Часть третья

ЖЕНЩИНА

ГЛАВА I

На рабочем столе творился обычный бардак, тем более нелогичный, что никакой работы здесь никогда в жизни не делалось. Но никто бы не догадался. Беспорядочные стопки бумаг, монитор облеплен желтыми стикерами, словно квадратный подсолнух, на старой распечатке олимпийские кольца от передвижений чашки, и сама она тут же, естественно, немытая. Фото Олафа с мальчишками задвинуто за сканер и накрыто, как мантией, хвостом неоторванного факса. Имидж деловой женщины соблюден безукоризненно. Ради имиджа мы и не такое способны терпеть.

Анна бросила сумочку на гостевой стул, села на рабочее место, включила поочередно компьютер, кондиционер, электрочайник: все здесь же, в досягаемости протянутой руки — кнопки управления маленькой офисной жизнью. Вокруг оптимистично зажужжало, запищало, забулькало. Обеих сотрудниц Фонда, наших подчиненных, еще не было, да они сегодня и не придут, с чего бы им являться в субботу, — но жизнь прекрасно бурлила и без них.

Добурлила до кипения и отключилась со звучным щелчком.

Монитор выдал вопросительное окно; Анна ввела пароль, и компьютер принялся неторопливо загружаться. За то время, что ему на это требуется, мы как раз успеваем заварить чай, блекло-зеленый отвар с запахом жасмина. Разумеется, хочется кофе; но после сорока приходится либо радикально менять вкусы в сторону скучной полезности, либо постепенно превращаться в старую больную ведьму. Было бы обидно — особенно теперь.

Она пила мелкими глотками горячую жасминовую зелень, глядя поверх бардака на столе в окно, где обледенелый жестяной марлин над рыбзаводом судорожно дергался туда-сюда, словно флюгер, обманутый порывистым ветром. Если б не эта бестолковая рыба, пейзаж за окном побил бы все рекорды мрачности: крыши, трубы, серый городской снег. А так — ничего. Вполне можно жить и как бы работать.

Компьютер изобразил готовность, и Анна ринулась в сеть. Как в омут.

Почтовая программа двинулась вперед медленно и натужно, затем, как обычно, зависла, пришлось перегружаться. Невыносимо. Почему Олаф не поставит сюда нормальную оргтехнику?! Правда, мы его об этом не просили и теперь уже точно не попросим. Будем терпеть как есть. Мы и не такое способны вытерпеть.

Главное — не напрягаться, не фокусироваться в безумную точку, не смотреть в монитор. В конце концов, несолидно, нелепо, даже смешно. У нас муж, и не худший из возможных экземпляров, у нас, черт возьми, двое детей. Извлекла фотографию из-под факсовых завалов, расчистила для нее место на столе между колонкой и ковриком для мышки. Мальчишки на фото были на пару лет младше, чем сейчас, а потому казались какими-то ненастоящими. Вот Олаф с тех пор ничуть не изменился. Он вообще никогда не менялся, сколько мы вместе — и теперь, когда все остальное плывет и плавится, на глазах обращаясь в свою противоположность, это особенно абсурдно и непостижимо.

Писем не будет. Ни от кого, ни одного, все-таки суббота, — и мы спокойно поедем домой, стараясь не обращать внимания на странную пустоту внутри. Бессмысленно, ведь пустота предполагает, что раньше данный объем был чем-то заполнен, а это неправда. Заполняла его чистая иллюзия, и — будучи умной женщиной, скептичной интеллектуалкой и трезвой реалисткой — мы знали об этом с самого начала. Иллюзия, которая нас развлекала, добавляла жизни красок и драйва, но не больше, не больше. Если мы позволили себе расслабиться и подсесть на нее, будто на легкий наркотик, то теперь-то уж точно все кончено. Что, разумеется, к лучшему.

Жестяная рыба за окном беспомощно крутила длинным мечом носа. На краю зрения поменялась картинка: кажется, загрузилось. В вашем ящике находится 1 (одно) непрочитанное сообщение. Наверняка какой-нибудь спам.

Если б у него было хоть малейшее желание переписываться, пускай даже так, не всерьез, для разрядки, как это делали мы сами, он ответил бы давным-давно. Но он ни разу не написал раньше и тем более не напишет теперь. Скорее всего, он уже вытер из ящика те письма и не сохранил себе адреса. Ему незачем.

