На фронте попал на Дон, когда разгорелись жестокие бои за Ростов. Октябрь сорок первого года. Чудом перебрался на этот берег реки. И вот тут течение событий переменилось. Альбияна направили для продолжения службы во вновь формирующуюся дивизию, называемую Национальной. Она формировалась и оснащалась на средства народов Кабардино-Балкарии.

Взвод, которым командовал Альбиян, размещался в полевом стане колхоза в семи километрах от города. Каждый день можно было найти возможность побывать дома... Ирина и Даночка по вечерам садились у окна и ждали, когда появится всадник на вороном жеребце Казбеке. Дочка получала гостинец: горсть мушмулы, собранной в лесу во время занятий со взводом, баночку компота из офицерского пайка, конфетку или кусочек сахару. Но больше гостинцев нравилось ей кататься на Казбеке. Девочка научилась понукать, дергать повод. Вороной жеребец с белой звездочкой на лбу, в трех высоких белых чулках — загляденье. Правда, командиру минометного взвода не полагалось коня, но Национальная дивизия только формировалась, и каждый действовал по своему усмотрению. Альбиян, узнав, что для полка пригнали большой табун верховых лошадей, выбрал себе коня и привел его на полевой стан.

Лошадь оказалась кстати не только одному командиру взвода. Вокруг полевого стана лежало поле, вспаханное под зябь. Чуть дождь — ни пройти, ни проехать. Бойцы, обутые в сыромятные чувяки (военного обмундирования еще не выдали), не могли шагу ступить по раскисшей, липкой земле. Никаких машин не было и *в помине. Кто даст машину только еще формирующемуся, не снабженному матчастью (минометами), не вооруженному, не обмундированному взводу — кучке еще не организованных людей?

Значит, в штаб ли полка, за провиантом ли — выручал Казбек. Ну а к вечеру находчивый комвзвода мог себе позволить верховую прогулку, которая затягивалась, впрочем, на несколько часов, иногда до утра.

В эти редкие, словно украденные часы Ирина старалась, как могла, чтобы Альбиян жил семьей, дышал ее духом, отдыхал от своих дел, забывал, что где-то идет война, а помнил только о ней, молодой жене, да о Да-

ночке. Но не такая была война, чтобы можно было забыть ее хотя бы и в самых ласковых объятиях любимой женщины, хотя бы и под самый беззаботный смех резвой дочки.

С каждым днем Альбиян становился встревоженнее, задумчивее, напряженнее. Он волновался. Приближался срок выступления дивизии, а материальной части все еще не было. Своих минометчиков Альбиян обучал по деревянным минометам. Во взводе нашелся плотник, который по рисункам из устава и по подсказкам Альбияна соорудил деревянный миномет. Издали его невозможно было отличить от настоящего, потому что плотник любовно и старательно отполировал свое детище и покрасил в черный цвет. Во всяком случае колхозники, на глазах у которых проходили занятия в поле, не замечали, что бойцы таскаются с деревянным оружием.

— Не думай об этом. Ты дома. Думай о нас,— просила Ирина.

Но Альбиян не думать не мог.

Однажды он приехал веселый и радостный.

— Получили матчасть?—Ирина уже усваивала военные словечки своего мужа.

— Матчасть — нет. А грамоту от Верховного Совета получили. Первая награда нашему взводу.

Альбиян развернул яркую красную папку с золотыми буквами.

— Вот видишь: «За успехи в боевой и политической подготовке...»

— Поздравляю с наградой,— серьезно сказала Ирина. А Даночка, увидев яркое и красное, потянулась ручонками поиграть.

— Значит, скоро и выступаем.

— Есть приказ?— Голос у Ирины дрогнул.

— Пр иказа нет. Но ты же видишь — есть грамота.

— Какая тут связь?

— Прямая. Если приказ и есть, то комвзвода узнает о нем в последний момент. Невелик начальник. Тогда давай рассуждать. Вручение грамоты говорит, что подведены итоги. Итоги чего? Боевой и политической подготовки. А когда подводят итоги? В конце. Значит, подготовка закончена. А раз закончена, то что же нам здесь торчать, когда идет война.

2 А. Кешоков

С логикой Альбпяна было трудно не согласиться, но Ирина все еще пыталась защитить его от нависшей судьбы.

