Эта публичная оценка — одна из немногих, принадлежащих перу Сталина. Хотя следует подчеркнуть, что он вообще был до крайности скуп на похвалы в адрес тех или иных деятелей большевистской партии. Мотивы этого лежат, как говорится, на поверхности: видимо, он был убежден, что, за исключением самого Ленина, никто и не мог претендовать на какое-то особое место в анналах истории большевиков. Себя, разумеется, он рассматривал в качестве единственного исключения в этом ряду.
Вместе с тем, коль речь зашла о гипертрофированном чувстве собственной значимости в истории революционного движения, присущем Сталину, и постепенно принявшем поистине чудовищные формы, стоит отметить и такую характерную деталь. По отношению к Свердлову Сталин проявлял несвойственную ему «снисходительность» и не ставил палки в колеса кампании по восхвалению революционных заслуг Свердлова, хотя легко и мог это делать. В период расцвета так называемого культа личности был выпущен художественный фильм «Яков Свердлов», издавались отдельные произведения Свердлова, функционировали музеи и т. д. Город Екатеринбург, получивший в 1924 году имя Свердлова, так и оставался при жизни Сталина Свердловском. Заметим, что при жизни Сталина было немало примеров, когда города, названные в честь тех или иных деятелей большевистской партии, подвергались переименованию: так, в 1944 году город Орджоникидзе был переименован в город Дзауджикау (ныне Владикавказ).
В случае со Свердловым, думается, упрекнуть Сталина в какой-то политической мстительности на почве личной неприязни нет оснований. Хотя, конечно, прибегнуть к ней было не так уж и просто, учитывая исключительно высокую оценку, данную Лениным Свердлову после его смерти в 1919 году. Впрочем, высокая оценка Лениным некоторых деятелей большевистской партии нисколько не помешала Сталину в период репрессий подвергнуть их не просто политическому остракизму, но и физическому уничтожению.
В реестре нелестных характеристик Сталина в период его Туруханской ссылки числится и эпизод, связанный с так называемой библиотекой Дубровинского — умершего в ссылке видного большевика. Опять-таки трудно судить о достоверности этих, как пишет сам автор документальной повести «Отблеск костра» Ю. Трифонов, «воспоминаний о воспоминаниях». Но я тем не менее приведу этот эпизод, рассказанный дочерью с ссылкой на своего отца — старого большевика Филиппа Захарова. Согласно его воспоминаниям, находившиеся в селе Монастырском большевики ожидали прибытия туда Сталина, направлявшегося к месту своего назначения. «По неписаному закону принято было, что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении дел в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я.М. Свердлов и Филипп, работала в это время в селе Монастырском на постройке. Возводили дом, который, как они знали, должен был служить тюрьмой. К слову сказать, долго решали, имеют ли моральное право ссыльные работать на такой постройке, но решили, предотвратить использование любого дома под тюрьму они все равно не в силах, а заработать больше было негде, вот и стали строить.
Туда как раз и должен был прибыть Сталин. Дубровинского уже не было в живых.
Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров, да к тому же слышавший от Дубровинского беспристрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина, в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественней встретить Сталина. Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь. Прибыл!.. Пришел в приготовленную для него комнату и… больше из нее не показывался! Доклада о положении в России он так и не сделал. Свердлов был очень смущен.
Сталина отправили в назначенную ему деревню Курейку, а вскоре стало известно, что он захватил и перевез в полное свое владение все книги Дубровинского… Горячий Филипп поехал объясняться. Сталин принял его так, как примерно царский генерал мог бы принять рядового солдата, осмелившегося предстать перед ним с какими-то требованиями. Возмущенный Филипп (возмущались все!) на всю жизнь сохранил осадок от этого разговора»[489].
Дискутировать по поводу «воспоминаний о воспоминаниях» нет смысла. Чуть ли не в одинаковой степени их можно расценивать как достоверные, так и недостоверные. К тому же, необходимо сделать поправку и на то, что в среде ссыльных, оторванных от большой земли, варившихся в своем собственном котле, довольно частыми были склоки и конфликты на почве личной неприязни или антипатии. Большевики здесь на составляли счастливого исключения, с учетом сказанного следует, видимо, и подходить к оценке данного эпизода.