Нам тоже.

Положила руку на мышку, словно на приклад оружия или рычаг управления самолетом. Клацнула сразу же, как только увидела, не прочла даже — угадала его имя в адресной строке. Его новое, ненастоящее имя…

Программа опять подвисла, в углу монитора крутилось и крутилось колесико, неутомимое, как вечный двигатель. Анна Свенсен, успешная женщина, деловая и замужняя, глава благотворительного фонда и мать двоих детей, красивая и еще молодая, богатая и счастливая. И это жалкое вертящееся колесико — словно водоворот, откуда не выплыть, не выбраться. Несопоставимые вещи запросто меняются местами в искаженном, неправильном мире. И мы ничего не можем с этим поделать.

Скользнула взглядом по открывшемуся тексту. Горячая волна в щеки: что?.. Ну да, а мы-то думали… Издевается. Сама виновата.

Усмехнулась. Закрыла; спохватилась, вернула назад, перечитала снова.

Похоже, действительно надо ехать.

Дорога пошла на круг, в объезд обширной территории санатория. Мужу мы скажем, что ездили именно сюда, в санаторий, по делам Фонда, с усмешкой решила Анна, придерживая руль на повороте. Кстати, и в самом деле пора бы заглянуть, первое число, время для ежеквартального благотворительного взноса. Поморщилась от ноющей, как зубная боль, непобедимой тоски. Не сегодня. Хотя бы в понедельник. Или вообще послать Ивонн.

В поселок Анна въехала привычно, по ветвистой системе боковых заездов, давно выученных наизусть, как линии на ладони любимого человека. Пускай это будет рука Олафа, не жалко. Главное, что не надо спрашивать у аборигенов дорогу, привлекая к себе лишнее внимание. Спустилась почти к самому морю, загнала машину в гараж с перекошенной половинкой двери на одной петле, облюбованный еще в те времена, когда мы и вправду проводили здесь благотворительный рейд. Прикрыла скрипучую створку и зашагала вверх по утоптанной снежной дороге.

Все-таки мы давненько здесь не были. Анна шла вперед и словно бы отмечалась в точках стратегического значения: вот тут впервые выступает из-за поворота его дом; отсюда просматривается пляж, где он еще тогда, до снега, играл с большой породистой собакой; с этого места лучше всего видны его окна с квадратным силуэтом монитора за ними; а здесь можно встать в зазор между соседними строениями и беспрепятственно следить за входом в дом с одноэтажной стороны. В свое время мы все это перепробовали. Как ни прискорбно, как ни смешно.

В последней точке она остановилась и огляделась по сторонам. Поселок был тих и безлюден, как, впрочем, и всегда, а сегодня рыбаки к тому же вышли, наконец, на лов. Все равно: действуем по возможности быстро и четко, чтобы оказаться внутри раньше, чем кто-нибудь успеет увидеть чужую женщину под его дверью. Впрочем, он и сам наверняка до сих пор настолько чужой здесь, что никакой случайный свидетель не захочет и не станет вмешиваться в его жизнь. Мы ничем не рискуем. Вперед!

Он написал, что кладет ключ за порогом. Расплывчатое указание; но когда Анна сунула руку в предполагаемую щель, металлическая связка легла в ладонь точно и сразу, будто притянутая магнитом. С первой же попытки определила нужный ключ, вставила в скважину мягко, без сопротивления — а вот проворачиваться он не хотел, и Анна билась над замком добрых две минуты, пока не догадалась потянуть на себя ручку двери.

Открыла. Вошла.

Вот только не надо, решила она, проходя мимо стеклянной двери (видимо, на кухню) по короткому коридору. Хотя бы сегодня не будем впадать в дешевую сентиментальщину с примесью шпионажа. Никакого обследования его территории, сдобренного догадками относительно образа жизни хозяина, его привычек, слабостей и уязвимых мест дома-крепости. Есть конкретная просьба, и мы ее выполним. И не больше. Не больше.

Остановилась на пятачке между тремя дверьми и огляделась по сторонам. Ничего. Только слепой кусок стены, где любая женщина непременно повесила бы зеркало. Анна крутнулась на каблуках: триста шестьдесят градусов. И ничего.