Карл был самым страшным расистом из тех, кого я знала в Южной Африке, тогда как женщина, перед которой я стояла, заявлявшая, что она его невеста, была чернокожей азиаткой.

Но не только это. У нее были выступающие вперед зубы, короткие ноги и кустистые курчавые волосы. Вот с кем я соперничаю.

Чтобы заполнить паузу, я похвалила красивый цветок пойнсеттии, стоявшей в горшке на окне. «Спасибо, – сказала она. – Карл дал его мне вчера».

Так вот кто был «мамой», ради которой он должен был пренебречь своей невестой. Чем больше я узнавала, тем более необходимым казалось потребовать объяснений от Карла.

Поэтому Рона и я решили позвонить попросить его прийти.

Карл подошел к телефону, когда я позвонила на квартиру, и сказал, что волновался из-за моего исчезновения.

«Я в районе Саттон Плейс, – сказала я. – Но не в доме твоих родителей». И он правильно сообразил, в каком месте я нахожусь. Ему ничего не оставалось делать, как прийти и слушать звук «фанфар».

Как только он вошел в дверь, Рона, которая была явно очень эмоциональной женщиной, начала забрасывать его вопросами и выкрикивать обвинения и, наконец, потребовала решить, кто из нас его невеста.

«Ксавиера – моя единственная невеста», – объявил Карл. При этих словах она впала в истерику, схватила тяжелую каменную пепельницу и нацелилась бросить ему в голову.

К счастью, я была достаточно близко, чтобы удержать ее бросок, но в этот критический момент я увидела что-то такое, что решила – это, должно быть, ошибка. Тогда в момент опасности выражение эротического наслаждения вспыхнуло в глазах моего жениха.

Все быстро закончилось, и мы ушли. Мне было жалко Рону, но я очень любила Карла и была так рада, что он выбрал меня в ее присутствии, что приняла его объяснения, которые он промямлил, и согласилась не обсуждать этот случай снова. Когда я люблю, то могу легко простить. И что еще я могла сделать? В Нью-Йорке я больше никого не знала. Кроме того, я сидела без денег и не могла оплатить билет до дома.

Два дня спустя после драмы в Саттон Плейс я познакомилась с другой частью личной жизни Карла – его семьей.

Родители Карла были медиками и владели великолепной двойной кооперативной квартирой. Внутреннее убранство комнат действительно было величественным, и она была достаточно большой, чтобы две горничные – японка и гречанка – не сидели без дела.

Отец Карла был психиатром и совершенно очаровательным человеком. Его же мать являла собой что-то совершенно противоположное. Она была дерматологом, и с первого момента нашей встречи вызвала у меня страстное желание оказаться где-нибудь подальше от нее. Она была типичной всеамериканской сукой пятидесяти с лишком лет, с тоннами косметики на наштукатуренном лице и мини-юбками, хрипатым от джина голосом и кучей пустой болтовни.

Мои впечатления от нью-йоркских женщин, которых я ошибочно считала типичными американками, были не очень благоприятными. У меня вызвал отвращение способ, каким эти женщины сорока и пятидесяти с лишком лет, одетые в эти смешные, короткополые, по-сорочьи пестрые одежды, в париках, с бантами, тройными накладными ресницами пытаются соревноваться со своими дочерьми.

В полдень вы можете их увидеть прогуливающимися в Бонвит Теллер, одетыми во все эти кричащие цвета, и со спины вы иногда можете не определить, кто из них мать, а кто дочь. В отличие от Европы вы редко встретите здесь теплый материнский тип, потому что манхэттенские женщины отказываются стареть с достоинством. Мать Карла была одна из них.

Четвертым членом семьи Гордонов был Дадли беззубый маленький форчестерский терьер, которого мать Карла кормила, как ребенка, и с которым разговаривала, как с человеком.

При нашем первом знакомстве мне показалось, что я не понравилась ей. Я старалась вести себя естественно и непосредственно с ней, а она была напряженной и неискренней. И, если быть честной, я не внушала ей любовь к себе, когда на ее плохой французский ответила так, как на этом языке говорят во Франции.

Как бы то ни было, я постаралась поладить с ними, так как собиралась стать их невесткой, если, конечно, такой день когда-нибудь наступит.

