– Не будет нам дороги… – как всегда, Язаки гундел на все лады, не замечая никого и ничего вокруг, – не будет… пропадем мы… пропадем… есть хочу…

Да помолчи, ты! Да тише! – хотелось возразить в ответ. Кими мо, ками дзо! Язаки едва плелся, неся за плечами колчан с луком. Плелся и оглядывался. И чего ты оглядываешься? – раздражаясь, думал Натабура, – если бы здесь кто-то был, давно бы нас спеленали, поскольку топаем, что твои слоны. А засаду хорошо бы устроить на бугре со смятой травой – Натабура по привычке оценивал местность. Тогда бы нам некуда было деться, как только бежать вдоль тропинки, а в спины нам будут посылать стрелу за стрелой. Да и с таким спутником не особенно разгонишься: Язаки не умел двигаться осторожно. Если он проходил мимо ели, то обязательно задевал ветку, если переступал через камень, то с шумом сталкивал его с места. Он был сыном рыбака, его никто не обучал искусству самурая, а на его добродушной физиономии ясно отражались все владевшие им страхи и сомнения. К тому же они оба замерзли – тонкая деревенская одежда плохо грела.

Когда их выбросило волной на гору и они, судорожно цепляясь за траву и корни, взобрались на вершину, а потом посмотрели вниз, то ни деревни Вакаса, ни кораблей одзия не увидели. Голая прибрежная равнина, плавающие деревья, бурлящее море и водовороты. Один Водяной владыка – Удзи-но-Оса, грозя трезубцем, погружался в пучину, а его огромные и длинные усы и шелковистая борода все еще выплескивались к подножью столбовых гор.

Потрясенные и усталые, беглецы сидели на вершине горы, не в силах спуститься в горные долины.

С этой стороны гор кто-то жил – об этом говорили склоны, испещренные паутиной троп и усыпанные козьим навозом. На бугре примята трава, и дело вовсе не в козах, а в чем-то еще, что таилось в сумрачных сучьях. Не нравится мне это все, думал Натабура, не нравится. По всем правилам следовало сойти с тропы и двигаться лесом. Но в чаще к нам могут подобраться на расстояние верного выстрела, да и заблудиться недолго. Хотя, наверное, мы уже давно заблудились, потому что не знаем ни местности, ни верного направления. Топаем с горы, и все. А куда – не ведаем. Правда, во всей этой истории есть один большой плюс – мы остались живы, а это главное.

– Ох!.. – глухо выдохнул Язаки и зашатался, – слышь… дальше я боюсь…

Он оступился в ручей, с ужасом воздел руки, глядя куда-то вниз, и Натабура увидел глубокий след, залитый черной водой.

– Обыкновенный коровий… – Натабура поежился от холода.

Ему самому было не по себе. Да и усталость брала свое. Скорее бы убраться отсюда, подумал он. Ночь без огня нам не пережить: холодно, ноги мокрые, жрать охота. Котомку с едой, конечно же, потеряли еще в деревне.

– Это не корова, – уверенно возразил Язаки, – это Горная Старуха.

– Хоп? Какая старуха? – спросил Натабура, не очень веря Язаки. В той местности, где он жил, обитали только дикие кидзины, которые ели деревья, кроша их камнями, отчего дрожала земля и рассыпались горы.

– Горная… какая еще… – мрачно отозвался Язаки, озираясь по сторонам. – Заманивает людей в чащу и кровь выпивает. Ты заговора от нее не знаешь?

– Не знаю, – мрачно отозвался Натабура. – От всех тварей не заговоришься. Пойдем-ка…

Кидзинов он не боялся. С кидзинами у них был договор, а вот о Горных Старухах ничего не слышал. О них не говорилось ни в древних трактатах, ни в поучении придворных мудрецов.

Они обошли бугор, который так смущал Натабуру, и, углубившись в древнюю чащу, двинули вдоль лощины по левому склону. Теперь она хорошо просматривалась сквозь деревья.

– Ну и чего мы добились? – вопрошал неугомонный Язаки. – Пойдем-ка лучше в другую сторону?! – и оглядывался, сам не зная почему.

А потом вдруг оба почуяли запах серы. И увидели ее. Она стояла чуть ниже тропы, справа, закутанная то ли в шкуру, то ли просто сложила крылья, повернув свою лошадиную морду в сторону людей. Из ноздрей валил дым, а глаза горели рубиновым светом.

