Некоторые из документов царской охранки оказались в США, где хранятся в специальном фонде в Гуверовском институте при Стэнфордском университете. В своем подавляющем большинстве они уже введены в научный оборот, в частности, многократно цитировавшимся в предыдущих главах автором тенденциозной биографии молодого Сталина Э. Смитом. Объективная оценка использованных документов не дает основание расценивать их как нечто новое, а тем более сенсационное в сравнении с уже находившимися в научном обороте источниками. Кроме того, некоторые весьма солидны западные советологи довольно резко высказались в отношении книги Смита, указывая на то, что она не отвечает необходимым критериям научной объективности, гипотезы выдает за факты и т. п.

Эти краткие замечания в связи с тем, как обстоят дела с документальной базой обвинений в адрес Сталина о его сотрудничестве с охранкой, конечно, необходимы, хотя и не рисуют картины в целом. Проблема документальной базы выдвигаемых обвинений, а вернее сказать, ее фактического отсутствия, заслуживает специального исследования, в котором необходимо тщательно и скрупулезно проанализировать буквально все версии и аргументы, выдвигаемые обличителями Сталина. Здесь же я ограничусь рассмотрением проблемы в самом обобщенном виде, невольно сужая круг затрагиваемых эпизодов и лишь обозначая некоторые аспекты темы, не вдаваясь в их детальный анализ. Итак, перейдем непосредственно к существу аргументации тех, кто в той или иной форме и в той или иной степени защищает версию о причастности Сталина к работе на царскую охранку.

Начнем с версии, которая приписывает самому Сталину прямое или косвенное признание в том, что он якобы в какой-то форме сотрудничал с охранкой. Здесь серьезных, заслуживающих доверия фактов практически нет. Их заменяют так называемые свидетельства современников или же сомнительного свойства домыслы и гипотезы. Так, в своих мемуарах Н. Хрущев, рассказывая о репрессиях 30-х годов, вспоминает такой эпизод: во время одной из бесед Сталин спросил его: ««Что, арестовали ваших помощников?». Отвечаю: «Да, хорошие были, честные ребята» «Да? А вот они дают показания, сознались, что они враги народа. Они и на вас показывают, что фамилию вы носите не свою. Вы вовсе не Хрущев, а такой-то. Это все чекисты стали делать, туда тоже затесались враги народа и подбрасывают нам материал, вроде бы кто-то дал им показания. И на меня есть показания, что тоже имею какое-то темное пятно в своей революционной биографии». Поясню, о чем шла речь. Тогда, хоть и глухо, но бродили все же слухи, что Сталин сотрудничал в старое время с царской охранкой и что его побеги из тюрем (а он предпринял несколько побегов) были подстроены сверху, потому что невозможно было сделать столько удачных побегов Сталин не уточнил, на что намекали, когда разговаривал со мной, но я полагаю, что эти слухи до него как-то доходили. Он мне о них не сказал, а просто заявил, что чекисты сами подбрасывают фальшивые материалы»[530].

Что можно сказать по поводу этого свидетельства? Ставить под сомнение сам факт того, что такой разговор мог иметь место, нет оснований. Вполне возможно, что Сталин действительно говорил Хрущеву, а, может быть, и другим своим соратникам об этом. Однако всерьез принимать такого рода «жалобы» вождя в отношении органов безопасности, мне думается, нет никаких оснований. Подобные высказывания, если они вообще были в действительности, вполне укладываются в русло довольно своеобразного, граничащего с откровенным лицемерием, поведения Сталина в некоторых ситуациях. В ряд подобных эпизодов вписывается и такой (кстати, он всячески мусолился в советской печати хрущевского периода в связи с разоблачениями репрессий 30-х годов.). Речь идет о том, что якобы жена Орджоникидзе рассказывала одному из сотрудников своего мужа некоему С. Гинзбургу следующее: работники НКВД произвели на квартире Орджоникидзе обыск. Когда последний пришел домой и узнал об этом, он сразу же позвонил Сталину и начал выражать со свойственным ему пылом свое негодование, но тот якобы спокойно ему заметил: «Серго, что ты волнуешься? Этот орган может в любой момент произвести обыск и у меня»[531].

