— Именно так. Готовность номер один.
Туманная дымка, с утра висевшая в воздухе влажной взвесью, к моменту взлета совершенно расчистилась. Самолет набирал высоту в ярко-синем небе, и, распластав лицо об иллюминатор, Виктор видел внизу ярко-синее море, вогнутое, словно эмалевая чаша с извилистым белым ободком береговой линии. Сверкающий кобальт, лазурь, ультрамарин. Глубокий, насыщенный, сильный цвет. Новый цвет твоей победы и свободы.
Перестань. Тебе не нужна больше эта грубая колористическая наглядность, примитивное отображение ключевой идеи в общепонятный визуальный символ, призванный сплотить вокруг нее максимум союзников, распознающих друг друга по цветовому признаку, будто солдаты одной армии, игроки спортивного клуба или члены бизнес-корпорации. Да и союзники как таковые тебе больше не нужны. Это твоя и только твоя свобода, которая будет принадлежать целиком и полностью тебе одному. Ведь иначе и не бывает. Если понимать под свободой именно ее, а не что-нибудь приблизительное, похожее, но по сути совершенно другое.
Нет у нее никакого цвета.
Только формула.
Они уже летели над континентом, и внизу появились первые облака, постепенно соткавшись в непрозрачную преграду, похожую на заснеженную и обманчиво близкую фальшивую землю. Ей не было видно конца и края; Женька и тот вскоре отвернулся от иллюминатора.
Тоже правильно и необходимо сейчас. Не смотреть вниз. Запретить себе не то что вглядываться — даже вспоминать о той катастрофической бездне, которая зыбко покачивается под брюхом самолета, под твоими ногами. Ожидая: вдруг ты совершишь неверное движение, допустишь малейшую ошибку, просчет, неточность; вдруг твои враги окажутся сильнее и быстрее, ударят по всем направлениям твоего замысла раньше, чем он успеет воплотиться в конкретные формы; или вдруг тебе просто не повезет, в безупречное построение вклинится какая-нибудь мелочь, песчинка, и от нее разбегутся во все стороны змеистые трещины, нарушится баланс, все накренится, покосится, рухнет под откос…
Но никакого «вдруг» не будет. Пускай как вариант, как допущение — никогда. Только вперед и вверх: единственно правильное направление взгляда.
…В аэропорту родного города было непривычно людно: как если бы биоальтернативщики и вправду запустили в производство свое дешевое авиатопливо, усмехнулся Виктор, сходя по трапу. Правда, толпа уже расходилась, создавая впечатление, будто он только-только совершил посадку, вместительный самолет с запахом жмыха. Ладно, так даже лучше, чуть больше шансов вернуться незамеченным. В то, чтобы удалось скрыть сам факт поездки, разумеется, было бы наивно верить.
— Виктор!..
Он заметил ее поздно, когда уже почти прошел мимо, а она кинулась наперерез, размахивая микрофоном с кубиком эмблемы канала. Затормозила почти вплотную, телевизионно улыбнулась, косо глянула на Женьку и снова улыбнулась в упор, теперь уже прицельно, вкрадчиво, интимно:
— Привет.
— Здравствуй, Лика.
Ответил, не останавливаясь, по возможности корректно, не позволяя себе выброса лишних эмоций. Утечки информации в любом случае не могло не произойти, да. Но чтобы настолько… чтобы какая-то журналисточка с занюханного третьего канала…
Пошла рядом, с первого же шага точно попав в ритм его порывистой походки. Похоже, не собиралась отставать. Было что-то непристойно-вызывающее даже в том, как она сжимала микрофон.
— Не думай о себе слишком много, — насмешливо сказала она. — Депутат Пшибышевский повез свою певичку в свадебное путешествие. Только что проводили, полно прессы, как видишь.
Толпа уже практически рассеялась. Возле входа какой-то парень зачехлял камеру, сквозь стеклянную дверь Виктор разглядел несколько машин с телевизионными эмблемами. Похоже, и вправду журналисты, и было бы преувеличением утверждать, будто все они встречали здесь тебя.
— Убедился? — усмехнулась Лика. — Иногда бывают просто совпадения.
Не просто, подумал он. Совпадения — самое удивительное, важное и ценное из всего, что может произойти и происходит в жизни. От совпадения или несовпадения, по большому счету, зависит все, и постфактум не так уж и принципиально, случайно ли оно или заранее выверено, собрано по элементу, по пикселю, по кирпичику. У тебя всегда неплохо складывалось с ними, совпадениями.
