Как видим, Ленин внутренне готов был принять роковое решение. При этом он находился в ясном сознании, мог говорить, ясно излагать свои мысли. Поэтому начиная с 20-х чисел декабря 1922 года он продиктовал целый ряд писем и записок, которые в совокупности рассматриваются в качестве его последнего слова партии, в качестве его политического завещания.

Так продолжалось до марта 1923 года, когда наступил новый, еще более резкий перелом в его состоянии. 6 марта, а затем и в последующие дни положение принимает все более угрожающий характер, и 10 марта у Ленина произошел новый, самый страшный удар, после которого он фактически был полностью парализован, утратил способность писать и говорить, хотя его сознание, как свидетельствуют врачи и близкие, сохранялось. Ленин выбыл из строя, партия оказалась фактически без своего руководителя. Его психическое состояние явно было нарушено, что находило свое выражение в сильном раздражении, неуравновешенном поведении, вспышках гнева. Самообладание часто изменяло ему, припадки гнева и возбуждения повергали родных в трепет. «Во время болезни, — вспоминала Крупская, — был случай, когда в присутствии медсестры она ему говорила, что «надо смотреть на эту болезнь все равно как на тюремное заключение. Помню, Екатерина Ивановна, сестра милосердия, возмутилась этим моим сравнением: «Ну, что пустяки говорите, какая эта тюрьма»». Крупская далее поясняет смысл своего сравнения с тюрьмой тем, что болезнь надо рассматривать как тюрьму, когда человек поневоле на время выбывает из работы[1003]. Д.И. Ульянов, брат Ленина, навещавший его в то время в Горках, в воспоминаниях, опубликованных в феврале 1924 года, писал: «Иногда часами он сидел задумавшись, даже в присутствии посторонних временами погружался в свои мысли. Иногда на глаза его навертывались слезы, особенно, если он оставался один»[1004].

Из приведенных свидетельств, не говоря уже об объективных показателях течения болезни, которые лечащие врачи, безусловно, сообщали партийному руководству, тогдашние ведущие лидеры партии, конечно, понимали всю серьезность положения Ленина. После мартовского удара, видимо, они сочли ситуацию настолько критической, что решили обратиться с закрытым письмом в региональные партийные органы. Не мешкая, они, спешно собравшись на заседание, в котором участвовали все находившиеся в Москве члены и кандидаты в Политбюро, обсудили сложившуюся ситуацию. На следующий день Сталин направил следующую телеграмму:

Так началась тяжелая, длившаяся почти год, страшная агония вождя партии и главы Советского правительства. Со стороны властей и врачей предпринимались все усилия, чтобы поставить на ноги Ленина. Болезнь проходила неравномерно: порой наступали некоторые проблески улучшения, сулившие какие-то смутные надежды на возможное выздоровление. Н.К. Крупская в письме И. Арманд осенью 1923 года писала, что Ленин проявлял живой интерес к политическим событиям, происходившим как внутри страны, так и за границей, особенно в Германии, где революционный взрыв осенью 1923 года породил в среде большевиков надежды на скорую помощь от немецкого пролетариата. По словам Крупской, «агитационные статьи перечитывать не просил. Очень я боялась партдискуссии[1006]. Но Владимир Ильич захотел ознакомиться лишь с основными документами и только, когда началась партконференция, просил читать отчет весь подряд. Когда в субботу Владимир Ильич стал, видимо, волноваться, я сказала ему, что резолюции приняты единогласно. Суббота и воскресенье ушли у нас на чтение резолюций… Читаем с Володей ежедневно газетки, он с интересом следил за событиями в Германии, вычитал и вытянул из нас все, что от него скрывали — убийство Воровского, смерть Мартова и пр.»[1007].

Однако эти проблески часто сменялись новыми ухудшениями состояния здоровья больного. В печати периодически появлялись бюллетени с сообщениями о здоровье Ильича. Некоторые партийные деятели в своих выступлениях также высказывали не только надежды на выздоровление, но зачастую вселяли в сознание людей излишние иллюзии, приукрашивая состояние Ленина.

В «Правде», «Известиях», «Петроградской правде» публиковалась информация о выступлениях на различных заседаниях и собраниях Л.Б. Красина, А.В. Луначарского, В.М. Молотова, Н.А. Семашко и М.Н. Лядова, в которых сообщалось о значительном улучшении здоровья Владимира Ильича, что не соответствовало действительности. Крупская в связи с такими публикациями в печати писала в октябре — ноябре 1923 года И. Арманд: «Ужасно безответственные сообщения печатаются в газетах и делаются товарищами о здоровье Владимира Ильича.

Мы просили ЦК постановить, чтобы так не было, так что теперь будут печататься только бюллетени»[1008]. Хотя, истины ради, надо сказать, что еще 27 апреля 1923 г. Объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), заслушав сообщение Г.Е. Зиновьева и Л.Д. Троцкого о здоровье В.И. Ленина, постановил: «Поручить Политбюро вести политический контроль за всякой информацией о здоровье Ильича»[1009]. Однако, как видно, этот политический контроль был или слаб, или его вообще не существовало, поскольку сами же ответственные представители партийного руководства выступали с вводящими в заблуждение информациями о здоровье Ленина. Трудно сказать, было ли это сознательным актом или же иллюзорной надеждой на то, что если внушать населению уверенность в скором выздоровлении вождя, то от этого будет только польза. По крайней мере, очевидны определенные политические расчеты, скрывавшиеся за такого рода оптимизмом.