Казна поэтому стала вновь обогащаться сборами с Малороссии, да и царь вновь почувствовал себя на твёрдой почве, хотя мятеж Стеньки не был ещё подавлен.

Прошёл год со времени пасквиля, прибитого на Постельном крыльце, и ничего не оказалось.

В этот же год Алексей Михайлович успел наглядеться на Наташу, а от Беляевой не мог добиться, чтобы сняла покрывало.

Обе ему нравились, и его взяло раздумье: кого выбрать? Обе хороши, молоды, здоровы.

Примет он решение о Наташе, жаль ему становится Авдотьюшки, и обратно. При прежних же отношениях мужчин к женщинам обычай не допускал сближения полов посредством разговоров, а потому об уме и сердце их и помину не могло быть; а чужая душа — потёмки, да чтоб узнать человека — не один пуд соли нужно съесть с ним.

Раздумывает так часто государь и не знает, как ему принять окончательное решение; а тут нужно же решиться: назначен уж день, когда царю должны в Золотой Царицыной палате представить невест для вручения им избранной ширинки и кольца, после чего он избранницу взведёт на царицын трон и наречёт её царицею.

Спрашивал он как-то царевну Татьяну Михайловну, а та махнула рукою и молвила:

   — Выбирай по сердцу, а я коль скажу, так потом пенять будешь. Мне что? Лишь бы ты счастлив был да любил жену.

Ушёл он к себе: а нельзя не решиться, завтра нужно кончить дело...

В то время, как он в таком раздумье расхаживает по своим хоромам, к нему входит Лучко.

   — Что, Комарик, скажешь?

   — Да вот, великий государь, моя челобитня: пожаловал бы-де меня, великий государь, да дозволил бы жениться на стольнице царевны Татьяны Михайловны, Меланье. Она тоже небольшая.

   — Как? Тебе, Комарику, да жениться?..

   — Уж дозволь, великий государь. И мои Комаришки служить будут и твоему царскому величеству, да и деткам твоим. Полюбились мы с Меланьюшкою и жить-то не можем друг без дружки. Умница она, а сердце — душа, не человек: говорит, как по-писанному.

   — Счастлив ты, Комаришка, что с невестою-то побалагурить можешь да узнать и сердце её, и разум. Вот нам так и невозможно: таков обычай... А с моими-то невестами говаривал ты?

   — Как не говорить: по целым часам, аль я рассказывал, аль — они.

   — Кто же из них добрее, сердечней, да умней?

   — Доброта-то у Авдотьюшки необычайная, а у Наташи — палата ума... бойкая...

   — Кто же тебе больше нравится?..

   — Прости, великий государь, а я-то тряпок не люблю... хоша б и Авдотьюшка; плачет, коль воробышек из гнёздышка упадёт. Точно, сердце у неё доброе... да разумом-то слабенька, ведь сотни-то ей не счесть и не сообразить. Иной раз толкуешь ей о разных порядках целый час, а она ни в зуб, и колом-то не втешешь ей. Ино дело Наташа: смекалка необычная. Намекнёшь ли, она не токмо лишь поймёт, но и дальше метнёт. Коли по красоте, так далеко ей до Авдотьюшки, — та точно ангел небесный. Зато сколько разума в глазах, да и во всём лице Наташи: вся-то её душа и ум в нём. Как же, великий государь, соизволишь ты пожаловать меня да разрешишь жениться?

   — Можешь, и пущай свадьбу справят здесь. А тебе, за честное слово твоё, спасибо.

Ушёл Лучко, а царь пошёл в свою крестную и горячо молился.

На другой день в Золотой палате собрались все боярыни, родственницы и придворные.

Царь сидел в особенно приготовленном ему кресле, и было только две невесты. На столе, сбоку кресла, лежал кусок парчи, ширинка и на ней кольцо.

Ввели обеих невест: Беляева, в белом блестящем наряде невесты, была ещё более ослепительно прекрасна, а Нарышкина много потеряла: лицо её не подходило к этому костюму.

Боярыни все ахнули, взглянув на Беляеву, и стали вперёд шептаться: куда-де устоять Нарышкиной.

Первую подзывают к царю Беляеву.

Величественно она подходит к нему и становится на колени. Красота её сильно его поражает. Он колеблется, медлит и жадно на неё глядит.

Сердца все замирают и следят за рукою царя.