Теперь прежде чем затронуть некоторые вопросы политического свойства, связанные с туруханским периодом жизни Сталина, стоит немного сказать и о чисто житейской стороне его бытия в ссылке. Сухие сибирские морозы оказались благотворными для его здоровья. Об этом пишет его дочь С. Аллилуева, подчеркивая, что он полюбил Сибирь и часто вспоминал об этом отрезке своей жизни. Но его поражали не только сибирские просторы и сибирские морозы, но и весьма своеобразные нравы, господствовавшие в затерянных в этих просторах поселках, довольно суровая, если не сказать, жестокая психология, ставшая нормой обычного поведения людей в тех краях. Впечатления эти врезались в его память и оставили настолько глубокий след, что он даже в одной из своих публичных речей упомянул об этом. Выступая в 1935 году пред выпускниками военной академии, он рассказал о таком эпизоде, с которым столкнулся в ссылке: «Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый остался там. На мой вопрос: «как же так, остался?» они с тем же равнодушием ответили: «чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть». И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу». Вот вам штрих, может быть малозначительный, но очень характерный»[490].
В ссылке и с самим Сталиным приключались различные происшествия, порой ставившие его на грань жизни и смерти. В соответствующей литературе в период власти Сталина они иногда предавались гласности, видимо, с целью героизировать образ вождя. Так, в одном из сборников, изданных в связи с его 60-летим, известный тогда летчик Г. Байдуков рассказывал о своих встречах со Сталиным:
«Незаметно разговор перешел на прошлое. Иосиф Виссарионович рассказал нам, как, будучи в ссылке, он чуть не погиб в Енисее, когда провалился в полынью и вынырнул уже обледеневшим перед глазами собравшихся у проруби женщин. Женщины с испуга побросали коромысла, ведра и убежали в деревню. Долго пришлось уговаривать, чтобы пустили отогреться. Только исключительно крепкий организм спас его тогда от смерти».[491]
Со слов Сталина А.С. Аллилуева так передает еще один весьма драматический эпизод, произошедший с ним в Туруханской ссылке. Конечно, и он призван был в выгодном свете представить образ вождя как человека, не раз подвергавшегося смертельным опасностям и мужественно преодолевавшим трудности. Вот этот рассказ:
«Однажды зимой он с рыбаками отправился проверить улов. Путь был не близкий — за несколько километров. На реке разделились. Сталин пошел к своим снастям. Улов был богатый, и, перекинув через плечо тяжелую связку рыбы, Сталин двинулся в обратный путь. Неожиданно завьюжило. Начиналась пурга. Мгла полярной ночи становилась непроницаемой. Крепчал мороз. Ветер хлестал в лицо, сбивал с ног. Связка замерзшей рыбы тяжелее давила на плечи, но Сталин не бросал ношу. Расстаться с ней — значило обречь себя на голод. Не останавливаясь, борясь с ветром, Сталин шел вперед. Вешек не было видно — их давно замело снегом. Сталин шел, но жилье не приближалось. Неужели сбился с пути?
И вдруг, совсем рядом, показались тени, послышались голоса.
— Го-го-го! — закричал он, — Подождите!..
Но тени метнулись в сторону и исчезли. Голоса смолкли. В шуме вьюги он только слышал, как ударялись друг о друга замерзшие рыбы за его плечами. Теряя силы, он все же продолжал идти вперед. Остановиться — значило погибнуть. Пурга все бушевала, но он упрямо боролся с ней. И когда казалось — надеяться уже не на что, послышался лай собак. Запахло дымом. Жилье! Ощупью добрался он до первой избы и, ввалившись в нее, без сил опустился на лавку. Хозяева поднялись при его появлении.
— Осип, ты? — Они в страхе жались к стене.
— Конечно, я. Не лешак же!
— А мы встретили тебя и подумали — водяной идет. Испугались и убежали…
И вдруг на пол что-то грохнуло. Это отвалилась ледяная корка, покрывавшая лицо Сталина. Так вот почему шарахнулись рыбаки там, по пути. Обвешанный сосульками, в ледяной коре, он показался им водяным. Да еще рыба, звеневшая за его плечами! Он не мог удержать смеха, глядя на остяков, смущенно окружавших его.
— Я проспал тогда восемнадцать часов подряд, — вспоминал он, рассказывая о пурге».[492]