Место вокруг глухое, тайга подступает к дороге вплотную, да еще густой подлесок поднимается на сажень. Обе повозки остановились, Иван с Тимофеем молча зарядили ружья и вышли из
своей кибитки. Домбровский последовал за ними, ямщикам велел крепче одерживать лошадей, чтоб не понесли на случай стрельбы.
Тимофей приглядывал за лесом по правой руке, офицер взял под наблюдение участок чуть позади, Иван двигался не спеша кте-леге и не упускал из виду заросли слева.
В телеге, оказалось, лежал на спине мужик, в бороде его застряли несколько сухих травинок, глаза прикрыты — вроде, спит. Однако видно было, как едва заметно подрагивали у него веки, под правой же рукой бородатого усматривался топор.
Иван ткнул мужика стволом в ухо: «Вылазь, приехали...» Тот поднялся, молча ступил на землю, огляделся и остался стоять спиной к телеге.
Между тем подошел Тимофей, отвел лошадь в сторону, не опуская ружья, поддал плечом телегу и сдвинул ее на обочину, потом махнул ямщикам. Кибитки одна за другой проследовали мимо. Из второй выглядывал напуганный купец, крестился...
Иван обернулся к мужику: «Притомился, небось, ожидаю-чи...»
Тот зыркнул исподлобья: «Тебя-то как раз не ждали...», затем устремил взгляд на тройку, где сидел купец.
Может, и опасался теперь разбойник неосторожной дурости своих товарищей, что притаились неподалеку в лесу, но вида не выказывал. Ате, видно, рисковать тоже не стали.
Тимофей запрыгнул в свою кибитку, Домбровский сидел уже рядом с купцом, Иван пристроился тут же на облучке, ружье меж колен поставил. Ямщики поторопили лошадей.
В Томске распрощались с купцом, отвалил он солдатам по десяти рублей, а поручика долго благодарил да звал при случае заезжать в гости, хотя бы и сюда, в Томск, где у него тоже свой дом имелся.
Через пару дней отправились на пароходе по Оби — как раз открылась навигация — дальше, до Тюмени. Домбровский взял
каюту во втором классе, солдаты разместились в третьем. В пути были с неделю.
От Тюмени до Перми подряжал Домбровский повозки и лошадей — за счет Военного министерства, расплачивался специальными контрамарками. Те же шестьсот с небольшим верст по сухой уже дороге без всяких приключений одолели к середине мая. По такой погоде шинели едва набрасывали на плечи и то, разве что, к вечеру.
В Перми задержались для оформления казенных бумаг на приобретение билетов, отсюда пароходом Общества «Кавказ и Меркурий» отправились по высокой воде к Нижнему Новгороду; через восемь суток, совсем уже теплым летним днем вошли в Волгу.
Пассажиры третьего класса топтались на палубе — готовились к высадке в Казани, хотя времени до прибытия было предостаточно.
В толпе никто толком не заметил, как какой-то мальчонка перевалился через борт, только вскрикнуть успел... Разбаловались ребятишки не в меру, по палубе бегали, толкались... Видно, мать не доглядела...
Сдернул сапоги Тимофей да прыгнул с борта, за ним в воду ушел матрос. Пароход начал резко стопорить машину, и развернуло его боком против течения. Люди на палубе заметались, загомонили, закричала женщина.
Увидел Иван, как через минуту вынырнул матрос, держа перед собой за рубаху пацаненка, перехватил его половчее и поплыл к пароходу.
Тимохи все не было. Глядел Иван на воду сначала без тревоги — ведь на реке же, на Волге вырос его самый близкий товарищ.
Шло время, не отходили от борта пассажиры...
Но не отдавала река Тимофея. Иван стал было сапоги снимать, но подошел к нему матрос в мокрой робе, который мальчишку вытащил, положил руку на плечо: «Погоди, солдат, теперь уж не поможешь: видать, под колесо он попал, по течению теперь его саженей на сто оттянуло».
Заметался Иван, но человека два-три удержали его...
Поник солдат, тоскливо глядел на воду... Может, впервые с того дня, как уходил из родного дома, покатилась по Ивановой щеке слеза, застряла в усах. Подошла к нему мамка баловника, низко поклонилась: «Прости, солдат, за друга-то, прости, ради Христа...»