Он подымается и, взяв ширинку, с минуту стоит в нерешимости. Но вот он кладёт её назад — и парча очутилась в руках Беляевой. Ошеломлённая, та целует его руку, встаёт и отправляется на своё место.

Наталье Кирилловне становится дурно: она не ожидала сделаться победительницей. Такой красавицей показалась ей Беляева, что она сама дала ей первенство.

Шатаясь, подходит к царю Наташа и становится на колени.

Царь подаёт ей ширинку и кольцо.

Она целует его руку и истерично начинает рыдать.

   — Успокойся, Наташа, — произносит Алексей Михайлович взволнованным голосом и, взяв её за руку, подымает с колен и ведёт на престол царицы. — Отныне, — произносит он громко, — ты нарекаешься царицею Натальею Кирилловною, а перед мясопустом Господь Бог соединит нас перед алтарём.

Меж боярами раздался шёпот и ропот:

   — Околдовали царя... Дали ему приворотный камень...

   — Покрывало сбрасывала, — шипела одна.

22 февраля 1671 года царь Алексей отпраздновал торжественно свою свадьбу, и в день свадьбы Матвеев и отец Наташи возведены в бояре.

Нащокин вскоре получил отставку, и место его занято Матвеевым.

Не вынес такой обиды гордый и надменный Нащокин и несколько лет спустя поступил в монастырь.

Зато день свадьбы был радостен для Лучка. Женившись За год перед тем, он в этот день праздновал рождение сына Ивашки. Меланья родила ему такого же крошку, как и он сам, и он, прыгая на одной ноге, пел:

   — Ивашка Комарик! Ивашенька, душечка! Ивашка, родненький!.. Ну, уж Меланьюшка, скажет тебе спасибо царь...

   — Отчего же царь? — недоумевала Меланья.

   — Да ведь это хлопчичек царский, не наш...

И Лучко прыгал, вертелся, целовал родильницу и дитя.

XLIII

ОБЛЕГЧЕНИЕ УЧАСТИ НИКОНА

Год женитьбы был радостен и счастлив для царя Алексея Михайловича: восточная Малороссия окончательно умиротворилась, а западная, приняв подданство султана, дала ему возможность не возвращать Киева Польше и даже надеяться на присоединение к себе и этой части.

Мятеж же Разина тоже утихал, по милости побед царских войск.

В декабре князь Юрий Долгорукий теснил Темников. 4 декабря, за 2 версты от города, встретили его темниковцы и обещались ему выдать попа Савву и восемнадцать человек воровских крестьян, да и сподвижницу Федьки Сидорова, Алёну, вора-еретика-старицу. Приказал Юрий Долгорукий изготовить виселицу и сруб и повесить велел до света попа и крестьян, а в срубе сжечь Алёну...

Схватили Алёну и повлекли в земскую избу и поставили сильный караул.

Мама Натя начала готовиться к смерти. Радостно ей было, что она умирает за Никона и за крестьянство, т.е. за его идею. Молилась она горячо... горячо... и представилось ей всё её прошедшее: и счастливая её жизнь в Нижнем, и Хлопова, и дети её... потом промелькнул величественный образ Богдана Хмельницкого, — тоже сражавшегося за крестьянство... представился образ Стеньки, — и она невольно вздрогнула, вспомнив смерть персидской царевны... Но не жалела она о жизни: после низложения Никона она перестала верить в правду на земле, и омерзительны сделались в глазах её все власть имущие.

   — Да и чего-то мне, старухе, жалеть о жизни? Вот Савва, тот молодой, да и молодую жену имеет, и того завтра на виселицу... Да говорят, собирается он на смерть как на пир. Сказывают: князь Долгорукий говорил-де ему: «Повинись, и жизнь дарую», а тот: «Каются грешники, а я душу кладу за овцы».

Так думает она, но сердце её вдруг замирает... дверь избы отворяется... Это пришли за нею... схватывают её мощные руки... влекут её из избы, а на её место бросают что-то тяжёлое... Ночь темна... её садят в сани, и лошади мчатся...

На другой день, до рассвета, собирается за городом народ, войска, привозят попа Савву и крестьян и казнят их, а сруб сжигают с Алёною.

Крестясь и молясь, расходится народ. Об этом доносится в Москву, и там у бояр радость неописанная: попа-де повесили, а колдунью-де сожгли.