Неподалёку работали кузнецы. Среди них находились и мастера с порубежья — Погляд, Дидо Огнёв и Ярил Молотов. Побывавшие в крепости Родень Погляд и Ярил теперь рассматривали оружие ратников с точки зрения закалки — обыкновенной и в живом теле по-особому откормленного человека.

   — До чего только не додумается голова! — как-то искренне вслух удивился Погляд, рассматривая клинок отменной закалки.

   — И всё для того, чтобы убивать! — в тон ему заметил Ярил.

   — Ты не совсем прав! — возразил ему товарищ. — Ведь плуг из железа тоже придумала человеческая голова... Помнишь, на границе у нас объявился слепой бандурист?.. И, сидя возле кузни, он спел былину о богатыре Покати-Горохе.

   — Как же не помнить! — воскликнул Ярил. — Могу и поведать, о чём сия былина... Конечно, не так складно и напевно, как делал бандурист.

И Ярил, как умел, пересказал эту былину.

...Жила-была семья земледельца. Она состояла, кроме родителей, из двенадцати братьев и одной сестры. Братья сделали из железа плуг и начали пахать землю, а сестра носила им в поле обед.

Напал Змей и увёл братьев и сестру. Но у матери от проглоченной горошины народился ещё сын, который очень быстро вырос богатырём.

Покати-Горох — так стали звать богатыря — просит изготовить ему железную булаву в сто пятьдесят пудов. Он, пробуя, подбрасывает её далеко за облака. Булава летит несколько дней.

Покати-Горох идёт разыскивать братьев и сестру. По пути он проходит немало испытаний: съедает бугая, выпивает сто бочек хмельного мёда, перепрыгивает через двенадцать коней, составленных в ряд, объезжает строптивого жеребца...

Змей, уже женатый на сестре богатыря, встречая молодого шурина, угощает его медным горохом, медными орехами и медным хлебом. Не морщась, богатырь съедает всё. Разгоняет табун лошадей и стадо коров.

Затем начинается поединок Покати-Гороха со Змеем. С помощью железной булавы богатырь убивает чудовище и освобождает сестру и братьев. Но при возвращении домой у него возникает размолвка с неблагодарными и завистливыми братьями, и Покати-Горох уходит куда глаза глядят....

Факт исторический: во втором походе на Византию в 866 году каждый русский ратник на острове Хортица (Диком), перед тем как поднять паруса на лодьях, принёс в жертву богам и главному из них, Перуну, по два петуха — чёрному и белому. Сделаем простой арифметический подсчёт: двести пятьдесят (столько лодей участвовало в походе) умножаем на сто (столько ратников находилось на каждой лодье), получаем число в двадцать пять тысяч. Эту сумму удваиваем; значит, в жертвенный костёр было брошено перед отплытием с острова пятьдесят тысяч петухов. Притом это количество домашней птицы предназначалось принести в жертву всё-таки не на острове, а прежде чем войти в Чёрное море (Понт Эвксинский); вспомним, как спорили на совете боилы и князь, делать остановку на Диком, подвергая тем самым себя опасности во вражеском окружении, или не делать...

И невольно возникает вопрос: где же киевляне брали этих петухов? Старых, молодых — неважно. Можно ответить на него и так, что наседки выводили их из яиц во время плавания. Может статься, жрецы рассчитывали время: когда лодьи подходили к морю, тогда и появлялись на свет петушки; но случилась остановка на Диком — вылупилось огромное количество птицы, вот и поотрубали им головы.

Можно предположить и другое: специальные лодьи везли жертвенную птицу в ящиках с железными прутьями. За ней ухаживали, а когда надо — приносили в жертву.

Как бы там ни было, а русы накануне дня отплытия с острова побросали в жертвенный костёр пятьдесят тысяч петушиных голов и рано утром новый выбранный верховный жрец по имени Донат объявил всем о восходе Ярила. Лучи его брызнули по хмурым лицам ратников, стоявших на лодьях, готовых к отходу.

Со стороны порогов дул угонный ветер, и Дир в скором времени приказал поднять паруса на щеглах.