Окинул ее взглядом, дерзкую и красивую, опасную и циничную, вульгарную и волнующую. Выходит, совпало. Хорошо. Значит, совпадет и дальше. Совпадет всё.
К выходу подкатила его машина, и Виктор, распахнув дверцу, расчетливым движением втолкнул журналистку внутрь. Она взвизгнула, засмеялась, крикнула что-то протестующее о программе, операторе и микрофоне. Сел рядом, сразу ощутив в полумраке ее горячее бедро. Поверх тонированного стекла увидел, как мнется снаружи окончательно сбитый с толку, смешной и лопоухий Женька.
— Ты свободен, — сказал ему Виктор. — До понедельника.
(за скобками)
Окно посередине выходило на тихий перекресток, балкон углового здания напротив поддерживали два грифона с изогнутыми хвостами. А в торцовое просматривался сквозь буйную зелень кусочек главной площади и даже башня с электронными часами, по которым вся страна встречала Новый год. И еще крыши, мозаика разноцветных крыш исторического центра города. Мансарда, чердак — да какая, в сущности, разница? Все равно здорово.
Виктор вышел из кабинета — собственного кабинета! — и прошелся по офису, еще недоделанному, захламленно-пустому, пахнущему ремонтом. Здесь будет общественная приемная: диван, пара кресел, секретарь. Туг посадим пиар-отдел — забавно звучит, по смете всего-то две скромные студенческие ставки; ничего, пора привыкать к политическому сленгу. В самой большой комнате будет конференц-зал. А что, метраж почти такой же, как там, в ДК. Поставить овальный стол, побольше стульев, купить новый электрочайник и несколько блоков чайных пакетиков…
Все хорошее, все настоящее останется как раньше. Только теперь — еще и по-взрослому. Всерьез. Чтобы уже никто не мог и не смел не замечать, не считаться.
Что-то с грохотом рухнуло. Виктор выглянул в коридор.
— Привет, — сказал через плечо Олег, составляя заново пирамиду из картонных коробок при входе. — Можно к тебе?
— Почему «ко мне»? Это же наш офис. Конечно, заходи.
И все же ощутил маленькую заминку, решая, куда именно его провести: в приемную, в конференц-зал, к себе в кабинет? Усмехнулся; о назначении всех этих помещений пока что знал только он сам. Из верхней коробки вывалился остаток тиража последнего выпуска, и брошюры лежали россыпью на полу, словно сбитая ливнем листва. Олег присел на корточки собирать.
— Да брось ты. Пойдем.
Виктор крутнулся на каблуках и проследовал все-таки в кабинет. Площадь была видна только оттуда. Присел на подоконник торцевого окна:
— Мебель и оргтехнику на той неделе завезут. Тогда и будем обживаться. На тебя рассчитывать?
Олег подошел к другому окну, с видом на перекресток и балкон с грифонами. Обернулся:
— Что?
— Я спрашиваю, придешь помогать с переездом?
— А-а. Да, конечно, звони.
Провисло молчание, словно парус без ветра. По идее, заговорить должен был Олег, заявился же он для чего-то сюда, — однако он молчал, и не спрашивать же, в конце концов, «зачем пришел?»… Тишина становилась давящей, как гидравлический пресс. Виктор подал голос:
— Хорошее место, правда?
Олег кивнул.
— И аренда недорогая. Вообще смешные деньги для центра.
— Я насчет Женьки.
Вот и сказано. И нечего делать вид будто не догадывался, не ожидал.
— Не знаю, что у тебя с Оксаной, — продолжал Олег ровно, по-прежнему глядя в окно. — Собственно, меня оно и не касается. Но он ее любит, и ты об этом знаешь. Было бы честно поговорить.
— Я так и хотел, — голос дрогнул, как если бы он, черт возьми, оправдывался. — Я поговорю.
— Поговори, — с нажимом повторил Олег. — А то он сидит в общаге, даже на пары не ходит. И дело не только в Ксюхе, ты понимаешь.
— А в чем? — с вызовом спросил Виктор.
