«Иди, дурачок... Смелый!.. Но Мадин умный, он всё поймёт и жизнь у тебя не отнимет... Бог Хоре, да я ещё не старая женщина. И привлекательная... Упруги мои груди, легка походка, а чтобы ухватиться при утолении желания за мои крутые, ещё крепкие бедра, любой отдаст полжизни, а может, и всю жизнь», — бессовестно стала распалять себя Сфандра, не имевшая ни одного мужчины после того, как уехала из Киева.

Через некоторое время Джапар вышел из дворца. На смуглом лице тургауда можно было увидеть удивление и радость; Сфандра усмехнулась: «Как я говорила, так и случилось: разрешил Мадин...» Джапар широким шагом направился к княгине, и на губах у него появилась благодарная улыбка.

После полудня, когда начала спадать жара, поехали к посёлку Эркен-Шахар на белых скакунах, хорошо вычищенных, в красивой сбруе. И сами оделись нарядно, словно не на рыбалку отправлялись, а на свадьбу.

«На собачью...» — про себя сказала Предслава, собирая княгиню: знала, куда она едет, с кем и для чего...

Мамка теперь ненавидела Сфандру. От любви до ненависти один шаг. И этот шаг был сделан обеими: княгиня, узрев на лице бывшей кормилицы неприкрытое ехидство, решила по приезде с рыбалки её умертвить. Сфандре открылось, что мамка о многом догадывается, а когда княгиня сведала, что Ярема, которого сожгли вместе с киевскими первохристианами в пещере, был родственником Предславы, все сомнения отпали... Но пока давала ей жить, потому что Предславу очень любили дочери. Они-то спросят, где мамушка?..

Но как только Сфандра оказалась с молодым сильным красавцем на приволье, её мысли о кормилице испарились мигом.

Дорога повела всадников меж высоких трав, потом свернула в буковый лес и стала подниматься на цветущий холм. Природа являла княгине свою красоту на каждом шагу.

Но вот внимание Сфандры, едущей позади и слегка покачивающейся в седле, переключилось на упрямый затылок тургауда с завитками волос на макушке. Эти завитки и бронзовый ствол шеи очень походили на Аскольдовы; что-то ёкнуло в груди Сфандры, и она готова была поворотить назад, но впереди показался ручей. И Джапар, замедлив ход своего коня, очутился рядом и безбоязненно левой рукой плотно обхватил стан княгини, чтобы поддержать, когда её скакун ступит копытами в воду. Тургауд тоже понял, какую рыбу они собираются ловить...

Почувствовав его сильный обхват, Сфандра окончательно сдалась: сказала Джапару, чтобы он ехал теперь, не пуская своего коня впереди.

   — Хорошо, госпожа! — счастливо зарделся молодой джигит...

Лошади, предоставленные сами себе, даже не стреноженные из-за стремления Джапара и княгини побыстрее оказаться на стогу сена, недалеко щипали траву и косились фиолетовым глазом всякий раз, когда раздавались сладострастные крики обоих, и Джапара до того сильные, словно его стегали розгами. Княгиня вторила ему не менее шумно... Утолив свою плоть, они делали короткие передышки, а потом продолжали всё сначала, ничего и никого не замечая, ощущая только себя друг в друге...

Но вот Джапар и Сфандра начали приходить в себя. Они оделись, поймали коней. Вскоре доехали до посёлка; там их уже ждали люди, посланные на рыбалку Мадином.

Старшина посёлка, по местному речению — уздень, тоже ждал их в сопровождении именитых жителей, которые встречали сестру царя радостными возгласами.

Джапара сразу оттеснили от княгини, и он оказался всеми забытым и покинутым. Такова участь раба, даже несмотря на то, что он недавно разделял ложе со своей госпожой и пришёлся ей по вкусу. Потом, когда надо, она вспомнит о нём; он для неё что застёжка на платье — закрепила и забыла, а надобность в ней возникнет, когда станет раздеваться...

Сфандра от такого приёма испытывала настоящую радость: давно её никто так не приветствовал ни здесь, ни в Киеве. Там на передний план выступал Аскольд, здесь — брат, а она выехала за городище в первый раз — и такая встреча!

Радость Сфандра изведала и от ловли царской рыбы. Когда княгиня подошла к водоёму, образованному рекой на повороте и поросшему широкими зелёными листьями кувшинок, она, кроме этих листьев, ничего в воде не обнаружила. Но рыбаки сказали:

   — Рыбы много. Вон снуёт!

   — Где? — спросила Сфандра и, сколько ни всматривалась, рыбу не увидела.

