Он сказал, что все генералы спят и что все солдаты спят. Только два не спят. И он знает, где они не спят.

Тогда матрос сказал, чтоб тихонько идти и чтоб ружья зарядили.

А он потом крикнет «ура», и тогда чтоб все бросались, и стреляли, и бежали выгонять генералов.

И все потихоньку пошли.

А бабушка заиграла очень тихую музыку.

И снова задёрнули красную занавеску.

Мне было страшно: вдруг солдаты проснутся и застрелят матроса и не дадут выгнать генералов?

Маруся дала мне семечек и сказала, чтоб я на пол не сорил, а скорлупки собирал бы в руку. Только она не сказала «скорлупки», а сказала «лушпайки».

А я сначала не хотел есть семечек, потому что я хотел знать, как будет с матросом и как они нападут на солдат, потому что вдруг их всех солдаты застрелят? Проснутся, возьмут ружья и застрелят.

Я не стал семечек есть, я их держал в кулаке. И смотрел на занавеску.

Как партизаны напали

Вдруг занавеска опять открылась. И там была комната. А в комнате были диваны. И на диванах спали генералы. И главный генерал тоже.

Потом стоял стол. А на столе бутылки. И по комнате ходил солдат с ружьём.

Он всё подходил к окну и глядел в окно. Я всё боялся, что он увидит матроса и партизан. Потом он открыл окно и посмотрел. И спросил тихонько:

— Что, тихо кругом?

А к окну подошёл другой солдат, который на улице, и сказал:

— Никого не видно. Никого не слышно.

А этот солдат сказал ему:

— Смотри хорошенько.

И стал опять ходить по комнате.

А бабушка тихонечко заиграла. Потом стала немножко скорей играть. И немножко громче. И мне стало страшно. И вдруг — как бухнет! И солдат за окном закричал:

— Тревога!

А этот солдат стал будить генералов. Генералы вскочили и стали кричать, чтоб скорей солдаты вставали. Солдаты начали прибегать и стрелять из окна. Страшно громко. Генералы тоже стреляли из пистолетов. И я боялся, что застрелят матроса.

А застрелили вовсе не матроса, а одного генерала.

Он упал. И ещё один солдат упал. И вдруг вбежал матрос. А у него в руке бомба.

И матрос закричал, чтоб поднимали руки вверх. И они все подняли руки вверх, потому что матрос победил. И партизаны победили.

И потом прибежали те партизаны. И схватили генералов, чтоб их потом выгонять.

Бабушка стала играть музыку. И все запели. И встали. Я тоже встал. И стал кричать:

— Ура!

Потом все тоже кричали: «Ура!» А бабушка вышла и замахала рукой, чтоб не кричали. И все замолчали. И стало совсем тихо. Бабушка сказала, что кричать будут, сколько хотят, когда будет настоящее представление, а сейчас мы пробуем, хорошо ли выходит.

Как Маруся говорила

Бабушка сказала, что всё хорошо. Только пели нехорошо. И велела, чтоб опять пели. И чтоб слушали, как она играет. А когда спели, бабушка сказала:

— Ну, Маруся, теперь тебе.

А Маруся сказала, что не будет.

Все стали кричать ей:

— Иди! Иди!

Она пошла туда, где все стояли. И стала говорить. А я ничего не понял, потому что по-украински.

И стал семечки есть, потому что они у меня в кулаке были. А бабушка мне потом сказала, что Маруся говорила, какой праздник будет. А этот праздник такой, что на весь свет. Потому что все, кто молодой и кто хочет генералов выгонять, так они все устраивают праздник. Бабушка сказала, что это пионеры делают представление, чтоб смотрели старшие, а старшие — так они детям качели устраивают, очень большие. И ещё гигантские шаги.

А потом бабушка заиграла, и все партизаны, все солдаты, и генералы, и тётеньки, и старичок — все стали ходить по едальне, а бабушка играла на пианино. Они ходили, как красноармейцы. И очень топали.

Мы с Марусей тоже с ними ходили, только держались за руку. Они все пели песню. И я тоже пел. Только не говорил, а просто голосом. Потому что я не знал, какая это песня. Она по-украински.

