– О, да тут вся госпожа де Люрсе! – воскликнула госпожа де Сенанж. – Принимать свои застарелые пороки за неувядаемые чары! Как это тонко подмечено! Лучше и точнее не скажешь. И сколько таких женщин! Я узнаю в этом портрете тысячи знакомых лиц.

– Но все-таки не всех, кого он напоминает, – заметила госпожа де Монжен; – в то же время вы усматриваете в нем сходство с теми, кто на него нисколько не похож. Например, госпожа де Люрсе: она далеко не стара и вовсе не кажется смешной.

– Не понимаю вашего упорства, сударыня, – сказала госпожа де Сенанж, – вы меня даже обижаете. Не будем говорить о странных претензиях этой дамы, они всем известны. Но сколько же ей по-настоящему лет?

– Если хотите знать точно, – ответил Версак, – всего только сорок. Но лично я считаю, что ей больше, потому что я ее не люблю и не желаю, чтобы ее еще можно было считать нестарой.

– И кстати, вы ошибаетесь, – сердито сказала госпожа де Сенанж, – сорок лет! Не может быть! Только сорок… Я отлично помню…

– Нет, сударыня, – возразил Версак, – если вам так угодно, то я могу назвать цифру «сорок пять»; но это уже клевета, и дальше этого предела я пойти не рискну. Однако по какому поводу началась эта благожелательная дискуссия о возрасте госпожи де Люрсе?

– Нетрудно догадаться: все началось с нежных чувств, которые она каким-то образом умудрилась внушить господину де Мелькуру.

– О-о, сударыня, – сказал Версак таинственно, – если хоть немного уважаешь человека, не надо говорить вслух о его интимных делах. О них и думать-то не следовало бы. Но мы от природы слишком несовершенны и то и дело впадаем в грех злословия. Насколько мне известно, нет молодого мужчины, которого столь противоестественное увлечение – разумеется, если это проверенный факт, – не погубило бы навсегда в глазах общества. Скорее всего, господин де Мелькур питает к этой даме уважение, почтение, даже, если хотите, преклоняется перед ее добродетелью; но если его заподозрят в чем-либо большем, это будет для него весьма опасно.

– Вы его защищаете более рьяно, чем он сам, – заметила госпожа де Сенанж. – Видите? Он не опровергает выдвинутых мною обвинений, и даже самая тема нашего разговора ему неприятна.

– Не исключено также, – возразил Версак, – что она ему просто наскучила, и я вполне его понимаю. Вы говорите, этот разговор ему неприятен; может быть; но я не вижу, каким образом это может подтвердить или опровергнуть ваши подозрения. Быть недовольным, когда тебя в чем-то уличают, разве это значит признать себя виновным? Допустим даже, что госпожа де Люрсе действительно к нему неравнодушна, но кто в мире защищен от таких напастей? Можем ли мы нести ответственность за то, что внушаем любовь? Если мы презираем домогательства иных безрассудных женщин; если мы их не щадим, когда забота о собственной чести не позволяет нам ответить им взаимностью, – что может свет возразить на это? И я уверен, господин де Мелькур поступил не иначе, и ему не придется упрекать себя в попустительстве.

– И напрасно вы все это говорите, – сказала госпожа де Монжен. – Я не вижу, в чем бы тогда провинился господин де Мелькур; по-моему, он мог бы поступить гораздо опрометчивей.

– Несмотря на мое глубокое и, увы, напрасное преклонение перед вашим умом, – сказал Версак, – я никак не могу с вами согласиться. А вы, сударыня, – обернулся он к госпоже де Сенанж, – просто меня удивляете: неужели вы так плохо осведомлены о вкусах господина де Мелькура, что приписываете ему склонности, каких у него вовсе нет, и продолжаете укорять его в слабости к госпоже де Люрсе?

– Я о чем-то осведомлена? – удивилась она. – Уверяю вас, я вполне чистосердечна; да он и сам не отрицает.

– Это ничего не значит, сударыня. Обычно вы бываете так проницательны, так тонко разбираетесь в делах самых сложных! Мне и самому привелось в этом убедиться. Неужели же вы не в состоянии разгадать его сердечную тайну? Сжальтесь над нами, сударыня; разгадайте нас поскорее.