— Грамотой вас могли наградить, чтоб вызвать энтузиазм. Грамота еще не приказ*

Альбиян не спорил: если хочет, пусть заблуждается.

— Только ты смотри никому не болтай про мои догадки. Жена офицера должна хранить его тайны.—И шутя добавил в духе плакатов, расклеенных на домах:— Болтун — находка для шпиона.

В эту ночь спала только Даночка. Альбиян лежал с закрытыми глазами и, как в кино, смотрел ту самую битву на Дону, в которой едва-едва уцелел. Земля подымалась в небо, а небо обрушивалось на землю. Кипела вода. Сквозь черный дым просверкивало красное пламя. Скрежетало железо, воронки чадили серным дымком. В солдатском сапоге кровоточила нога, а самого солдата нигде поблизости не было. По барахтающимся в Дону бойцам строчили пулеметы и автоматы, и плывущих людей с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Ярче всего виделся в этом чудовищном кино тот общипанный кустик краснотала, на который нацелился Альбиян, подплывая к берегу, и гадал: успеет или не успеет доплыть. И как руки наконец схватились за эти скользкие, гибкие, но такие надежные прутики.

Ростов вернули потом ценой многочисленных жертв. Бои за него все больше ожесточались. И теперь Альбиян был уверен почему-то, что Нацдивизию бросят туда, на Дон.

Не спала и жена, лежа рядом. Неизвестно, какое она смотрела про себя будущее «кино», и было ли ее «кино», рожденное тревожным воображением, страшнее картин, которые вспоминались мужу.

Утром Альбиян помчался в аул навестить мать и сестру. Его приезд оказался кстати, мать и дочь после вчерашней размолвки еще дулись друг на друга.

— Ах, ненаглядный! Чтоб мне лечь мостом через пропасть на твоем пути.— Хабиба обняла сына, прижавшись к его груди, и долго не давала ему поздороваться с сестрой, хотя та первая вскрикнула, увидев брата.— Ах, ты •мой единственный! Не утреннее ли солнце показало тебе дорогу к родному очагу? Да будет у тебя столько лет в жизни, сколько шагов ты сделал. Ну как дела? Садись.

Ты из полка или от Ирины? Даночки я давно не видела. Ласточка бесценная. Щебечет уже...

Апчара повисла на шее брата, как только он освободился из материнских объятий, и — что было не похоже на нее — разревелась.

«Они уже провожают меня на фронт,— подумал Аль-биян.— Неужто они знают больше меня?»

— Что это с вами?

— Спроси сестру,— заговорила Хабиба несколько другим голосом, в котором слышалось и желание простить дочь, и все еще материнская строгость.— Твоя сестра надумала замуж выйти. Боится остаться старой девой. Ты знаешь, какую дерзость она вчера отвалила? Ты, говорит, выскочила замуж в шестнадцать лет, дозволь и мне. Повадился этот Чока Мутаев. Взяли его в обком партии — вытурили, послали в дивизию — военная форма оказалась не для него. Никуда он не годится, только в мужья...

— Откуда ты взяла? Не выхожу я замуж!..— Апчара выскочила во двор, побежала в глубину сада.

Альбиян хотел вернуть ее, но мать остановила:

— Не надо. От слез глаза девушек становятся чище и яснее. Хорошо, что ты приехал. А то она ушла бы на ферму, а там — сама себе голова. Два месяца у Прохладной рыла окопы, я не беспокоилась. Знала, рядом тысячи таких, как она. А на ферме — одна, и главная. Что захочет, то и будет творить.

Насчет замужества Альбиян готов был поверить матери. В прошлый приезд он заметил, что Апчара как-то излишне возбуждена, словно внутри у нее что-то горит и жжется. Когда они остались наедине, Апчара схватила горсть фасоли, присоединила к ним древесный уголек и ловко, как это умеет мать — лучшая гадальщица на весь аул, высыпала на крышку чемодана, горящими глазами стрельнула в брата.

— Хочешь, скажу тебе, в какую сторону меня повезут, когда выйду замуж?

Альбиян подошел к сестре. Та изучала расположение фасолин: куда они легли пуповинкой и как между ними лег древесный уголек, символ домашнего очага. Среди фасолин была одна белая — невеста, а одна самая крупная— жених. По ним, словно звездочет по звездам, Апчара гадала.