Прошло уже три месяца после моего приезда в Америку, а я все еще не вышла замуж. Я жила с Карлом, и срок моей визы заканчивался. Мне пришлось заметить, что, если мы вскоре не поженимся, я должна буду покинуть страну. Но это не заставило его поторопиться. «Устройся на работу в консульстве и получи дипломатическую визу», – сказал он.

Поэтому я пошла на работу в иностранное консульство, и очень вовремя, так как стала нуждаться в деньгах.

Вскоре после моего приезда сюда я поняла, что Карл, соривший деньгами в Южной Африке, на самом деле очень расчетливый человек. В Нью-Йорке уже не было обильных застолий или каких-то подарков. Карл оказался таким скрягой, что отказался оплатить мой счет за химчистку. Им оплачивалась еда и квартплата, но все остальное было за мой счет. Он даже как-то устроил мне скандал, когда узнал, что я посылаю деньги своей семье.

«Карл, благодаря моим родителям я получила хорошее образование, – напомнила я ему. – Я занималась музыкой, выучила семь языков и путешествовала с ними по всей Европе. Они сделали все возможное для меня, и как после этого я могу забывать о них теперь, когда мой отец тяжело болен и из-за этого находится в трудном материальном положении». И я каждую неделю посылала им что-то из моей зарплаты.

Другая черта, которая очень расстроила меня, когда я обнаружила ее в Карле, был его антисемитизм. Его мать, как выяснилось, сменила религию и перешла в пресвитерианство, и Карл, кажется, делал все возможное, чтобы скрыть свое еврейское происхождение.

Он был даже членом предположительно антисемитского нью-йоркского атлетического клуба, и однажды, когда взял меня на соревнования по фехтованию, заставил спрятать мой кулон со звездой Давида. «Спрячь его под свитер, – прошептал он. – И они никогда не узнают, что ты еврейка, потому что ты не похожа на нее».

В другой раз, когда гости приходили на ужин, он заставлял меня прятать вещь, которой я дорожила больше всего, дорогую медную менору, подарок моих родителей и единственное, что осталось у меня, напоминавшее о них в этой стране.

Последнее, что он делал перед приходом гостей, – убеждался, что менору нигде не видно. «Убери этот светильник в ящик стола», – говорил он обычно, что для меня было все равно что прятать свою гордость.

После шести месяцев в Америке вопрос о свадьбе обсуждался все меньше и меньше, и я не осмеливалась даже упоминать об этом из страха, что он начнет орать на меня. Состояние депрессии не покидало меня из-за того, как мы жили, и мне хотелось начать настоящую семейную жизнь.

Помню, весной я проходила через Центральный парк и смотрела на беременных женщин и семейные пары с детьми и чувствовала ревность к ним, потому что они жили в законном браке со своими мужьями и могли растить детей, как должно. А что делаю я? Живу с Карлом как гражданская жена.

Мне очень хотелось иметь ребенка от Карла. Уверена, он был бы прелестным, с очаровательными глазенками и сильным телом, как у него. Первым я хотела мальчика, потом девочку. Иногда вечером в пылу страсти Карл даже говорил: «Дорогая, не пользуйся диафрагмой сегодня, я хочу сделать тебе ребенка».

Я не послушалась его, потому что, как бы мне ни хотелось этого, ребенок должен был родиться в законном браке. И не хотела использовать его как средство давления, чтобы заставить Карла жениться на мне, потому что стоило мне только упомянуть о браке, он начинал ругаться и говорил: «Не торопись». В это время я также обнаружила, о чем не подозревала раньше: что он только что официально развелся со своей первой женой.

Страстные слова Карла были лишь словами, лишенными какого-то реального значения, как я, обнаружила, когда у меня случилась трехнедельная задержка цикла. Я еще не ходила к доктору, но сказала Карлу, что чувствую тошноту.

Он пришел в ярость и начал визжать, что не хочет ни во что быть втянутым, и настаивал на аборте. Этого я не стала бы делать ни за что. Я никогда не убью что-то внутри себя, что станет человеческим существом, особенно когда отец был единственным мужчиной которого я любила и за которого собиралась выйти замуж. Карл продолжал выкрикивать слова настолько унизительные и грубые, что я выскользнула в ванну и выпила пригоршню снотворных таблеток.