Подойдя к массивным дверям, служка впустил их туда.

   — Шалем-алехом[57], — встретил их хозяин в собольей шапке, не боярской, а жидовской.

   — С шабашем, реб, — воскликнули оба.

   — Звиткиля?

   — 3 монастыря, — ответил Гершко.

   — А що там патриарх? — допрашивал лекарь.

   — Вин тютю, — вздохнул Мошко.

   — Як тютю?

   — Тютю, — вздохнул Гершко: — утик на коне... да из ним вся дворня, — пояснил он.

   — А куда?

   — А куда, як не до лясу, альбо до Киева к казакам. Вин точно як гетман, при шабле, при пистолете, — заголосил Мошко.

   — Ой! ой! ой! — взялся за голову Данилов, — то-то буде гвалт... то-то буде гешефт... то-то бояре злякаются...

Лекарь схватил соболью шапку с головы и бросил её о пол.

   — Я до царя... в погоню за ним... Ой, ой, ой, що буде...

Он торопливо оделся и, уходя, шепнул им.

   — Шабаш уж здесь справляйте... помолитесь, а я тим часом приду и мы кидишь зробим и повечеряем: рыбу с перцем... гугель и цимес буде... Да я царю о вас скажу... вот и наградит.

   — Будем за вас, реб Пинхус, Бога молить.

Данилов побежал во дворец с Постельного крыльца. Ему сказали, что царь собирается ужинать. Но он велел доложить, что по очень важному делу.

Царь встревожился — приход к нему в необычайный час лекаря означал что-то недоброе.

   — Уж не заболела ли царица, аль кто из детей, аль царевны-сестрицы, — подумал он и велел тотчас его ввести к себе.

   — Никон! Никон бежал, — задыхаясь произнёс лекарь.

   — Кто тебе сказал?.. — Это ложь, неправда...

   — Как неправда, ваше величество, приехал из монастыря Мош... Гер.., що я кажу, Афанасьев и Левицкий, служки патриарха... Кажут, в казачьем патриарх...

   — Лгут они, не верь... Ты вот пойди, да прогони их обратно в монастырь. Выехал патриарх по моему указу, да завтра и возвратится... Да накажи им: вздор не молоть, коли спины целы.

   — Як же, ваше величество... воны кажут, что на тойре... на евангелии присягнут, що то правда.

   — Я говорю, что лгут... и ступай с Богом. Спасибо за добрую службу... да им-то не забудь сказать: пущай не болтают, а едут тотчас домой, да чтоб духа их не было на Москве... Слышишь?

   — Слушаюсь, ваше величество.

   — Да и гы никому не болтай, как патриарх да бежал? Аль мы его истязали? аль пытали? аль иное делали?.. Теперь ступай...

Царь подал ему благосклонно руку, тот её поцеловал.

   — Вей! вей!.. що мы наробыли, — завопил Данилов, влетая в свою комнату. — Садитесь на свой виз, да до дому.

   — Як то можно, реб? В шабаш? — ужаснулись оба.

   — Що ж робыть? Царь наказал: нущай-де едут тотчас до дому.

   — Кинь наш ничего не йв, — заплакал Мошко.

   — Да и мы ничего не йлы...

   — Не йлы?.. Вернитесь пишки... а по дорозе, в кабаке, и йсты будете, - успокаивал их лекарь. — Царь казав, щоб духу вашего не было в Москви, да щоб молчали: патриарх-де по царскому указу уихав.

   — Ой! вей! що мы наробыли, — заголосили оба.

   — Уж мы, реб Пинхус, коня у вас заставим, а мы пишки...

Ким, Гершко, — крикнул Мошко, поспешно схватив товарища за руку и уводя его.

   — Щоб тому светлейшему не было ни дна ни покрышки, — ворчал последний, уходя.

Едет святейший всю ночь просёлками, и к утру они расположились в лесу отдохнуть и покормить лошадей.

Как простой казак, Никон ложится на траве под деревом и сладко засыпает. С непривычки верховая езда сильно его разбила.

Спит он несколько часов и, проснувшись, требует поесть.

Скудная трапеза кажется ему такою вкусною и он, насытив голод, творит молитву и велит двинуться в дальнейший путь.

