Мы выехали из пихтарников. На опушке их белым частоколом рассыпался березняк. За ним расстилается необозримая, полная свежести и света поляна — субальпийские луга пастбища Абаго. Здесь верхняя граница леса.

Слева от нас вздымается гряда черно-коричневых высоких гор — Абаго, Атамажи, Джемарук, Тыбга. На их вершинах, в каменных складках, лежат вечные снега и льды. По хребтам медленно катятся клубы тяжелых сизо-синих облаков. Синева заволакивает горы.

…В три часа послышались раскаты грома. Полил дождь. Сплошная пелена туч затянула горизонт. Пережидаем непогоду в туристском домике. Вскоре дождь перестал. С гор пополз серый туман. Все окутано им, как ватой. Снова раскаты грома и проливной дождь. Через час дождь прекратился совсем, тучи рассеялись. Лишь кое-где на склонах, зацепившись за верхушки старых пихт, курятся клочья тумана. В ущельях слоистой дымной грудой залегли «спящие» облака.

Продолжаем путь. Отсюда ясно видны снежные пятна на горах. Вершина Тыбги иссечена глубокими поперечными трещинами и белыми полосами снегов. Из-под огромной снеговой глыбы почти отвесно тянется к подножью хребта тонкая, извилистая нить: это река Малчепа, берущая начало в снегах Тыбги.

Показалось яркое предзакатное солнце. Субальпийский луг весь осыпан цветами. В зелени травы, среди поросших осокой кочек расплескались голубые озерки.

Внизу, в долинах и ущельях, далеко под нашими ногами, отдыхает громада белых облаков. Налево, в синей дымке влажного воздуха, в зеленых, голубых и розовых бликах высятся два утеса-близнеца: Ачешбок-Чертовы Ворота и зеленеют альпийские луга Пшекиша.

Насыщенный мельчайшими каплями влаги воздух создает необычайные сочетания цветов и оттенков. Синие и черные тени сгущаются внизу, ложатся на подножья гор. Вершины тонут в золоте вечернего света, в фиолетовом и розово-лиловом тумане. В узком ущелье у истоков реки Малчепы снега в грязевых полосах. Это пролившийся дождь испятнал снега и до краев наливает паводком тесное русло реки.

Засыпают пихты на грани лугов. Солнце скатилось за горы… Последние лучи окрашивают в алый цвет гряду белопенных облаков над далеким хребтом.

Алые отблески тускнеют. Серо-синие тени все гуще. Скоро ночь.

В меркнущей синеве неба возвышается перед нами черный конус горы Экспедиции. Острую вершину ее будто облило расплавленным серебром. Всходит луна. Светлый шар плывет над затихающими лесами. Вспыхнула яркая первая звезда. В похожем на юрту кочевника пастушьем шалаше горит костер. От костра тянет горьковатым смолистым запахом. Серой тенью мелькнула над пихтами летучая мышь. Как капли росы, сверкают в траве отяжелевшие после дождя светляки.

— Ходил я еще парнем по той стороне Пшекиша, в ущельях реки Киши, — рассказывает у костра Григорий Иванович Бессонный. — Слышу, ревет кто-то, как ишак: «и-о», а что за зверь — не знаю. Чаще всего зверь ревел в одном месте, в скалах над Кишой. Раз вечером, часов в семь, я туда пошел. Поднялся высоко в скалы, вижу: тропа в камнях пробита, крутая, узкая. Я по ступенькам забрался вверх, смотрю: пещера, а в ней полно костей разного зверя. У меня даже волосы дыбом встали: барс трудился!

Молодой я был, испугался, и место было беззащитное. Я быстро спустился вниз. Думаю, больше зверь не придет в пещеру: мой дух почует. Охочусь я на другой день на той стороне Киши. Слышу в; тех скалах, где я был: «и-о! и-о!» Барс опять там. Тогда я понял свое счастье: он уходил на охоту, когда я пробрался в его логово.

В другой раз я встретил барса на горе Ногой-Кошки. Он лез на скалы. Я стрелял в него — не попал. После того на северном склоне Пшекиша егерь Кубанской охоты Ермоленко ранил барса. Барс прошел по склону километров пять, там егерь и добил его на отроге Пшекиша. В заповеднике и теперь есть барсы. Шесть лет тому назад барс заел на горе Джемарук двух медведей. Сейчас барс живет на Чугуше. Его следы нашел и зарисовал зоолог Насимович у подножья Чугуша, в ущелье реки Березовой. Барс спускался туда ночью.