Как бы в скобках следует оттенить такую черту Сталина, отложившую самую прямую печать на весь период, в особенности последние годы, его правления, как недоверие и подозрительность. Причем это подтверждается большим массивом фактов и свидетельств. Но я счел уместным сослаться на один — не вызывающий абсолютно никаких сомнений. Речь идет о книге А. Барбюса, о которой уже шла речь выше. В заключительной главе А. Барбюс как бы обобщает целостную характеристику Сталина как вождя и государственного деятеля. И это обобщение, если его экстраполировать в прошлое, многое говорит о Сталине и как о человеке, и как о политике: «Он крайне осмотрителен и доверие свое дарит нелегко. Один из его ближайших сотрудников не доверял другому. «Здоровое недоверие — это хорошая основа для совместной работы», — сказал ему Сталин. Он осторожен, как лев»[532]. Как можно судить на основе приведенного выше факта, сам Сталин считал не только возможным, но и свидетельствующим в его пользу, подчеркивание такой его черты, как недоверие (в данном случае суть дела не изменяется, если это недоверие даже смягчить эпитетом «здоровое»). В конечном счете недоверие остается недоверием, а оно легко и незаметно трансформируется в свое логическое продолжение — подозрительность.

Но обратимся снова к непосредственному предмету рассмотрения. Вероятность того, что органы ОГПУ, а затем НКВД и МГБ могли вести некое подобие «разработки» Сталина, будь то его гипотетическая причастность к работе царской охранки, или же еще какие-либо иные эпизоды его деятельности, представляется мне в высшей степени маловероятной. Так могут думать лишь те, кто строит свои версии в отрыве от действительности тех дней, вне реального исторического контекста. Достоверно известно — и это подтверждается многочисленными документальными фактами — что после смерти Дзержинского в 1926 году Сталин установил свой личный контроль над органами государственной безопасности. Это, конечно, не означает, что до того времени он не оказывал на эти органы серьезного влияния. Но все-таки, каким бы ни было вначале его деятельности в качестве Генерального секретаря это влияние, оно в своей основе было ограниченным, не безраздельным и, конечно, не полным. Лишь позднее, на исходе 20-х — начале 30-х годов, органы безопасности стали в значительной степени орудием и главным инструментом утверждения его личной власти. И допустить, что эти органы могли вести деятельность, направленную против своего патрона, особенно по таким деликатным моментам, как сотрудничество с царской охранкой, более чем невероятно. И уж совсем нелепо воспринимается даже намек на то, что эти органы могут в любой момент произвести обыск у самого Сталина. Сам вождь явно лицемерил, ибо прекрасно знал, что подобные вещи относились к разряду бредовых фантазий. Видимо, он хотел продемонстрировать, что в партии все равны и одинаково ответственны перед ней, независимо от занимаемого поста. Едва ли стоит подобные высказывания воспринимать серьезно.

В несколько ином ракурсе, но в том же самом генеральном русле лежит и версия, согласно которой Сталин работал на охранку, но проник туда якобы по заданию партии. Ф. Волков, автор одной из весьма заурядных, но довольно претенциозных книг о Сталине, с особым рвением доказывает, что Сталин был агентом охранки. В частности, приводится такое, с позволения сказать, доказательство: «В одной из многочисленных бесед, происходивших между В.М. Молотовым, уже находившимся на пенсии, и писателем И.Ф. Стаднюком, он прямо спросил Молотова:

— Верны ли слухи, что Сталин был агентом царской охранки?

— Да, — ответил Молотов, — он был внедрен в царскую охранку по заданию большевистской партии.