Седельщик узнал от бургомистра еще одну новость. В Чопраке формируется отряд легионеров из добровольцев, активных сторонников Якуба. А бывшие бойцы Нацдивизии, державшие сторону Локотоша, частью бежали в горы искать партизан, а частью схвачены и отправлены в лагерь для военнопленных. Один из таких лагерей размещен в двенадцати километрах от Прохладной. Военнопленные будут засыпать противотанковые рвы, которые девушки Кабарды рыли целых шесть месяцев. Они сровняют с землей оборонительные сооружения, созданные против войск германского рейха.

— А Якуб Бештоев пойдет далеко. Сейчас он проводит чистку в своем ущелье. Искореняет сторонников Локотоша. Получил приказание явиться к немецкому генералу. Говорят, что на Якуба Бештоева возложит немецкое командование подготовку и проведение курбан-байрама в масштабах Кабарды и Балкарии. Кстати, Бекаи, а где же твой вклад в великий праздник освобождения? У тебя на ферме сколько сейчас коров?

— Пять.

— Четыре забьешь для праздника.

— Когда?

— Я скажу. А пока займись-ка сбором денег за моего быка.

— Если ты хочешь, чтобы я искал Шоулоха, найди другого пастуха для аульского стада. Не могу я делать сразу два дела. Я ведь не буду сидеть на ферме. Я буду ездить день и ночь по горам. Уж я-то знаю, куда может уйти жеребец, оставшись без седока.

— Ладно. Найдем пастуха. Только разыщи мне Шоулоха.

Проводив бургомистра, Бекан поехал в ущелье Бах-ранки. Шоулох был на месте. Седельщик почистил его, убрал «конюшню», освежил подстилку. Под правым передним копытом у жеребца сломалась подкова, и Бекан отодрал ее и бросил обе половинки в расщелину скалы. Примета известна: сломается подкова под левым передним копытом — беда ждет коня, а под правым — всадника. Всадник уже дождался своей беды, лежит раненый. Но кто знает, что еще его ждет впереди. Не пронюхал бы Мисост. Бекан-то сделает все, чтобы поднять Локотоша на ноги. Но достаточно ли одних трав и печеного лука, чтобы вылечить такую глубокую рану?

На другой день рано утром Бекан поехал в аул. Он увидел печальную картину. Хабиба смотрела на оголенные стропила своей крыши и сыпала проклятья на жену Мисоста, которая за пятьсот рублей забра-

15 А. Кешоков

ла-таки себе всю черепицу. Хабиба не знала, к кому обратиться за помощью. Ни вещей, ни живности нет во дворе, а теперь нет и крова. Зима. Над головой темные облака, а под ногами холодный снег. Ложись да помирай. Сходить к своему спасителю Аниуару, да где его искать?.. Он и так много сделал — сохранил жизнь.

Как всегда, в горестный час появился Бекан. Хабиба запричитала горячее и громче.

— Пусть не сносит головы тот, кто снес у меня крышу. Пусть будет всем бедам доступен тот, кто сделал меня доступной всем ветрам. «Могилу открытой не оставят»,— сказала мне Каральхан, давая деньги. Да, не хватает мне только могилы...

А тут еще по два раза на дню ходит Питу, спрашивает про Апчару: «Где твоя красотка?» Полицай уверяет, что Апчару хотят записать в ансамбль национальной пляски, который выступит на празднике освобождения перед «самим Гитлером». Хабиба не верит Гергову, но тот клянется, будто сын Шабатуко этого требует. Хабиба допускает, что сын Шабатуко хочет видеть Апчару в ансамбле, но Апчара-то скорее умрет, чем будет танцевать на таком празднике.

— Что я худого сделала, почему аллах шлет мне одни испытания? Не много ли бед на плечи одной вдовы?

— Не падай духом, крепись, сестра... Что-нибудь придумаем. У меня есть солома, привезу, поживешь под соломенной крышей. Что делать? Терпи.— Бекан подошел ближе к Хабибе и шепотом добавил: — Бумага у меня. Сталин обещает праздник на нашей улице...

Хабиба ничего не поняла:

— Как это?

— Ни слова больше. Сталин бумагу с самолета бросил: дескать, не унывайте, я свой народ в беде не оставлю. Скоро приду на помощь, будет праздник на нашей улице. Видишь?— Бекан извлек из складок своей папахи листовку, развернул ее и показал старухе.

Увидев в правом углу листка пятиконечную звездочку, Хабиба поверила. Читать она не могла, но русские буквы от немецких отличала.

— Сталин прислал?