Я теперь знаю, какое это представление. И как представляют.

Я заболел от слив

Утром вышло очень плохо, потому что вечером у меня очень заболел живот. Бабушка меня спрашивала, ел ли я сливы. Она всё про сливы спрашивала, а я сказал, что и маленькие яблочки ел тоже. Бабушка очень сердилась, что я так много в саду ел. И говорила: зачем Маруся позволяла!

А Маруся сама тоже ела. Ещё больше, чем я. Бабушка сказала, что она уже большая. И ещё — она привыкла, поэтому ей ничего. Бабушка сказала, что я теперь целый день никуда не буду выходить. А то опять что-нибудь схвачу и съем. А я сказал, что мне скучно будет. И я буду плакать. Бабушка сказала, что ей некогда смотреть, как я буду плакать. А что она пойдёт устраивать представление, чтобы ещё красивее было. Потому что сегодня настоящий спектакль будет. Я спросил, про кого. Бабушка сказала: про партизан. Я сказал, что я знаю, как про партизан.

Бабушка спросила:

— Так чего же тебе плакать?

И сказала, что потом придёт. И ушла. Потом опять пришла. И велела, чтоб я никуда не смел уходить. И чтоб совсем из комнаты не смел никуда выходить.

И я один остался в комнате. Я стал смотреть в окно. А там внизу стояли девочки и мальчики. Они кричали, чтоб бабушка скорей шла. И Маруся тоже там была. И тоже кричала. А я начал в окно кулаком бить. И все стали смотреть вверх, на меня. И ничего не кричали. А я закричал. Я со всей силы закричал:

— Маруська!

А Маруся засмеялась и побежала. И пришла ко мне. Я ей сказал, что вот теперь мне надо сидеть. Это потому, что мы много слив съели. А она тоже их ела, и ей ничего, а мне чего. И я буду плакать.

Маруся сказала, чтоб я не плакал. Потому что она мне сейчас что-то принесёт. И мы будем играть.

А чтоб я сидел. И чтоб молчал.

Что Маруся принесла

Я сказал, что буду молчать, только чтоб скорей. А то не буду молчать и буду плакать.

А она сказала:

— Чекай.

Это значит, чтоб я ждал. И убежала. Я стал в окно глядеть. А там даже никого видно не было. Только одна собака ходила и всё землю нюхала. Я лёг на кровать и стал петь. А потом кричать.

Я кричал:

— Че-кай! Че-кай!

А потом кричал:

— Не че-кай! Не че-кай!

А потом стал кричать:

— Не хочу!

А потом закричал:

— Бабушка!

И заплакал.

А потом дверь вдруг отворилась. Я думал, что это Маруся, и испугался, потому что это не Маруся. И думал сначала, что это собачка.

А это вовсе не собачка. Потому что у неё на ножках копыта, а на голове маленькие рожки.

А она закричала: «Э-э-э!»

Как я испугался

Я очень её испугался. Потому что я не знал, что она будет делать. А она побежала. И ножками стукала, как деревянными. Это копыта такие крепкие. Они ещё крепче, чем деревянные. И она прыгнула на скамейку, а потом прыгнула на стол. И стала есть цветы, которые у бабушки были в стакане.

Я закричал:

— Ой!

И залез за подушку. Я очень боялся, что она прыгнет на кровать. А дверь открылась. И в дверь вскочила Маруся. И сказала, что я глупый, потому что это козочка и не надо её бояться. И это она козочку принесла, чтоб играть.

Маруся её прямо со стола схватила, а козочка цветы ещё не доела, и они у неё на мордочке висели. И она мотала головой и ножками дёргала. Маруська взяла и её мне прямо на кровать кинула. А козочка — прыг! — и прямо через всю комнату.

И ножками застукала. Я сначала испугался, а потом засмеялся. Маруся сказала, что цветы — это ничего. Она ещё таких нарвёт, ещё даже лучше. А сама вынула из-под фартука траву и показала козочке. А потом стала от неё убегать. А козочка закричала:

«Э-э-э!»

Как я набежал на козочку

Козочка стала за Марусей бегать. Маруся подняла руку, а козочка встала на задние ножки и стала прыгать, чтоб траву схватить.