Робкий Язаки как шел, так и плюхнулся на живот, зарылся головой в еловые иголки, оберегая пупок, через который, как известно, духи проникают в человека.

Натабура окаменел. Не то чтобы испугался, а просто замер, вообразив себя деревом. Его одежда давно уже перестала быть белой – так что вряд ли кто-то мог разглядеть их с тропинки, разве что почуять. Почуять мог только зверь. Зверей Натабура не боялся.

Не отрывая взгляда от Старухи (ему казалось, что стоит отвернуться, как она исчезнет), Натабура медленно присел, на ощупь вынул ханкю из налучия на спине робкого Язаки, а из колчана – стрелы. Наложил одну, прицелился и выстрелил между двумя ударами сердца. Но за мгновение до того, как он намеревался отпустить стрелу, чтобы мысленно сопроводить ее до цели, Горная Старуха переместилась выше, на кучу камней. Для этого ей не понадобилось даже взмахивать крыльями. Как стояла, так и возникла на новом месте – перенеслась.

По спине у Натабуры пробежали мурашки. Он упрямо повел стрелой в ее сторону, и на этот раз старуха переместилась еще до того, как он натянул тетиву – за деревья и кусты. И вдруг заржала – громко и призывно, словно предупреждала или звала кого-то, и голос ее перешел то ли в хриплый вой, то ли в глухой орлиный клекот.

На ее призыв ответило блеяние – чуть ниже того места, откуда они шли с Язаки. Тогда Натабура, плохо что соображая, соединил миг – цель со стрелой и послал ее на звук. И тотчас в ответ зашуршала, завозилась нечисть во всем лесу. Закаркали вороны, пролетел встревоженный коршун, а верхушки деревьев, упирающиеся в небо, тяжело закачались. Он же, оседая, знал, что попал, но только на время отодвинул опасность.

***

Очнулся в зарослях по-осеннему бурого папоротника, в который заполз непонятно зачем. Рядом, как сноп, валялся Язаки. Его лицо разгладилось и выражало безмятежность спящего человека. В лесу было тихо, сыро и темно, хотя ночь еще не наступила, а только опускались сумерки.

Пощупал: кусанаги был на месте, там, где ему и положено быть – за плечами. Годзука, который Натабура засунул в петлю под знак кётэ, висел на груди. Значит, ничего страшного не произошло – разве что сон, который наслала Горная Старуха. Но попал ли он в нее? Теперь Натабура не был в этом уверен, и сердце его тревожно застучало. Так я точно никогда не дойду, упрямо решил он, поднимаясь.

– Вставай! – слегка пнул Язаки. – Надо идти!

Но разве можно было сразу заставить двигаться такого истукана, как Язаки, который так долго вытряхивал иголки из волос, вздрагивал и озирался, как упрямый осел, что их уже раз двадцать могли окружить и взять в плен. Ну же!

– Где это мы? – в довершении всего вопросил он голосом, в котором слышалась легкая паника.

Ему тоже хотелось домой – в тепло и уют. Он любил своих родителей, сестер и братьев и еще не осознал потерю, как совсем недавно не осознавал ее и Натабура. Он еще не отвечал сам за себя и свои поступки, а надеялся на кого-то другого.

– Знаешь что… Знаешь что… – Язаки всхлипнул и осекся, взглянув в суровое лицо спутника.

Он хотел пожаловаться, что голоден, что продрог и что ему хочется вернуться в деревню, но знал, что делать этого не следует, потому что Натабура был дзидаем, а дзидаи не прощают слез и нытья. Мало того, они не любят слабых телом и духом.

– Ладно тебе… – пожалел его Натабура. – Пойдем. Кажется… там деревня. Попытаем счастья. Кими мо, ками дзо! Все равно другого пути нет.

Конечно, они рисковали. Но к риску Натабура был привычен. Сколько раз они с учителем Акинобу попадали в подобные истории, но всегда выходили победителями. Неужели на этот раз не повезет?

И почти одновременно они почуяли запах дыма, навоза, жареного мяса и душистого хлеба. Натабура подавил спазм в желудке, а Язаки испуганно завел прежнюю песню:

– Заманивают нас… Заманивают… Для Горной Старухи заговоренная стрела нужна. – Он хотел показать, что все слышал, все видел и только делал вид, будто испугался.