Отлично знавший западноевропейскую литературу, читая ее в подлинниках, Радищев имел возможность в сравнении уяснить себе все своеобразие плодотворной работы русских писателей, всю неповторимую самобытность создаваемых ими произведений. «Разговор с Анакреоном» Ломоносова, представляющий собою первый развернутый манифест русской литературы, формулировавшей основы национальной эстетики в открытой борьбе с враждебными ей нормами европейского искусства, «Телемахида» Тредьяковского, «Сатиры» Кантемира, «Трутень» Новикова убедительно свидетельствовали об этой самобытности. Судить творчество русских писателей по канонам искусства, господствовавшего во Франции, Англии и Германии, было невозможно. Лишь творчество Сумарокова и его школы отчетливо соотносилось с образцами общеевропейского классицизма. Но то была открыто дворянская, классовая литература, и она была чужда Радищеву и своими «монаршистскими» идеями, и проповедью «доблести дворян», и своей рационалистической, нормативной поэтикой.

Деятельность Кантемира открывала плодотворную эпоху в развитии русской литературы. По словам Белинского, «сатирическое направление со времени Кантемира сделалось живою струею всей русской литературы»¹⁰. Оно было «благодетельно» и «важно». На этой-то почве и могла появиться и пышно расцвести сатирическая журналистика 1769 года и писательская деятельность Новикова в журналах «Трутень» и «Живописец». Руководствуясь живой потребностью русской жизни, Новиков смело отрешается от канонов классицизма и нового, идущего с Запада искусства—сентиментализма, и создает свою эстетику «действительной живописи».

Новиков-писатель требовал, чтоб объектом искусства был действительный, исполненный мучительных контрастов и противоречий мир. В этом мире, обусловленный данным социальным бытием, живет человек. Изображение должно объяснить его характер, порожденный данными социальными условиями. Требуя от литературы активного вмешательства в жизнь, Новиков именно поэтому оружию сатиры верил больше всего.

В дальнейшем «действительная живопись» получает новый расцвет в творчестве Фонвизина, и особенно в его комедии «Недоросль». В этом произведении, написанном как бы в нормах классицизма, главным оказывается то, что разрушает классицизм,—реальная, конкретная, точно изображенная помещичья Россия, люди, поведение которых обусловлено их социальным бытием, в самодержавном государстве Екатерины И. Так перед Радищевым отчетливо предстала самобытная линия развития русской литературы—сатирическое направление, определяемое

Циально-политическими условиями жизни писателей крепостнического государства. Именно критика рабства и деспотизма рождала принципы реального, конкретного, достоверного изображения действительности.

Но критическое начало счастливо дополнялось утверждением. Русской литературе не был свойственен скептицизм и пессимизм. Рядом с отрицателем Кантемиром стоит Ломоносов с его утверждением великого будущего России, с его верой в творческие силы народа. На первом этапе развития эти два начала еще разъединены. У Новикова они сливаются.

Закладывая основы для будущего расцвета критического реализма, Новиков своей художественной практикой показал, что обличение должно неизменно сопровождаться утверждением. Вскрывать язвы социального бытия России, описывать «рабство и бедность», мучительство и тиранство всевозможных Трифон Панкратьевичей и Григорий Сидоровичей, рисовать правдивые картины «разоренных деревень», страдающих в них Филаток с «малыми ребятами» писателя обязывал долг гражданина. Но чувство, заставляющее «снимать личину», есть чувство патриотическое, оно продиктовано любовью к своему угнетенному отечеству, к своим порабощенным «еди-ноземцам». Вынуждаемый «бедоносными» устоями жизни на сатиру, на критику, на обличение, художник «с великим содроганием чувствительного сердца начинает описывать некоторые села, деревни и помещиков их». Это чувство боли за Россию и ее народ, этот патриотизм и определил положительное, утверждающее начало в художественном творчестве Новикова.

Лучшим образчиком органического единства начал сатирического и утверждающего являются «Отписки крестьянские», напечатанные в 1769 году в «Трутне». Одна из важнейших задач этих «Отписок»—противопоставить два мира: мир Филаток и мир помещиков Григориев Сидоровичей. Противопоставление это реализовано на конкретном примере—на решении судьбы Филатки. Впавший в отчаяние, начисто разоренный, больной сам, отягощенный «малыми ребятами» и большой семьей, он обращается за помощью, «бьет'челом и плачется» Григорию Сидоровичу, прося его помочь в этом крайнем случае. Григорий Сидорович, как истый помещик, не только не внял этому слезному плачу, но и повелел обездоленного

Филатку и старосту Андрюшку публично на сходе перепороть за то, что осмелились писать ему челобитную, за то, что обременили его своим «плачем».

Но строго и осудительно проведя читателя через все картины крепостнического ада, Новиков выводит его вдруг на чистый воздух, дает ему возможность припасть к чистой и живительной струе неувядаемой и торжествующей в любых условиях человечности—читатель попадает в неведомый ему крестьянский мир. Только у них, тружени-ков-хлебопашцев, можно найти утешение. Читатель узнает: крестьянский мир, мир бедных и разоренных

Филаток, есть великая сила и аккумулятор нравственной энергии—именно потому, что они—труженики, потому, что заняты трудом, нужным всему отечеству, потому, что они «питатели» и производят «самонужнейшую вещь»— хлеб. В ответ на бессердечное решение Григория Сидо-ровича «мир» помогает Филатке—он платит за него подати, он оставляет Филатке корову, потому что хочет поднять его на ноги, потому что в нем есть уважение и любовь к человеку, потому что ему свойственна жалость. Читатель «Трутня» и «Живописца» получал произведение, полное антикрепостнического пафоса, гневного обличения и глубокой патриотической любви к своему «бедствующему» отечеству, к народу, сохранившему, несмотря на рабство, подлинно человеческую нравственность. Русская критическая литература начинала свое развитие с органического сочетания тех двух начал, которые, по мнению Белинского, и составили в будущем существо русского реализма: «патриотическое, беспощадное одергивание покрова с действительности» и «кровная любовь к плодовитому зерну русской жизни»¹¹.

Эта тема нашла новое развитие в фольклоре, вторгавшемся в русскую литературу с небывалой до того силой в 60-х годах. Народ рассказывал о себе сам, заставляя многих дворянских писателей задуматься «над образованием души» его, над его судьбой, над его положением. Особенно много сделали для распространения сказок, песен, пословиц такие два антидворянских писателя, как Михаил Попов и Михаил Чулков.

Весь этот опыт русской литературы по-новому был освещен для Радищева восстанием Пугачева, которое было для него высшим актом народного творчества. Став глашатаем народной революции, он политике подчинил свою литературную деятельность. Критика рабовладельческих порядков определяла и до Радищева сатирическое направление. Радищев же встает на путь отрицания самого помещичье-самодержавного государства. Вот почему небывалую дотоле силу приобрела сатира Радищева. Вот почему в книгах его предстала потрясшая читателя реальная картина самодержавной России, этого «чудища, обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», изображенная большим писателем с почти документальной достоверностью. Но те же революционные убеждения позволили Радищеву по-новому развернуть положительную программу. Народ и его революционная энергия, преобразующая мир деспотизма и угнетения, жестокости и неволи; народ, как строитель будущей республики свободных тружеников, как создатель новой, глубоко человеческой культуры; свободная, преобразованная Россия— таково конкретное содержание этой положительной программы.

Естественным оказалось для Радищева использование фольклора, который усиливал его и политическую и художническую зоркость, сближал с теми, от кого он ждал спасения России.