Печенеги, гарцевавшие на обоих берегах с утра до вечера и при свете факелов даже ночью, завидев на реке белые надутые полотнища, заколотили в щиты от радости: слава богу, русы отплывают от острова и кончаются тревоги! Можно будет свободно вздохнуть и, не боясь набегов сзади, продолжить свои разбойные летучие нападения мелкими отрядами с целью наживы. Дикое поле огромно, и по нему проходит много караванных дорог — есть кого грабить!.. Вот уж где проявит своё умение такой хищник, как брат повелителя рода дзекеш; а чтобы с русскими ратниками иметь дело, нужны особая хитрость и отвага; пусть лучше уходят на своих деревянных корытах отсюда подалее...

Как хорошо слышать шелест оглаживающей борта лодьи днепровской волны! Стоя рядом с кормчим, Марко с лёгкостью на душе обозревает окрестности — крутые берега, которые всё больше и больше удаляются по мере движения вперёд, многочисленные заросшие верболозом островки и песчаные, без единого кустика отмели, где водятся красные хитрые лисы... Вдруг за зелёным дальним холмом мелькнёт и скроется снова войлочная шапка верхового печенега, с ней он не расстаётся даже в жару.

На некоторых островах живут люди. Возле их шалашей из камыша сушатся растянутые на кольях сети, понуро бродят собаки и роются в песке в чём мать родила чумазые дети. Они внимательно смотрят на проплывающие мимо парусные лодьи, а при появлении на них людей срываются с места и скрываются в шалашах.

Немало рыбаков ютятся прямо в землянках. Их жилища можно обнаружить по дыму, тонкой, изломанно-сизой струйкой поднимающемуся снизу. Оттуда иногда появляется женщина с упёртым в живот корытом, в котором лежит белье.

Женщина на миг замирает, глядя вслед лодьям, и идёт к воде стирать. Бельишко нехитрое — пара штанов да две полотняные рубахи и что-то ещё, похожее на детское одеяльце.

«Бедно живут простые люди и здесь, в Диком поле, — подумал Марко. — Что у нас на берегу Припяти, что на Верхнем Днепре, что на Нижнем. Богатенькие на островах жить не будут... Вот дядя мой, как купцом стал, такой дом выстроил!.. Со светлицей, медушами и клетями... А тётка Власта, жена его, как начала от него рожать, красавицей сделалась... — с теплом в сердце вспомнил родных отрок. — Матушка же с бабушкой, наверное, каждый день за меня Леда молят... Дай им и ты, бог, здоровья и дней добрых...»

Марко повзрослел — и это заметно было по его внешнему виду, — раздался в плечах, над верхней губой появился тёмный пушок, и взгляд при разговоре не отвлекался по-мальчишески чем-то иным, а внимательно изучал лицо собеседника. Но всё равно суждения Марко и его мироощущение не отличались пока ещё глубиной, приходящей лишь с опытом. И если отрок увидел разницу в жизни богатых и бедных, то это произошло отнюдь не от глубокого понимания каких-то законов бытия, а как следствие простого наблюдения и поверхностного сравнения. Вот богатые, а вот бедные... Есть люди чёрные и белые. Как у хазар... Есть они у полян и древлян. Есть князь и боилы... Купцы и быдло... И слава Леду, что дядя Никита выбился в «белые люди»!

   — О чём задумался? — весело спросил Марко подошедший сзади Олесь и больно стукнул по спине кулачищем.

   — Бей, да потише, бугай! — озлился отрок. — Мощь девать некуда?..

   — Есть куда, Марко, только далеко отсюда осталась та, с которой я своей силой делился... Иной раз всю ночь напролёт делишься-делишься, а она всё берёт и берёт, ненасытная... Ох и ненасытная уродилась, Марко... А как это приятно было... делиться!

Увидев широко раскрытые глаза товарища, Олесь удивился:

   — Аль ни с кем ты ещё до сих пор не делился мощью-то своей?! — захохотал он и, чуть приподняв в ножнах свой меч, рукоятью показал на низ живота. — Сказал бы ранее об этом, я бы тебе в Киеве такую вдовушку нашёл!.. Она твою силушку в себя приняла бы!.. И почему так, Марко: гривну кому отдаёшь — жалко, а мощь свою женщине — ну ни капельки...

   — Почему, спрашиваешь... Тебе лучше знать, почему!

   — Давай после похода я тебя сведу с одной приёмщицей... Подругой моей... приёмщицы.