– Ну… – Годимир замялся. – Вообще-то рыцари и не должны ничего изучать. По правде сказать, не многие из нашего сословия грамоту уважают. А я для себя решил… Можно ведь по-всякому странствовать, чести и славы добиваться. Например, стать у моста и всех проезжающих на поединок вызывать. И слава о тебе пойдет…

– Ага, пока на такого рыцаря не нарвешься, что тебе бока намнет.

– Ну, такого можно и не вызывать.

– А как же слава, а?

– А как же бока?

Они расхохотались, довольные друг другом.

– Так что, берешься меня учить, а? – повторил вопрос через некоторое время Олешек.

– Ну, беру, беру. Ты б не акал каждый раз, а? Тьфу, прицепилось! – плюнул под копыта рыцарь.

– Ну, так и ты нукаешь, что ни слово, – в тон ему ответил певец. – Тьфу, привязалось! – И добавил: – Я тебя тоже подучить берусь, если где-то с рифмой чего не так, размер там подкачал. Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, учит помогать ближнему.

– Ага, особенно, если ближний помогает тебе.

– Так в том и есть высшая справедливость! И у меня о том сложена песня. Сейчас я ее…

Олешек полез за цистрой, но рыцарь движением руки остановил его:

– Погоди. Глянь, что там?

На обочине, заслоняемое пока густыми зарослями белолоза, виднелось странное сооружение – потемневшие от времени и непогоды бревна с жердинами. Кое-где тускло поблескивал сквозь слой ржи металл.

Шпильман привстал на стременах, прикрывая ладонью глаза от солнца.

– Э-э, дело ясное, что дело темное. Ты первый раз в Заречье, пан рыцарь?

– Ну, как-то раньше не доводилось…

– А я тут уже полгода обретаюсь…

– Так не томи душу, скажи, что оно такое?

– Поехали ближе. Поглядим.

Вблизи сооружение показалось Годимиру еще более неприглядным. Прямо пыточный инструмент какой-то. А кроме всего прочего, оказалось, что между двумя толстыми, замусоленными жердями зажата шея человека. Рыцарь приметил грязно-бурую копну еще раньше, но принял сперва за ветошь или пучки шерсти, натасканные вороньем для гнезда. Он совершено искренне сотворил знамение.

Шпильман присвистнул. Почесал затылок:

– Вот уж не думал, не гадал…

– Так что это, Олешек?

– Колодки, пан рыцарь, колодки. Здесь так наказывают преступников.

– Тьфу, дикие люди! – Годимир сплюнул. – У нас, в Хоробровском королевстве…

– А что в Хоробровском? Я слыхал, там сразу на кол сажают?

– Ерунду городишь, а еще просвещенным человеком себя мнишь! Хоробровское королевство – это тебе не Басурмань какая-нибудь! Если виновен – да, могут и на кол. Только для этого преступление должно быть очень уж мерзким.

– А если не на кол?

– Каменоломни есть, копи железорудные… В Грозовском королевстве осужденные горючий камень рубят под землей. Вольного поселянина туда не загонишь ни за какие коврижки. В Новых землях еще…

– Это правильно. Только здешние короли предпочитают не кормить разбойников, а выставлять вот так. Для острастки прочим.

Годимир еще раз оглядел колодку. Два довольно толстых бревна вкопаны в землю – не расшатаешь. А на высоте полутора аршин[12], если на глаз, установлены две горизонтальные жерди, в которых вытесано три пары углублений. Так, чтобы верхнее, смыкаясь с нижним, образовывало почти круглое отверстие. В них и были просунуты шея и руки осужденного. Потемневшее дерево марали подозрительные потеки. Похоже, кровь.

– А этого за что, любопытно… – задумчиво проговорил Годимир.

– Да кто ж его знает? – пожал плечами Олешек. – Может, душегуб-грабитель, а может, обычный кметь. За недоимки тут тоже карают по всей строгости.

В этот миг зажатый в колодках человек приоткрыл заплывший глаз – видно, кто-то от души кулаком приложился – и проговорил охрипшим голосом:

– Тебе-то не один хрен?