— Да. А по крыше не плачь... Если бы попала бомба, было бы хуже. Считай, что твою черепицу, как мою, сгубила бомба. Клянусь, сегодня же твою крышу покрою соломой. А еще лучше — перебирайся к нам на ферму.

По улице бежал Питу, махал руками и колотил себя по лицу и по голове. Оказывается, он получил на пасеке улей с пчелами и медом, хотел перетащить его домой, но уронил. Пчелы вылетели и набросились на незадачливого пчеловода. Лицо у него уже распухло, а пчелы все набрасывались и жалили.

— Колоти, колоти себя как следует,— пошутил Бе-кан, когда полицай поравнялся с ним.— Я на твоем месте взял бы в руку кирпич, чтобы бить себя.

— Хуже пчелы ничего не придумаешь. Не пчелы — шакалы.

— Тебе за службу платят натурой — сладким медом, а ты еще недоволен. Неблагодарный...

— Кто что заслужил.— Питу ответил ударом на удар.— Твоему Чоке дают не меду, а перцу. Значит, меда не заслужил.

Бекан насторожился:

— Откуда ты знаешь?

— Не знал бы — не говорил. Тебе и неизвестно, что он в концентрационном лагере около Прохладной? Разве ты еще не проведал его? Может, медку бы ему подкинул к чаю, а то, говорят, там с голоду пухнут.

Бекан похолодел.

— Чока?! Кто тебе сказал?

Бекан снял папаху, вытер ею вспотевшее лицо, потом начал мять ее обеими руками, словно это была не смушковая шапка, а кусок воловьей кожи, которую надо мять дня три подряд, чтобы можно было из нее сшить сыромятные чувяки. Похоже на правду. Чока долго носился по тылам противника, спасал колхозный скот. Может быть, немцы дознались, что Чока задержал тогда шпионов-диверсантов. Пощады ему не будет...

— Сказал кто видел своими глазами! Азрет Кучме-нов, вот кто. Он теперь командир отряда легионеров и знает все. Попадись ему в руки — заставит смотреть на мир через дырку в ярме. Он так и сделал — всех неблагонадежных, кто держал сторону Локотоша, отправил к твоему сыну — в лагерь.

— Где этот лагерь?

— Спроси Апчару. Она там копала рвы, чтобы преградить немецким танкам дорогу. Теперь пленные эти рвы засыпают. И Чока там. Спеши, а то поздно будет. Азрет рассказывал, пленных там — целые стада. Мрут люди как мухи. Живут под открытым небом...

Бекан запричитал на манер Хабибы:

— О, день горестей! О, день, когда в дверь постучалась холера! А я думал: ушел Чока за хребет, угнал скот и ушел. Умрет Данизат, не перенесет гибели Чо-ки. Жив ли он? Что еще сказал Азрет?

— Видимо, жив. О покойнике нечего было бы и рассказывать. Черствый хлеб размачивает слезами. Да и не дают ему хлеба. На завтрак — кукурузный початок. Съел — и на целый день на работу. После работы, на ужин, еще один початок — и ложись в грязь. Тебя присыплет снежком. Утром примерзших к земле отдирают, если живы, а нет — так в противотанковый ров. Места хватает всем...

Седельщик едва стоял на ногах. Не хватало воздуха, прошиб холодный пот. Что делать? К кому идти за помощью? Как спасти Чоку? Может быть, упасть к ногам Мисоста? Пусть напишет справку, что Чока Му-таев не делал зла. У Бекана голова шла кругом. Сказать ли Данизат об услышанном? А если Питу соврал, чтобы нанести рану в сердце?! Надо все разузнать самому. А тут еще крыша Хабибы...

Бекан привез соломы. Хабиба помогала седельщику. Вместе крутили соломенные жгуты, привязывали солому, чтобы ветер не сдул ее. Работали молча. Хабиба не находила слов для утешения. Она сама ждала утешения. Апчара узнает — зачахнет от горя. Гибель Чоки — гибель ее надежд и любви.

— Хоровод бед. Аллах милосерден, спасет Чоку,— то и дело повторяла Хабиба.

— Да будет так! Да будет так.— Но Бекан в отличие от Хабибы не уповал на бога. Он знал, что надо действовать, но не знал как. Вернуться на ферму и посоветоваться с капитаном? Военный человек лучше знает, как быть в таком случае.

Когда крышу накрыли, Хабиба позвала старика в дом. Она подала скудное угощение: два яйца всмятку, мамалыгу. Бекан был голоден, но еда не шла в горло. Хабиба обещала сходить к Кураце. Та лучше всех знает, где что делается.