В него вошли начальник продовольственного отдела уезда и председатель партийного комитета Ешка Дзилна, трое стрелков, только что вышедшие из госпиталя, и Уга, молодой рабочий паровой прядильни Шульца — единственной «фабрики» в Вишнях.

Ешка надеялся обернуться за один день и поздно вечером вернуться домой. Но это не удалось. Февральский

день догорел быстро. Вечер подкрался незаметно и, как^ скряга-хозяин, запер небосвод тяжелыми воротами. А в темноте какая работа! Богатые хозяева не встречали отряд с распростертыми объятиями, особенно здесь, на границе. Отдавать продовольствие добровольно почти никто не соглашался. Разве что какой-нибудь середняк. Но что с него возьмешь? Кроме кур, у середняков ничего не было.

Кое-где им приходилось осматривать чуть ли не каждый стог сена, заглядывать в каждую щель в полу.

— Идите сами и берите! Сила-то на вашей стороне, — ядовито замечал толстый кулак и обязательно поворачивался в сторону Мунамяги.

Вчера ночью, после ракетной иллюминации, белофинны атаковали Вишни. Ешка узнал об этом от знакомого испольщика, связанного с кулаками пограничного района. А сегодня можно ожидать выступления белофиннов с другой стороны. Сигнал — ракета... Да, задерживаться здесь нельзя. Взлетит ракета — полетит весть от дома к дому. И тогда плохо придется маленькому продовольственному отряду во главе с самим председателем районного комитета. Кулаки не простят ему того, что он изучил хозяйское добро до последнего бревна в доме, до последней щели, в которую они пытались спрятать продукты от его зорких глаз.

Когда Ешка входил в кулацкий дом и требовал ключи от клети, в глазах хозяина, хозяйки и всей родни загорался недобрый огонек. Кулак семенил во двор и жадно ловил каждый звук со стороны озера Вишни. Не несется ли из Вишней церковный звон? Не ворвались ли финны в городишко? Тогда конец советскому обозу. Не добраться ему до тайных запасов.

Наступил вечер второго дня. Колокольного звона из Вишней не было слышно, но стрельба приблизилась. До ночи во что бы то ни стало нужно вернуться домой. Иначе вообще не вернешься.

Солнце еще высоко, и неплохо бы подбросить в сани еще по мешку. По большаку ехать легко — хоть целый вагон грузи.

На опушке недалеко от большака стоял крепкий кулацкий дом, словно от собственной тяжести глубоко ушедший в’снег. Это был самый глухой пограничный уголок — сюда за все время Советской власти никто еще не добирался.

— Заедем, поглядим, чем здесь пахнет, — сказал Ешка.

— Везде хочешь успеть! — отозвался один из стрелков. — Ведь второй день ездим:

—- Ну, солнце еще выйдет. Будем надеяться, этот отдаст без хитростей. В сумерки выедем и через два часа доберемся по большаку до Вишней. Если белые туда еще не вошли, за один час не войдут! — заметил Уга.

— Да что там рассуждать! — рассердился Криш. — Кому война — воевать должен, у кого еда — кормить должен. Заворачивай, и все тут.

Лошади свернули с дороги. Снег почти не утоптан, и лошади двигались с трудом. Люди шли рядом с санями.

В доме давно заметили обоз. В поблескивающем на солнце окне показались круглые, словно подсолнухи, лица.

На дорогу выскочил большой откормленный пес и залаял медленно и веско: «В нашем-доме-хлеба нет. Нет-нет-нет!» А сам нехотя отступал во двор.

Вдруг откуда ни возьмись выскочила крохотная собачонка, видно, пастушья. Дрожа от холода, она протявкала тоненьким голоском: «Есть-есть-есть-есть, есть-есть-есть!»

Все невольно засмеялись:

— Знаем, знаем, иначе не стал бы хозйин такого фараона держать!

В дверях показался и сам хозяин — в валенках, в вязаной коричневой фуфайке, заячьей ушанке, сдвинутой на лоб.

— Что, гости дорогие, верно, с дороги сбились?

— Нет, завернули сюда по дороге на большак.

— Вон он, большак-то. Видите, три столбика на краю дороги, — охотно пояснил хозяин.

Стрелки ответили, что знают, мол, потом туда и двинутся. А пока хотят погреться и кое-что раздобыть. Они из вишнинского продовольственного отдела.

— А, сам начальник продовольственного отдела' Дзилна! Бывали в нашей стороне?

