Услышав это, черница обрадовалась и сказала:

   — Это должно быть он, я всё узнаю и тогда расскажу всё царице, а тебя, царевна, умоляю поговорить с патриаршими боярами и с патриархом... Я выйду завтра по обету на подаяние для св. обители, а когда возвращусь, зайду к тебе, царевна многомилостивая.

С этими словами монашка вышла из горницы царевны и ушла в свой монастырь.

На другой день рано утром, с посохом в руках, черница и служки вышли с кружкой из монастыря и поспешно пошли по направлению к Каргополю.

Недель через шесть обе сборщицы вошли в ворота Кожеезерского монастыря, чтобы поклониться там мощам и св. угодникам. Самые разнообразные чувства и мысли волновали монахиню, и вопрос, говорить ли с Никоном или нет, терзал её душу.

Человечность говорила ей: говори с ним, а грозный долг твердил: ты отказалась и от мира, и от него.

В таком нерешительном состоянии вошли они в церковь. Шла воскресная литургия, и церковь была полна монахов и богомольцев, пришедших из окрестных и дальних мест.

Наталья с служанкой вошли незаметно и поместились так, чтобы видеть хоть издали Никона.

Его могучий голос раздавался с клироса, и когда она увидела его в чернецкой одежде с наперсным крестом на шее, он показался ей ещё милее, ещё прекраснее прежнего. Лицо же его было сурово и величественно.

После причастия он вышел на амвон и сказал народу вдохновенное слово; братия и народ толпились к нему, слушая его с умилением и слезами.

Наталья плакала и подумала: лучше мне не видеться с ним; не утерплю, брошусь ему на шею, а это грех. И себя только искушу, и его... Ему большая дорога в епископы, а я останусь черницей. Буду ему полезна и так... Нечего заходить и к дяде, это и его и меня только расстроит.

С этими мыслями, по окончании слова Никоном, она ещё гуще закрыла лицо своё и, выйдя из церкви, остановила одного монаха и просила его рассказать ей подробно, как и почему Никон бежал из Соловок.

Монах повёл её в церковную ограду и рассказал ей все подробности дела; монашка внимательно выслушала его, поблагодарила за рассказ и ушла из монастыря.

Когда черница возвратилась в свою обитель, ей передали, что царица и царевна Татьяна Михайловна несколько раз присылали за нею.

Та пошла в баню и, вымывшись и приодевшись, отправилась в царский терем.

В те времена был обычай, что звание и бывшее имя монахов и монахинь было строжайшим секретом, вот почему царица не знала, кто черница Наталья, которую она так любила; знала об этом одна только царевна Татьяна Михайловна, и потому жена Никона зашла прежде всего к ней.

Она рассказала ей о посещении ею монастыря и о том, что она там видела и слышала и просила царевну, чтобы та не передавала царице, что Наталья бывшая жена Никона, так как она желает как совершенно чужая яриться за него ходатаем пред патриархом.

Царевна дала ей слово, и она отправилась к царице.

Евдокия Лукьяновна приняла радушно монашку, она её любила за подвижническую её жизнь и за ум. Вот почему, когда Наталья вошла к ней и поцеловала у неё руку, она обратно просила её благословить и просила рассказать, что она видела и слышала во время её странствования при сборе Христа ради на монастырь святой.

Говорила ей много хорошего и много дурного черница, но когда дошла до посещения ею Кожеезерского монастыря, царица стала слушать с большим вниманием. Новшества в церкви были тогда большой заботой правительства и светского и духовного, и шли тогда сильные толки и за и против них во всём царстве. Кожеезерский монастырь стоял тогда высоко и считался хранителем православия, а потому рассказ монашки был особенно любопытен для её слушательницы.

Когда же Наталья описала то впечатление, какое произвёл на братию и на народ Никон своим словом, и когда она передала царице подробности рассказанного ей старым монахом о бегстве из Соловок, царица пришла в негодование и потребовала, чтобы она, Наталья, отправилась тотчас от её имени к патриарху, чтобы он велел сыскать это дело, т.е. обследовать его, тем более, что она слышала от патриарха, что Соловки жалуются на Никона и зовут его вором.

