Мешик: Собственноручные показания этих лиц были изъяты из дела в тот период времени, когда, как я уже говорил, я не имел к этому делу никакого отношения.

Председатель Конев: Продолжайте свои показания.

Мешик: По получении указаний от Берия, Кобулов вызвал к себе Кедрова и предложил ему написать новое заявление, в котором надо сначала рассказать о своей изменнической деятельности, а потом о подаче заявления. Кедрову дали бумаги и он стал писать новое заявление. К этому времени Голубев ещё никаких показаний не давал. Получив заявление от Кедрова, в котором он указал и об изменнической деятельности Голубева, Берия дал указания о переводе Кедрова и Голубева в Сухановскую тюрьму. Это была ужасная тюрьма, постройкой которой занимался еще Ежов, а окончил строительство Берия. В эту тюрьму переводили, как правило, «ежовских заговорщиков».

Председатель Конев: Вы уклоняетесь от существа дела.

Мешик: Однажды в кабинет Берия, оборудованный специально для него в Сухановской тюрьме, был вызван Голубев. В кабинете Берия находились Берия, я и сотрудник следственной части Шкурин, обладавший большой физической силой. Во время допроса Голубева, который отрицал свою вину, Берия дал знак Шкурину, стоявшему позади Голубева и тот своей громадной рукой нанёс сильный удар по лицу Голубева. От этого удара Голубев упал со стула на пол.

Председатель Конев: Для чего избивали Голубева?

Мешик: Для того, чтобы получить от него желательные для Берия показания. После этого Голубев, оправившись после удара, сказал, что он даст показания. Затем Голубева увели из кабинета.

Член суда Зейдин: Вы подтверждаете свои показания, данные во время предварительного следствия по этому поводу?

Мешик: Да, полностью подтверждаю.

Член суда Громов: Таким образом, Кедров и Голубев дали показания под физическим воздействием?

Мешик: Да, Голубев в силу физического воздействия, а Кедров — психического».

Больше ничего из того, что можно было бы включить в приговор, судьи от Мешика не получили. Пытались выяснить правильность присуждения ему Сталинской премии, но из этого ничего не вышло. Во-первых, это задача не суда, а во-вторых, заслуги Мешика в продвижении атомного проекта неоспоримы.

На вопрос суда, признает ли Мешик себя виновным в том, что «был исполнителем вражеских замыслов Берия по оживлению буржуазно-националистических элементов на Украине» Мешик ответил отрицательно. О собирании компромата на руководящих совпартработников Украины Мешик заявил, что это указание шло от Берия согласно его официальным запискам.

Рассказал Мешик и о конфликте со Строкачем — начальником УМВД Львовской области, который не хотел выполнять поручения Мешика и Берия о сборе компромата на партийных работников и доложил о них в ЦК КП Украины. Строкача за это Берия снял с работы.

В суде огласили показания нескольких свидетелей, изобличавших, по мнению суда, Мешика во многих его грехах.

В частности, по показаниям ответственного сотрудника МВД УССР Фадеева американский шпион Охримович воспринял мероприятия в УССР в 1953 году по замене русских руководителей на украинских «как реализацию идей ОУНа»[134], и по его, Охримовича, выводам, эти действия Берия и Мешика отвечали «целям и взглядам буржуазных националистов, в частности, агентуры англо-американских империалистов — оуновцев».

Мешик заявил, что Фадеев никакого отношения к Охримовичу не имел, и абсолютно правильно отметил, что Охримович — это прежде всего враг.

Огласили и такие показания Фадеева:

«Наши агенты случайно встретили главаря ОУН «Лемеша», о чем я сообщил Мешику. На это Мешик мне сказал: «Не вздумай идти в обком и трубить об этом. Никому ничего не говори».

Мешик все это отрицал. Кстати, если это правда, сообщение о контакте агентуры с одним из главарей ОУН является государственной тайной, о которой обкому КПСС знать не положено.