Разумеется, он понимал. Это они ни черта не понимали в происходящем, в упор не видели того, что делалось у них под носом, без чего она гроша ломаного не стоила бы, их самодеятельная свобода!.. И надо же, именно теперь, когда удалось выйти на новый уровень, когда цель стала на порядок ближе и обрела реальные контуры — эти никчемные идеалисты и неврастеники начинают возмущаться. Чего стоит одна Краснова с ее демаршем. Но Олег-то вроде бы нормальный, уравновешенный парень. Какого?..
— Ты, конечно, знаешь, что делаешь, Витя. Но ведь за все это, — неопределенный жест вокруг, включающий в свою орбиту и башню, и площадь, и грифонов, — придется расплачиваться. Ты хотя бы в курсе, как именно? Уже договорился?
— Допустим. По-твоему, я должен отчитаться? Испросить благословения съезда, как требует Краснова?
Олег пожал плечами. Поглубже сел на подоконник, уже не доставая ногами до паркета. Спросил:
— Ты не жалеешь?
— О чем?
— Что она ушла. На Таньке многое держалось.
— Да ладно, еще вернется.
— Вряд ли.
— Олег, — Виктор встал, зашагал по будущему кабинету, — ты хоть сформулировал бы как следует, чего тебе от меня надо, а? Хорошо, с Красновой я тоже поговорю. И еще один съезд мы, разумеется, организуем, настоящий, партийный, и на нем я отчитаюсь за каждую копейку. А тебе скажу уже сейчас, что никаких кабальных условий я ни с кем не подписывал. Все это, — аналогичный кругообразный жест, — ради свободы, понимаешь? Ради настоящей свободы, а не дремучего детства с салатовыми ленточками!
— По-моему, ты не понял. Никто не говорит, будто ты чего-то прикарманил или влез в кабалу. Я о другом. Мы сейчас теряем самое главное, Витька. Я не уверен, что оно у нас было с самого начала, но если да, то сейчас мы его вот-вот потеряем. Как бы тебе объяснить…
— Вот-вот. Попробуй пояснить внятно, хорошо?
— Попробую. Нам нельзя идти в политику, потому что она по своей сути противоречит свободе. Возникает диссонанс, люди дезориентируются. Сначала нонконформисты вроде Женьки или Красновой. Но постепенно это захватит всех. От чего-то одного придется отказаться. Догадываешься?
— От свободы, — усмехнулся Виктор. — Только это сплошная демагогия, Олег. Звучит вроде бы логично, но ты подменяешь понятия. Свобода — это наша цель, наша жизнь. А политика — инструмент для вхождения в реальность, и не больше. Сильный инструмент, и на данном этапе нам без него не обойтись. Или предложишь какой-нибудь другой?
Олег молчал.
— Помнишь наши «Пять шагов к свободе»? Так вот, пора издать еще одни «Пять шагов», только уже в другом, социальном масштабе. И либо мы их делаем, либо топчемся дальше на уровне неформальной молодежной тусни! — голос взлетел, как на выступлении перед аудиторией, и Виктор, спохватившись, сбавил тон. — Разумеется, взрослеть страшно. И вообще что-то менять. Тут возразить нечего, просто смотри шаг второй.
— Я ничего не боюсь, — процитировал Олег.
Почти без иронии. Но этого «почти» хватило, чтобы одна из самых неоспоримых фраз прозвучала претенциозно и фальшиво.
Снова образовалась висячая штилевая пауза. Часы на башне за окном поочередно показали число и месяц, температуру воздуха, театральный анонс, банковскую рекламу, — что угодно, только не время. Сегодня еще занести справку в налоговую и разобраться с реквизитами, а на восемь договаривались погулять с Ксюхой… наверное, придется перезвонить.
— Я зайду в общагу, — сказал он. — Сегодня вечером, часов в восемь.
Олег кивнул и спрыгнул с подоконника. Виктор проводил его до выхода, наступая на рассыпанные брошюры. У самых дверей задел локтем пирамиду из коробок, она покосилась, как Пизанская башня, но устояла, и общими усилиями им удалось кое-как ее подровнять. Потом Олег коротко простился, побежал вниз по лестнице, и с каждым пролетом звук его шагов становился все более гулким и нереальным.
Виктор вернулся в офис и опять подошел к окну. Ощущения щенячьего восторга от собственного кабинета с видом на площадь уже не реанимировать, и не надо. К счастью, есть вещи куда более ценные и важные, а главное — значительно менее уязвимые. Причем их немало в жизни, таких вещей.
Присел на подоконник и достал из кармана мобилку:
— Привет, Ксю.