Черница поцеловала руку царицы и пошла в патриаршую палату.

Окольничий патриарха, князь Вяземский, узнав, что черница от царицы, тотчас доложил о ней патриарху и тот велел ввести её к себе.

Монашка упала к ногам патриарха, прося его благословения и прощения грехов.

Патриарх Иосиф был немного полный, но очень симпатичный старик; уважаемый и любимый патриархами Филаретом и Иосафом, он поэтому после Иосафа избран в патриархи, как естественный их преемник, продолжавший их новшества.

Поэтому патриарх, зная уже по слухам о святости жизни монахини Натальи и об её благочестии, сильно заинтересовалася, узнав, что царица прислала её порассказать ему, что она видела и слышала в Кожеезерском монастыре.

Выслушав черницу, патриарх велел передать царице, что он давно уж слышал о безобразиях Соловок и что не только не выдаст им головой Никона, но распорядится о сыске этого дела через верного человека. О Никоне же пишет не только игумен кожеезерский, святой муж Никодим, но и вся братия, что это достойнейший человек, а потому он, патриарх, утвердил пожалованный ему игуменом наперсный крест, со своим благословением.

С этими словами патриарх отпустил черницу.

Не прошло и полгода, как патриарх, розыскав тайно дело Никона, послал Соловецкому монастырю следующую грамоту[11].

«Ведомо учинилось, что в Соловецкий монастырь к берегу привозят вино горячее и всякое красное немецкое питье и мёд пресный и держат это всякое питье старцы по кельям, а на погребе не ставят, келарей и казначеев выбирают без соборных старцев и без чёрного собора те старцы, которые пьяное вино пьют; на чёрных соборах они смуту чинят и выбирают потаковников, которые им бы молчали, в смиренье не посылали, на погребе беспрестанно квас поддельный давали, а которые старцы постриженники старые, житием искусивы, предания великих чудотворцев Зосимы и Савватия хранят, тех старцев бесчестят и на соборе им говорить не дают; келари, казначеи и соборные старцы держат у себя учеников многих и т. д.».

И в заключение грамота оканчивалась: «И другие многие статьи теперь в Соловецком монастыре делаются не по-прежнему, чему прежде не бывало и чему быть негодно».

Эта грамота есть начало разрыва между Москвою и Соловками, разрыва, поведшего в последствии к гибели монастыря.

XVIII

КОНЧИНА ЦАРЯ МИХАИЛА ФЁДОРОВИЧА

Несколько лет спустя царь Михаил в течение трёх месяцев потерял двух сыновей: Ивана и Василия Михайловичей.

Кроме этого горя приключилось ещё одно несчастье: призван был на Москву королевич датский Вольдемар как жених старшей его дочери Ирины, но тот заупрямился — не хотел принять православия и требовал возвращения в своё отечество.

Так как государь считал, по русскому обычаю, этим поступком себя и дочь свою обесчещенными, потому что королевич был торжественно в государстве и на Москве объявлен женихом царевны, то начались бесконечные переговоры с королевичем и угрозы, чтобы убедить его согласиться на требование царя. Но тот упорствовал и производил бесчинства, в которых, впрочем, и ему доставалось порядком.

Но это бы не сломило здоровье царя, если бы не его три царевны, Ирина, Анна и Татьяна, не обливались день и ночь слезами, что им придётся умереть Христовыми невестами.

Царь, не имевший ещё и пятидесяти лет, совершенно поседел, стал угрюм, необщителен.

Всенощную на Пасхе хотя он слушал в Успенском соборе и христосовался с патриархом и со своим семейством, но после разговенья слег, и по городу пошёл слух, что он тяжко болен.

Собрался совет тогдашних иноземных врачей (знакомцев наших Бильса и Бальцера уж не было в живых), проживавших в Москве; Вейделин, Сибелисти, Иоган Белоу и Артман Граман; осмотрев царя, они нашли, что его желудок, печень, селезёнка, по причине накопившихся в них слизей, лишены природной теплоты и оттого понемногу кровь водянеет и холод бывает; оттого же цинга и другие мокроты родятся. Дали царю пургацию и предписали ему воздержание в питие и еде.