В то время, как святейший собирается сесть на коня и поправляет свои волосы на голове, в кустах два глаза на него глядят, а драгун, которому они принадлежат, произносит про себя:

   — Он, не ошибся...

Воина этого, когда он приближался, никто не заметил из свиты Никона — все от усталости спали крепким сном.

Но едва только тронулся Никон се свитою в путь, как следовавший за ними драгун поспешил через лес и вышел в поле. Там стояло человек десять драгунов, сильно вооружённых и один из них в блестящей одежде воеводы.

   — Боярин, — обратился к нему драгун, — я не ошибся — это не казаки, а сам патриарх и его свита.

   — В таком случае нам нужно за ним следить... Мне кажется, патриарх заночует где-нибудь в избе, — тогда мы и заберём их сонных...

   — Как прикажешь, боярин.

Отставая от патриарха на несколько вёрст, они так следили за ним весь день.

К вечеру, как и предсказывал начальник отряда, Никон вынужден был, для того чтобы дать отдых и лошадям, и людям, заехать во встретившееся село.

Здесь они остановились в первой же избе, куда их впустили. Лошадей развьючили, проводили и дали им есть, а люди тоже поели и легли отдохнуть.

Патриарху уступлена изба, и он расположился там на покой.

Вскоре все погрузились в глубокий сон.

Ночью вдруг просыпается Никон: слышен топот лошадей, стук оружия...

Он прислушивается: какой-то голос требует, чтобы отворили ворота.

Никон поспешно выходит.

   — Да что, — кричит поляк, — альбо то можно... точно кепи... точно разбойники... Им говорят, казаки здесь... а он «по царскому указу»... Да и мы по указу... проваливай, служивый, коли не хочешь пули в лоб... Мы, надея на Бога... джелебы не...

   — Что за шум, — раздался громкий голос патриарха.

   — По указу государеву, святейший патриарх, — раздаётся голос за воротами.

   — Святейший патриарх... по указу государеву... измена, — произносит удивлённо Никон.

   — Прикажи, святейший, и мы искрошим их, — раздаётся голос поляка. — Аль мало нас? Все ляжем костьми... Джелебы их была сотня, а то десяток... Я и сам пойду... Прочь от ворот...

   — Крови не проливать, меча не обнажать! Христос сказал Петру: «Кто обнажит меч, тот падёт от меча». Кто ты, дерзающий тревожить мирный сон патриарха?..

   — Окольничий государев, Богдан Матвеев Хитрово, твой богомолец, — по указу царскому.

   — Отворить ворота царскому послу! — величественно произносит Никон. — Послушаем царский указ...

Один из свиты открывает ворота, остальные стоят с пистолетами в руках.

   — Чего хочет от нас великий государь? — обращается он к спешившемуся Хитрово.

   — Святейший патриарх, великий наш государь просит тебя возвратиться в свою святую обитель и сказать: от чего ради ты бежал.

   — От гнева его. Я отряхаю прах моих ног, по святому писанию. И кто может запретить мне ехать, куда я хочу? Не раб же я?..

   — И царь, и царица умоляют тебя возвратиться и не оставлять их своим благословением.

   — Я всегда молю за них Бога и благословляю их ежечасно; но бегу я от ярости крамольников-бояр, — так и скажи великому государю... Я удаляюсь в Киевскую лавру... и там кончу дни свои, как и многие иные подвижники.

   — Не могу, святейший патриарх, без тебя возвратиться, — или поезжай мирно назад, или я должен употребить силу?..

   — Силу?.. против патриарха... силу против святителя... И держит тебя земля над собою?.. Достоин ты смерти.

   — Что ж?.. вели казнить, святейший... я без оружия... вот и меч... А всё без тебя не уеду...

Он бросил меч и пистолет в сторону.

   — Прости... ты раб... слуга... исполняешь приказ самодержца... повелителя... Бери свой меч... бери оружие... я последую за тобою... Но ты скажи ему: коль я б хотел, так и тебя, и твоих воинов не стало бы в минуту единую... Вся Русь пойдёт за мною, как один человек... Эй! люди... тревогу... Пущай православные христиане увидят своего патриарха... патриарха Никона... Николай! — облачение... крест... Я облачусь, а крест и икона — моё оружие против врагов моих.

Свита его стреляет в воздух, огромное село в несколько минут является к избе и, узнав, что патриарх приехал, приходит в религиозный восторг.