Отрог, где егерь барса убил, так и называется — Пантерниный бугор. Здесь много безыменных гор. Я сам назвал два хребта: Черкесский и Армянский. Когда не было заповедника, в эти места выезжали черкесы и армяне с семьями и стадами на все лето. Жили они там хуторами, балаганов до сорока.

Григорию Ивановичу под пятьдесят. Уже одиннадцать лет он бессменно работает наблюдателем в заповеднике.

Загорелое, бритое лицо Бессонного словно высечено из камня. У него острые, с постоянным прищуром глаза охотника. В глазах и тонких, сжатых губах — решительность и ум и временами — сурово-сдержанная улыбка. Говорит Бессонный скупо и точно. Несмотря на возраст, он по-молодому гибок, и походка его легка. Он идет неторопливо, осторожно выбирая место, куда поставить ногу. Этим неторопливым шагом он исходил хребты и леса заповедника.

Выехали рано утром. Прохладно. Ясная голубизна неба почти безоблачна. Едем опять субальпийским лугом пастбища Абаго. На влажной почве отпечатки оленьих копыт. Широкими полосами смятой травы легли медвежьи тропы. У подножья горы Экспедиции, на берегу замшелого озерка, заложен искусственный солонец. Земля вокруг него изъедена и истоптана оленями. Следов десятки, и все свежие. Добывая соль, олени выгрызли две глубокие ямы.

То спускаясь по косогору, то поднимаясь, едем вдоль реки Безымянной. Прозрачная ледяная вода стремительно мчится с крутизны, вскипая на камнях тысячами каскадов. Кажется, что река прыгает по ступенькам. С правой стороны реки на верхней границе леса, видны лежки оленей — овальные, темные пятна среди яркой зелени окружающей травы. Насчитали шестнадцать лежек.

— Зубр любил места в низинах, поляны, где не было скал, — говорит Григорий Иванович. — Много его было по рекам Безымянной и Малчепе. Вот это место — ущелье и поляна под горой Абаго — называлось Зубровое царство. Только здесь и на реке Холодной жило свыше пятисот голов. Была еще Сенная поляна: там зубрам заготовляли сено.

Увидев человека, зубр долго к нему присматривался и, если соображал, что это человек, или чуял человеческий дух, стремительно бежал, ломая кусты и деревья.

Зубра я сам в царское время стрелял. Были звери пудов до сорока и больше. Величиной с двух быков. Грудь у зубра очень широкая, а бока узкие. Шея поросла густой длинной гривой. Зимой зубры почти черные, осенью — черно-коричневые, а летом — больше коричневые. Когда зубр неожиданно на тебя наткнется и, проходя мимо, посмотрит своим свирепым взглядом, страшно становится так, что волосы шапку поднимают. И рев у него свирепый. Очень был большой и грозный с виду зверь, а на самом деле безобидный. В 1928 году пригласили сюда на розыски зубров профессора Филатова — он еще в Кубанской охоте служил. Мы с ним объездили весь заповедник, все зубровые места, но зубров не нашли. Встречались следы больших оленей, и Филатов не раз принимал их за следы зубренка: «Это зубр», говорит. Но я ему объяснял, что след у зубра совсем другой: круглый, двадцать пять на двадцать пять сантиметров, и без запаса на краях, как у оленей. Кости зубра и черепа мы еще недавно находили.

Слева от нас раскинулось зеленое плоскогорье Пшекиша и Бамбака. Справа тяжелой черно-синей грядой, пересеченной во всех направлениях белыми полосами вечных снегов, встали гребнистые хребты. Это горы Абаго, Атамажи, Тыбга и Джемарук. Как двойная чаша, темнеют друг за другом налитые густой синью верхний и нижний цирки ледников Джемарука, откуда вытекает река Холодная… Ледники окружены сугробами испещренного поперечными полосами снега. Там, в «холодах», в дневные часы лежат туры. По крутым бокам гор, повсюду бегут из-под снегов тонкие серебряные нити рек и ручьев. В темных ущельях-руслах, падающих почти отвесно, слышен неумолкающий шум воды.

На самой вершине хребта растут карликовые березы; они искривлены и словно ползут по земле. Вокруг яркозеленые, как мхи, кусты можжевельника, телесно-белые цветы альпийского рододендрона. В горах все еще весна.