– Нет, – сказала она, – это не годится; пусть он сам поделится со мной своими волнениями; тогда я буду знать, что ему посоветовать.

– Что ж, сударь мой, – сказал мне Версак, – исповедуйтесь. Вы поистине счастливец. Но такого рода признания, – добавил он, видя, что я ошеломлен, – не делают при свидетелях.

– Однако что же это за великий секрет? – спросила госпожа де Сенанж. – Я ничего не понимаю. Я заинтригована.

– Очень плохо, что не понимаете, – продолжал Версак, – кто сам ни о чем не догадывается, тот не достоин, чтобы ему делали признания.

– Не беспокойтесь, сударыня, – вмешалась тут госпожа де Монжен, – раньше или позже эта чудесная тайна откроется вам.

– А тем временем, – возразила госпожа де Сенанж, – ее от меня упорно скрывают.

– Ну вот, теперь я вижу, что мы можем без всякого риска открыть ее вам, – сказал Версак. – Но скажите вот что: где вы сегодня ужинаете? В Предместье[9]?

– Да, – ответила госпожа де Сенанж, – но не у себя. Мы обе приглашены к маршальше***. Приходите тоже.

– Увы, не смогу, – сказал Версак, – я также ужинаю в некоем предместье, но в другом.

– А! Любовное свидание, надо полагать?

– Любовное? Нет.

– Это все та же хорошенькая госпожа де***?

– Та же никак не может быть, потому что она никогда не была моей.

– Ну, знаете ли, это даже глупо! – воскликнула госпожа де Монжен. – Какой смысл отрицать то, что всем известно, о чем уже скоро два месяца кричат на всех перекрестках!

– Как убедить вас, сударыня, что я отнюдь не обладаю всеми женщинами и всеми пороками, которыми меня наделяет молва?

– В таком случае это какая-то старая связь? – предположила госпожа де Сенанж.

– Нет, – ответил Версак, – последнюю старую связь я разорвал как раз сегодня утром.

– Неужели нам никак нельзя узнать, кто ваша теперешняя любовь?

– Которая именно? Самая новая?

– Да, самая новая.

– Как, вы не знаете? Странно! Неужели вы так-таки и не знаете, кто она? Но ничего. Об этом скоро будут тоже кричать на всех перекрестках, и вы все узнаете. А я-то думал, это уже давно всем известно. Началась наша любовь в Опере, продолжалась в другом месте, а закончится сегодня в моем холостяцком домике. У меня, поверьте, очаровательный маленький домик. Да, вот прекрасная мысль: я приглашаю вас всех в этот домик поужинать в интимной обстановке.

– О, как любезно и забавно! – сказала госпожа де Монжен, – это там же, где…

– Да, сударыня, – прервал он, – там же. Итак, мое предложение принято?

– Интимный ужин в холостяцком домике! – ужаснулась госпожа де Сенанж. – Да бог с вами! Такие пирушки совершенно неприличны, в хорошем обществе их вполне справедливо осуждают.

– Что за вздор! – воскликнул Версак. – Даже если их и осуждают, стоит ли обращать внимание? Да прячься от людей или не прячься, они все равно все узнают! Чем больше вы будете считаться с мнением общества, тем суровее оно вас осудит. А по-моему, нет ничего приличнее, удобнее и надежнее небольшого уединенного домика, где никто не подслушивает и не подсматривает и где вы ограждены от сплетен, которые, судя по вашим речам, так сильно вас пугают. Я считаю, они вошли в моду не столько в силу необходимости, сколько именно потому, что мы больше всего печемся о приличии. Где еще можно поужинать вдвоем так уютно и спокойно, как в холостяцком домике? Где еще в наше время можно на свободе вступить в приятное общение? Как нам обойтись без такого домика? Женщина с нежным сердцем или вольным образом мысли, но уважающая себя и потому желающая скрыть свои увлечения и шалости, – может ли она уберечь свое доброе имя без этого укромного пристанища? Что может быть добропорядочней, надежней, потаенней, чем радости, вкушаемые в этом приюте любви? Избавившись от утомительной парадности, ускользнув из пышных апартаментов, где любовь бесприютна, где она постепенно хиреет, мы переносим ее в скромный домик, где она оживает и расцветает вновь. Под его приветным кровом воскресают желания, заглушенные светской суетой, и жажда наслаждений долго не иссякает.