Гостеприимный уздень пояснил, что царскую рыбу трудно узреть, ибо она меняет свой цвет в зависимости от цвета воды: пока ещё закатные лучи не окрасили водоём в золотистый цвет, пока он серо-зелёный, и чешуя рыб такая же, серо-зелёная, а к вечеру её словно обольют расплавленным золотом...

   — Царская! — восхищённо протянула Сфандра.

   — Потому и царская, — робко вставил слово Джапар, но княгиня взглянула на него как на пустое место.

Зато как он старался, чтобы поймать для любимой женщины самую большую рыбину! И это удалось ему... Поймал! Радовался как ребёнок. Крупная рыба, похожая на щуку, упруго шевелилась в сильных руках тургауда. И только тут княгиня наградила его долгим взглядом. А раб принял этот взгляд за проявление искренней любви к нему...

Царю Мадину рыбина тоже понравилась, и он, глядя на сестру чёрными внимательными очами, не сдержавшись, спросил:

   — Потешила свою душеньку?

   — Потешила, брат... *И не только душеньку! — бессовестно рассмеялась Сфандра. Вдруг она резко оборвала смех и произнесла: — Если что-нибудь случится со мной, побереги моих девочек...

   — Что ты?!

   — Я говорю серьёзно...

   — Тогда отвечу и я серьёзно: не дури, а дочек твоих, конечно, поберегу.

Разговор был прерван приходом смотрителя дворца. Дела царские... Сфандра могла бы попросить смотрителя подождать, но её саму испугал разговор с братом. Она даже пожалела, что завела его.

С Джапаром княгиня ещё несколько раз уединялась на женской половине, они даже съездили на старое место, но стога не оказалось: его разметала буря, случившаяся недавно в предгорье.

Сфандре с тургаудом, готовым на всё ради неё, было хорошо, она начала привыкать к нему. Отзывчивый, нежный, влюблённый в неё Джапар целовал след от её ноги. «Родная, хорошая...» — задыхаясь, повторял он ласково. А как-то назвал её «джаночка», что означает «милая», «любимая». Но она холодно вскинула голову:

   — Не называй меня так!

Увидела вдруг брызнувшие из его глаз слёзы и пожалела.

Но ближе к вечеру, когда Сфандра оставалась одна, она всё больше и больше думала об Аскольде. «Убили его, а на меня затмение нашло, не иначе... Дир... Вот где собака зарыта... Он ненавидел старшего брата всегда, а я начала умело растравлять его честолюбие. И Дир не стал далее терпеть превосходство Аскольда. Захотел сравняться с ним... Убил, а затем предпринял второй поход на Византию и потерпел неудачу. Он так и будет несчастливцем. Удача сопутствует таким, как Аскольд. Вот он был настоящим мужем, князем, царём! Мадин походит на него, не внешностью, а поведением, манерой говорить...» После подобных раздумий в груди Сфандры наступало опустошение, ей не хотелось ничего делать и никого больше видеть.

Но наступал день, и появлялся красивый, молодой, любящий её Джапар...

Да и как он мог не любить её, когда ему это было положено по происхождению своему! А тут рядом не только госпожа, но и самая красивая и желанная женщина! Джапар боготворил княгиню, она для него сделалась кумиром, идолом, самим богом Хорсом в женском обличье... Скажи она «умри», и Джапар умрёт с радостью. Он будет верно служить ей и на небе... В стране солнечного Света...

Рано утром, как всегда до восхода солнца, Сфандра в сопровождении верного раба выезжала на холм, где молилась божеству. В этот раз она долго ждала лучей солнца, но они не показывались, хотя уже отзвенели колокола, призывающие аланских христиан на заутреню.

Взглянула вниз на кресты, которые сегодня не блестели призывно-весело, а были охвачены хмарью. Подождала ещё немного, подумала: «Не взойдёт сегодня солнце!» — и тоскливо сделалось на сердце.

Печально никла под тяжестью крупной росы и трава к земле. Между деревьями грязными клочьями застрял серый туман, и тёмные облака клубились вдали... Потом небо заволокли чёрные тучи, плотно окутали кресты на ротондах и колокольне, а также вершину холма, где стояла Сфандра. Через какое-то время она почувствовала, что одежда её стала тяжёлой от влаги. Княгиня хотела крикнуть Джапару, чтобы уйти, но чуть правее от неё блеснула молния. Она повернула голову и — о ужас! В ослепительно белых разрывах, образованных яркими зигзагообразными вспышками, Сфандра увидела лицо... Аскольда, вернее, его глаза... Они смотрели на неё внимательно, не осуждая, просто вот так — спокойно. И от этого бесстрастного взгляда сего призрака становилось не по себе... Жутко! Тело Сфандры вдруг пронизала дрожь; затем губы Аскольда открылись, и княгиня явственно услышала произнесённые им всего три слова: