— Почему не предупредил заранее? Сестра затеяла ремонт, ей не до гостей.

— У меня забронирован номер в гостинице.

Тамара знала, что он не собирался никого стеснять, тем ни менее, не удержалась от выпада. Ильин вздохнул. Откровенная враждебность жены усложняла и без того непростую задачу.

В номере, едва дверь за горничной затворилась, Тома поставила вопрос ребром:

— Зачем ты приехал?

Ильин в свою очередь поинтересовался:

— Сейчас Люда придет, и я все объясню. Я попросил ее быть в холле в половине одиннадцатого? — Иван достал мобильный: — Людочка, девочка, ты где? Отлично поднимайся. Номер сто пятый.

Это была маленькая победа. Его амбициозные дамы могли проигнорировать просьбы плохого мужа и никудышного отца. Однако снизошли. Тома явилась на вокзал, Люда в гостиницу.

Дочь переступила порог через пару минут, обменялась с матерью недоуменными взглядами и по привычке попыталась уклониться от отцовского поцелуя. Однако Ильин неожиданно для себя проявил твердость. Взял лицо дочери в ладони, притянул к себе и звонко чмокнул в губы. Получилось очень по-родному, как в прежние времена, когда все еще было хорошо.

— Садись, — Ильин тяжело вздохнул и начал. — Родные мои, мне надо кое-что вам сказать. Я долго собирался и только сейчас решился.

Иван будто увидел себя со стороны и неприятно поразился: жалкая поза, невнятная скороговорка, оправдательные интонации. Не удивительно, что Тома и Люда смотрят на него с надменным снисхождением.

— Я очень перед вами виноват. Но прошлого не вернуть и не изменить. А вот настоящее и будущее в наших руках. Поэтому я здесь и прошу вас. Нет, умоляю — давайте, мириться.

Неожиданно для себя Иван опустился на колени. «Господи, что я творю? — успел он подумать прежде, чем потерял контроль над собой. Случилось практически то же самое, что в момент ограбления. Только тогда из потаенных уголков души выползло на белый свет злодейское альтер эго. А нынче — драматическое, которое и устроило этот сентиментальный спектакль. Настоящему Ивану оставалось только слушать собственный голос.

— Я не хочу жить без вас. Вы моя семья, моя жизнь, вы мне нужны. И я нужен вам. Я стал другим. Томочка, дай мне шанс. И ты Людочка дай. Больше я у вас ничего не прошу.

Дамы молчали. То ли переваривали информацию, то ли выдумывали благовидный повод, чтобы отказать и уйти.

— Впрочем, можете ничего не давать! — Ильин не выдержал — поморщился. Душещипательную прозу он никогда не любил. — Я сам все возьму. Я не уеду из Харькова, пока вы меня не простите.

Между прочим, в поезде, под перестук колес Иван готовил совсем иную речь. Рациональная и убедительная она доказывала необходимость воссоединения семьи и совсем не касалась его переживаний по поводу одиночества. Которые, тем ни менее, мелодраматическая сущность живописала с мастерским красноречием.

— Я не могу и не хочу жить без вас. Вы моя….

Посередине особенно витиеватой рулады некстати возникла мысль:

«И все же стоять на коленях и взывать к милосердию — это слишком. Может лучше подняться?»

Ильин знал, что в критических ситуациях люди не всегда адекватны. Однако то, что вытворяло его внезапно пробившееся режиссерское дарование, было ужасным. Набор дешевых трюков, скопированных из сериалов, застали Ивана врасплох.

Но не бдительную Тамару:

— Ильин, прекрати цирк! — Тома сердито свела брови. — Вставай!

— Ни за что!

«Если уж я, как последний идиот, встал на колени, то выжму из этой ситуации все что можно», — подумал Ильин. А вслух заявил:

— Буду стоять, пока вы меня не простите!

Тома посмотрела на дочь. Та вернула матери удивленный взгляд. Прежде муж — отец не устраивал сцен.

— Милые мои, — Ильин добавил в голос проникновенности и теплоты. — Милые мои…

Наступил кульминационный момент. Сейчас или никогда предстояло сделать прорыв и либо переломить настроение зрителей (зрителей!!!), либо с позором уйти со сцены. Иван сконцентрировался, намереваясь произнести слова, которые уже звучали у него в мозгу.

— Милые мои, родн…

Завершить речь не удалось. Голос надломился, и остаток слова проглотила боль. Острой бритвой она полоснула сердце и разлилась огненным ручьем. В меркнущем свете лица Тамары и Люда расплылись бесформенными пятнами, мысли перепутались, в горле встал ком. Иван попробовал проглотить его и поперхнулся. Под надрывный кашель он потерял сознание.

…

— Ванечка….

— Папа!

— Ванечка…

— Мама, что с тобой?

— Дышать нечем…

Звуки возникали и исчезали, поглощенные кромешной тишиной.

— Мама, успокойся. С папой все в порядке.

— Ты уверена?

— Это обморок. Сейчас он очнется.

Ильин словно вынырнул из омута. Свет яркой вспышкой мелькнул перед глазами и растаял во тьме. А вот тактильные ощущения удалось удержать. Иван чувствовал, что лежит на чем-то твердом и неудобном, попытался изменить положение и от этого окончательно пришел в себя. Реальность предстала в следующем виде:

он лежал на полу,

Тома держала его голову у себя на коленях и гладила по щеке;

Люда сидела рядом и баюкала его руку;

лица у жены и дочки были растерянные и расстроенные.

Идиллия могла иметь только одно объяснение. От жалости к себе и испуга Иван окаменел: «Это конец, они прощаются со мной!»

— Папа! Иван!

Укор, прозвучавший в родных голосах, показался до невозможности неприятным:

«Я умираю, а они как всегда …»

В голове было отчаянно пусто.

«Вот и все. Надо срочно подводить итоги».

Ильин когда-то читал, что перед смертью у человека появляется возможность, оглянуться на прожитые годы и напрягся. Однако вместо глобальных воспоминаний в сознании возникла лишь старая детская обида.

Ему десять лет. Накануне дня рождения родственники, словно соревнуясь друг с другом, наобещали кучу дорогих подарков. Сгорая от нетерпения, он ждал праздника. Время тянулось бесконечно, в мечтаниях и рассказах друзьям-приятелям о будущих богатствах. Тем горше оказалось разочарование. Гости явились к застолью с дешевой не нужной дребеденью. Никто не принес обещанного.

«Наверное, я тогда и сломался. Посчитал их предателями, а себя жертвой и неудачником…»

Разгадывать психологические ребусы, не было времени. Последние мгновения Иван хотел посвятить иному. Было интересно (ох уж эта журналистская натура) с какими ощущениями он перейдет последний рубеж. Действительно ли так привлекателен тоннель, по которому душа улетает на небо? И насколько ярок свет в конце его?

Хотя умирать Ивану не хотелось, уйти именно так — чувствуя на щеке Томины пальцы и ощущая нежность, с которой дочь гладит его руку — было истинным наслаждением.

«Все-таки они меня любят, — грустно порадовался Ильин и посетовал: — когда меня не станет, они будут страдать. Бедные девочки».

— Иван! — круша иллюзии, раздался голос Томы.

«Не любит она меня. Не любит. Любила бы, то хотя бы на прощание сказала что-нибудь хорошее».

— Папа! — дочка вела себя не лучше матери: — Папа, вставай!

— Я умираю, — объяснил Иван и, усугубляя ситуацию, закрыл глаза.

На что он рассчитывал? На сострадание? Ха-ха!

— Папа, ты просто упал в обморок. Вставай. Все в порядке.

Банальный обморок вместо трагического исхода? Ильин недоуменно качнул головой. Не может быть. Может! Он совсем неплохо себя чувствовал. Немного ныло сердце, отчетливо болел затылок (наверняка, ударился при падении). В остальном организм функционировал нормально. В дополнение к очевидным признакам жизни в животе громко забурчало.

— Обморок… — с некоторым сомнением произнес Иван, и попробовал подняться.

— Лежи! — Тамара оборвала попытку резким движением и сердито произнесла. — А ты не командуй. — Это уже в адрес дочери. — Человеку плохо, а ты «вставай, вставай».

Иван снизу вверх посмотрел на жену. Что значит этот неожиданно возникший гуманизм? Может быть, Тамара испугалась за него? Может быть, она готова помириться? Увы, лицо супруги олицетворяло лишь упрек: суровая складка соединяла брови, взгляд полнился безразличием, сжатые губы вытянулись в нитку.