Нет, в этом году Ешка здесь не бывал и потому хотел бы проверить продовольственные нормы.

— Да у меня и нормы-то нет. Видите, сколько едоков? Полон дом.

— Чего там разговаривать! — не выдержал Криш. — Покажите, тогда поверим. Такой уж у нас порядок.

— Как же, как же. Вот ключи, идите в клеть.

— Нам некогда, — внушительно заявил Ешка?

— Да я ж вам говорю.

Но Ешка и Криш не отступали. Вместе с хозяином они вошли в дом.

Остальные остались у лошадей. Каждый невольно нащупал сквозь дырявый карман пальто револьвер, пристегнутый к поясу.

Дом у самого леса и на самой границе. А они даже не проверили, нет ли следов из лесу к дому. Так и в западню попасть проще простого.

Время тянулось медленно, и стрелкам казалось, что Ешка и Криш слишком долго задерживаются в доме. Что им там нужно? Взяли бы ключи — ив клеть.* Продовольственные книги и там можно полистать.

Лошади тоже заскучали: переминаясь с ноги на ногу, они тоскливо грызли удила. У Уги в кармане немного овса: когда насыпал лошадям, сунул в зипун несколько горстей. Он пошарил по карманам, выгреб зерно и дал своему гнедому. Тот аккуратно собрал овес с руки и жевал долго, как лакомство, изредка сплевывая шелуху. Потом снова начал тыкаться в руки теплой мордой.

«Нет, надо пойти посмотреть». Уга крепко сжал револьвер в кармане зипунишки. Осторожность никогда не мешает. Главное —первому увидеть, не прячется ли где противник. Этому учил его Ешка, а он старый партизан.

В сенях было темно, как в печке, и он не знал, куда повернуться. Прислушался, но, кроме торопливого стука своего сердца, ничего не услышал. Наконец он заметил полоску света, проникшего сквозь тонкую щель, нащупал дверь. Она распахнулась с неожиданной легкостью, и Уга очутился на батрацкой половине.

У стены стоял верстак, на котором расположился парень лет тридцати, обросший жесткой щетиной, в одной рубахе. Он, вероятно, только что работал: волосы у него прилипли ко лбу, на домотканых штанах висели стружки.

Он протянул Уге руку и сразу заговорил:

— Я вас с Дзилной сразу признал, только вы с дороги свернули. В позапрошлое воскресенье видел вас на собрании.

Теперь и Уга вспомнил, что как будто видел его на собрании безземельных крестьян. Помолчали. Из комнат доносились голоса домочадцев и Ешки с Кришем.

У низкого оконца, выходившего на запад, стоял огромный ткацкий станок, забытый и брошенный, — только паук ткал на нем свою паутину. Лучи заходйщбго солнца пронизывали своими красными стрелами черные деревянные столбики, падали на выщербленный кирпичный пол, разделяя его на яркие, кроваво-красные полосы. Так же пестры и беспокойны сегодня мысли батрака Алексиса.

Где-то тикали часы, медленно, неровно, \ словно прихрамывая. Сколько может быть сейчас времени? Уга посмотрел по сторонам — нет часов. Наконец он понял: на длинной жерди под низким потолком висели промокшие попоны; стекая с них, капли воды ударялись о кирпичный пол, и казалось, будто тикают старые ходики. В выбоинах кирпичного пола собралась черная жижа. А дальше расположился, казалось, средневековый лекарь со своей аптекой. Огромная печь, занимающая почти треть комнаты, растрескавшаяся и закопченная, еле сдерживала в своем нутре кипение и клокотание каких-то чудодейственных снадобий. А по ее щелям взад и вперед сновали тараканы, не верившие ни в какие чудеса, их спокойно склевывала курица,— вероятно, она каждое утро где-нибудь в укромном местечке несла по сказочному золотому яичку. На лежанке была сложена груда мисок, стеклянной посуды и всевозможных банок и склянок. А немного повыше, на веревке вокруг печи, висели рукавицы с оттопыренными указательными пальцами, передники, носки, нижние юбки и другая одежда. В чанах что-то мокло, издавая невыносимое зловоние. Высоко под потолком висела пара кирзовых сапог, надеваемых, вероятно, только по праздникам; целый гербарий различных трав — от полыни до ромашки; огромные желтые гроздья лука, свисавшие чуть не до пола; распятые на палочках телячьи шкурки. Пять-шесть бычьих пузырей воздушными шарами взлетели к самому потолку. И все издавало запахи, немыслимые даже в деревенской аптеке.