Поднялся на палубу Домбровский, увидел людей у борта. «Что тут, Иван Арефич...» Тот махнул рукой в сторону кормы: «Евдокимыч... вот...» — и замолчал.
Поручик оглядел толпу, увидел испуганного мальчишку, мокрого матроса и все понял. Постоял еще, без какой-либо надежды вглядываясь в темную воду, а когда пароход вновь зашлепал колесом, снял фуражку, перекрестился: «Пусть земля ему... — и запнулся: — Царство ему Небесное, вечный покой...»
Перекрестился и Иван.
Пароход пошел дальше.
А Тимофея, может, прибило дня через три к берегу, и если нашли утопленника люди, то похоронили его, и коли не размокли в кармане солдатские бумаги, то через месяц-другой попал в полк бланк с печатью от местного пристава, а потом недобрая весть дошла и до дома покойного.
Может случилось так, что и не нашли Тимоху, застряло тело где-то в камышах, и тогда растащили его раки да рыбы...
А перед глазами у Ивана все Тимофей: то грустный, то веселый, то суровый да строгий — и таким случалось видеть его иногда... Терял Иван и раньше товарищей, так то в бою случалось...
Из Нижнего отправил Домбровский письмо жене Евдокимова, а потом, против правил, отдал его награды Ивану — чтоб хранил, а при первом же случае передал в семью Тимофея, сколько бы времени ни прошло...
По прибытии в округ, задержался Домбровский в Вильно, попрощался с Иваном совсем по-товарищески, обещал не забывать. А тот отправился в свою часть.
В июле 1868 года издан был приказ по полку: «...унтер-офицера Арефьева Ивана Арефьевича считать прибывшим из командировки... поставить на все виды довольствия».
Через несколько дней принял Иван под свою команду отделение, познакомился с новичками, переговорил — уже не в первый раз — и со старослужащими, которых хорошо знал раньше, рассказал о долгом пути на Лену и обратно.
Евдокимова искренне жалели солдаты и офицеры, да ведь как судьба распорядиться, никому знать не дано... В каких только делах не бывал Тимофей, все жив оставался, а тут... Своя же река прибрала.
Воскресным днем, чуть освободившись, поспешил Иван навестить старую знакомую — в торговом ряду ее не увидел, вот и отправился к дому.
Не успел на крыльцо подняться, как хозяйка сама вышла — видно, в окне еще приметила его. Хотел солдат шагнуть на порог, да помедлил, поглядел внимательнее на женщину...
В дом между тем она не звала. Стала сбивчиво говорить, что вот уж целый уж год как нет его, думала и вовсе не дождется...
Все понял Иван, расстегнул мундир, достал из-за пазухи шкуру черной лисы, что вез в подарок, кинул бывшей зазнобе на плечи; сверкнули у нее на груди рыжие глаза-бусинки да белый кончик пушистого, отливающего серебром хвоста зверя.
Четко повернулся солдат через левое плечо и пошел прочь.
Как и другие офицеры сопровождения, Домбровский в течение 1868 года писал отчеты и справки. А переписка о выплате командированным положенного жалованья в полной мере продолжалась, судя по известным мне документам, до февраля 1870 года. Это и неудивительно — денег в Военном министерстве, как всегда, не хватало. Иллюстрацией сказанному может служить такой пример: вологодский губернатор сообщал «Господину Военному Министру», что по поводу запрашиваемого от него отчета, он отнесся в Министерство финансов «о прекращении переписки о предоставлении отчетных сведений об использовании в расходах 10 928 руб. 80 коп., отпущенных в 1855 году (!) на содержание Ополчения» губернии.
Это ополчение, хотя и было причастно к Крымской кампании, но, как известно, роли почти никакой не сыграло, по большей части и не дошло до театра военных действий. Однако товарищ Министра финансов продолжает настаивать на «сношении по сему предмету, согласно Устава Минфина, с Государственным Контролем..., коему при обсуждении сего дела необходимо иметь в виду удостоверения, что деньги употреблены соответственно прямому их назначению и что министры, по ведомству которых относятся произведенные расходы, находят их соответствующими прямой надобности...»