– Вот те на! – развел руками шпильман. – К нему по-человечески…

– Это вы-то по-человечески? – продолжал осужденный, дергая щекой, чтобы согнать особо назойливую муху. Жирную, зеленую, здоровенную. – Вызвездились тут, разглядывают, ровно медведя ученого. Нет, чтобы…

Он не договорил, гордо дернул подбородком, заросшим грязной окладистой бородой, и закрыл глаза.

– Гляди, пан рыцарь, гордец! – в голосе шпильмана промелькнула нотка уважения. – Видно, не из обычных поселян.

– Похоже, что так, – согласно покивал Годимир, уже без стеснения рассматривая бородача. А что? Сам сказал про медведя, никто за язык не тянул. Осужденный выглядел лет на тридцать. Ну, туда-сюда пару годков. Широкие плечи, мускулистые руки – ни следа заморенности подневольного работника. Да и загар – не кметский. У тех лишь кисти рук и лицо с шеей знаются с солнцем. А тут – равномерная коричневатость. Выше пояса, по крайней мере. Ноги его скрывали ветхие и изодранные до неузнаваемости штаны. На спине – следы батогов. Старые. Может, даже больше, чем годичной давности. На правой щеке – тонкий белесый росчерк шрама.

– Пить хочешь? – поинтересовался рыцарь.

Незнакомец гордо промолчал.

– Слышь, тебя спрашиваю.

Подбитый глаз вновь слегка приоткрылся.

– Учти, любезный, больше трех раз я помощь не предлагаю, – нахмурился Годимир.

– Ну, понятно, – прохрипел наказанный. – Будет вельможный пан унижаться до помощи деревенщине.

– Дурень ты, братец, – обиделся Годимир. – Я ж…

– Оно ж легко за справедливость бороться, когда при тебе меч, щит и копье, – вел дальше хриплый голос. – Когда все это тебе с рождения положено по закону…

Рыцарь открыл рот, намереваясь дать достойную отповедь. Потом закрыл его и махнул рукой:

– Вот еще!

– Ладно, давай свою воду, пан рыцарь! – каркнул человек в колодке.

– Нет, ну надо же! – ошеломленно пробормотал Годимир, отстегивая баклажку от седла. – А не думаешь, любезный, что я обижусь и уеду, а тебя оставлю здесь стоять до второго пришествия Господа?

С этими словами он вытащил пробку, поднес горлышко к губам хрипатого, трудно различимым в густой бороде.

– В колодках столько не живут, – коротко бросил наказанный, открывая рот.

Олешек рассмеялся и, покачав головой, пояснил Годимиру:

– Знаю я таких. Встречал. Грабят богатых. Купцов потрошат, ростовщиков особенно не любят. Если удается, могут и пану мелкопоместному хвост прикрутить. – Незнакомец не ответил. Он ловил губами и языком тонкую струйку воды, льющуюся из баклажки рыцаря, но глазами в сторону шпильмана сверкнул, словно камень из пращи запустил. – Думают, таким манером можно справедливость восстановить. Только слишком часто во вкус входят. Чужое отнимать – оно ж приятнее и легче, чем своим трудом зарабатывать. А после и разницу между бедным и богатым замечать перестают. Я как-то про таких стишок сочинил. Рассказать, а?

– Ну, расскажи. – Рыцарь внимательно следил за струйкой, и потому от него не укрылся мгновенный озлобленный прищур колодочника.

– Изволь. – Шпильмана уговаривать не пришлось. Он почесал затылок и выдал:

– Складно поешь, – ухмыльнулся наказанный. Теперь его голос не хрипел. Все-таки не зря горло промочил. – Только что ты знать можешь о нашей жизни? О нашей борьбе?

– Верно. Ничего не знаю, – согласился Олешек. – Если кошелек срезать – это борьба, то ничего. Не приходилось.

– Вот и вали отсюда! – зарычал человек в колодках. – Я у вас ничего не просил! И не попрошу! Ну?! Проваливайте!

– Ну, конечно! – язвительно проговорил музыкант. – Зачем мы тебе нужны? Тебя твои же лесные братья найдут и освободят, а?