Припомнили Мешику и его выступление на партийной конференции МВД в марте 1953 года. По мнению суда, это усугубляло его вину. Вот выдержки из того выступления:

«Прежде всего, я хочу поздравить вас с тем, что руководство Министерства внутренних дел СССР поручено сейчас товарищу Лаврентию Павловичу Берия, что кончился, наконец, тот мрачный период, когда органы государственной безопасности находились в руках авантюристов типа Игнатьева. Мне хочется напомнить вам, товарищи, мрачную страницу в истории органов, относящуюся к 1937–1938 г., когда заговорщик Ежов широко развернул свою предательскую деятельность, которая заключалась, в частности, в том, что, следуя своим вражеским целям, Ежов уничтожил огромное количество преданных Родине и партии людей. Вторичный приход товарища Берия к руководству чекистскими органами вновь ознаменовался разоблачением преступников, стоявших у руководства МВД, и исправлением искривлений в работе органов. С приходом товарища Берия чекистские органы коренным образом изменили направление своей работы и снова стоят на страже интересов советского народа, интересов коммунистической партии, на страже советской законности. В связи с этим несомненно, что уже сейчас восстановлен авторитет органов МВД и что в самое ближайшее время органы МВД снова будут пользоваться поддержкой и любовью советского народа».

Откровенно говоря, я, кроме неприкрытого подхалимажа, ничего в этих тезисах не вижу. Правда, в суде Мешик неожиданно поменял свою позицию на 180 градусов и из преданного подчиненного превратился в дополнительного обвинителя Берия. Закончились показания Мешика в суде монологом:

«Я хочу кончить свои показания теми же словами, которыми начал. Я был пособником Берия, не зная, что он является врагом. Всякий пособник совершает преступление и я не прошу снисхождения у суда. Я думаю сейчас только о том, чтобы не солгать суду и помочь выяснить всю правду…»

Мешика опять оборвал Конев.

«Вопрос: Вы признаете, что были соучастником Берия?

Мешик: Я был его пособником, т. е. выполнял преступные распоряжения Берия».

За три дня суд допросил пять подсудимых, осталось два — Меркулов и Берия. Первый генерал армии, второй маршал. Почему их решили допросить последними? Думаю, не случайно. Во-первых, допросив подчиненных и менее, так сказать, активных участников преступлений, суд собрал определенный объем доказательств и информации и как бы прижал к стенке основных подсудимых, показав, что они изобличены показаниями других лиц. Это, пожалуй, было главным. И еще. Старшее и среднее поколения, «прошедшие» через КПСС, хорошо помнят негласные правила партийной жизни, когда на различных партмероприятиях — бюро, собраниях, активах, конференциях, съездах — очередь для выступлений выстраивалась «по восходящей». Начальник, подводя итоги, всегда выступал последним, а если первым — то только с докладом или в застольях, с первым тостом. А коль скоро все специальное судебное присутствие по этому делу состояло из совпартработников, то они и применили знакомое им правило допрашивать начальников — Меркулова и Берия — последними.

Итак, Всеволод Николаевич Меркулов — генерал армии и министр государственного контроля СССР. Повторюсь, что с 1946 года он в органах не работал, перенес инфаркт и был переведен на более спокойную работу: вначале в ГУСИМЗ, а затем в указанное министерство, где был назначен министром, сменив на этом посту Льва Мехлиса.[135]

На вопрос суда, признает ли себя виновным в совершенных преступлениях, Меркулов разразился тирадой:

«Нет, не признаю. Со всей категоричностью и искренностью заявляю: нет, нет и еще раз нет. Я антисоветчиком не был, заговорщиком не являлся, не изменял Родине ни действием, ни мыслями, ни дыханием. Я не совершал террора. Предъявленные мне обвинения я считаю ошибкой прокуратуры. Мне стыдно оправдываться и соединять вместе два слова: «я» и «враг». Я жертва рокового для меня стечения обстоятельств».

Рассказ Меркулова неоднократно прерывался Коневым, требовавшим говорить по существу и не отвлекаться. Это в конечном итоге удалось, и допрос пошел по старой схеме.