонт, поглотивший закат. С неба сыпались тяжелые капли и падали на палубу со свистом, похожим на птичий.

Жарре недолго оставался позади нас. Конструкции его яхты «Виль де Жоже», как и тримарану, больше подходит такой ветер, и она двигалась быстрее нас. По УKB-передатчику мы услышали, что Жарре прошел буй через двадцать одну минуту после нас. Я присел на край стола с лежащей на нем картой и прислушался к ударам волн о борта яхты, отлично понимая, что, если ветер не переменит направление, француз нагонит нас, когда мы будем еще на полпути к Лизарду.

Он прошел мимо нас ранним утром, в двадцать минут седьмого. Мы хмуро смотрели на него, одно утешение: никто теперь не будет дышать нам в затылок. Около девяти часов ветер изменился на северный, чего мы и ждали, но нам все равно не повезло. Вскоре он превратился в легкий зефир, оставив нас с полными парусами. Яхта Жарре превратилась в бледную точку на западной части горизонта, а когда день начал клониться к закату, и вовсе скрылась из глаз. Сильный ветер и бурное море — вот что больше всего подходит тримаранам.

Я упал духом. В семь часов на северо-востоке зеленой громадой вырос Лизард. Вокруг было очень красиво, но ни у одного из нас не возникло желания писать акварели. Кроме того, я знал, что смутные очертания берега недолго будут такими прекрасными. К этому моменту у меня снова родилась надежда. Как оказалось, мои предчувствия меня не обманули. В десять минут восьмого небо с правого борта потемнело и ударил первый порыв ветра. Они следовали один за другим. И уже спустя десять минут мы мчались сквозь шквалы дождя со скоростью в двадцать четыре узла. Уолф из шпиля превратился в карандаш, потом в сигару, и вскоре наблюдатели уже махали нам с галереи. Мне отчетливо был слышен рокот волн, бьющихся о серый гранит башни, когда мы огибали ее, чтобы выйти от Лизарда на прямой отрезок пути, ведущий к дому.

Между серыми облаками, нависшими над водой, и шквалами дождя внезапно появился парус «Виль де Жоже», дюйм за дюймом становившийся все больше.

Чарли, занятый установкой спинакера, крикнул сквозь шум дождя:

— Достали-таки этого ублюдка!

Я сосредоточился, приготовившись проскочить между Жарре и ветром, увидел, как тот оглянулся через плечо, как оно задвигалось, когда Жарре пошел в бейдевинд, наперерез носу нашей яхты. Но мы все же разминулись с ним. Это выглядело так, будто здравый рассудок возобладал и Жарре отказался от своего намерения, вернув тримаран в исходное положение.

— Смотри за ним! — кричал мне Чарли, скривив от напряжения лицо, все еще занятый спинакером. — Смотри за ним в оба!

Мне не надо было напоминать. Все еще существовала опасность, что Жарре вновь пойдет неожиданно в бейдевинд, оставит меня позади и с подветренной стороны. Но сейчас мы могли лавировать и сумели бы обойти его.

Расстояние между нашим подветренным носом и его наветренной кормой все сокращалось. Практически между нами уже не было никакой дистанции, и мы мчались бок о бок. Посмотрев на их лодку, находящуюся в тридцати ярдах от нас, я увидел, как Жарре, жестикулируя, что-то кричит своему помощнику ле Барту.

Большой парус яхты Жарре неистово затрепыхался, когда мы прошли между ним и ветром. Жарре резко замедлил движение, а мы рванулись в этот момент вперед.

— Мачта на траверсе! — закричал он. Теперь он уже не мог больше идти курсом бейдевинд.

Мы были спасены, избавлены от опасности, что Жарре может внезапно промчаться перед нашим носом. Я торжествовал.

Но слишком рано.

До меня донесся вскрик Чарли: Жарре повернул штурвал, и его яхта стремительно рванулась в нашу сторону. На мгновение я не мог поверить в то, что произошло. Это вовсе не был оборонительный прием, предусмотренный правилами. Это была явная попытка тарана.

Я быстро рванул штурвал вправо, и, когда мы резко повернули на наветренную сторону, кильватерная струя издала звук, похожий на удар топора по шпангоуту. Струя, вырывавшаяся из-под тримарана Жарре, окатила меня с ног до головы, когда нос яхты проскользнул почти вплотную к нашей корме. Я почувствовал, как «Апельсин-2» накренился и ветер ударил в паруса. Наветренный корпус на десять футов поднялся над водой. Метнувшись к лебедке, я уменьшил скорость бегунка. Раздался грохот, потрясший «Апельсин-2» от верхушки до днища.

— Спинакер! — закричал я.

Но было уже поздно. Ткань спинакера натянулась и треснула. В образовавшийся разрыв ворвалось мрачное, серое небо. Разрыв все ширился и ширился. Неожиданно весь спинакер разлетелся в клочья, разметавшись по ветру.

Мы укрепили главный парус, переключили управление на автопилот и помчались поднимать другой. Пот струился по нашим телам, облаченным в непромокаемые костюмы. Пока все приводилось в порядок, Жарре оказался далеко впереди. Без спинакера у нас не было шансов догнать француза, а запасного у нас не было.

— Возьми штурвал, — сказал я Чарли.

Передав ему управление, я спустился вниз, достал из рундука флажок, означающий протест, и побежал на бакштаг. Мои пальцы так свело от злости, что с трудом удалось привязать его.

— Ты хоть когда-нибудь видел что-нибудь подобное? — поинтересовался я у Чарли.

— Никогда, — ответил тот.

— Теперь мы проиграем эту проклятую гонку.

— Ага, — заметил Чарли, — пока об этом не узнает комитет.

— У нас нет свидетелей.

— Да, все случившееся чертовски невероятно. В такое трудно поверить.

— Да уж... — печально произнес я.

Небо напоминало сказочный архипелаг из окаймленных светом облаков, дрейфующих по морю звезд. Финишную черту мы пересекли третьими.

Глава 28

Когда Скотто отбуксировал нас к понтону, на «Виль де Жоже» уже никого не было. Пока Чарли и Скотто разгружали яхту и снимали главный парус, я написал протест и отнес в офис организационного комитета. В бухту уже начали прибывать другие яхты. К нам подошел курьер и сказал, что комиссия по протестам может рассмотреть наше заявление сейчас же, если нас это устраивает.

Нас это, конечно, устраивало. Но пока мы шли туда, Чарли сказал: