Вазма лежала на земле. Ей было тяжело дышать. Она не понимала, что случилось, и ничего не чувствовала. Полиция оцепила место взрыва, приехали машины «скорой помощи», чтобы отвезти раненых в больницу. За эти несколько минут жизнь Вазмы полностью изменилась. Периоды после бомбежки и до нее стали разными главами ее жизни.

В 80-х годах в Кабуле ежедневно взрывались бомбы, и горожане жили в постоянном страхе, даже ходить в школу или на работу было делом рискованным. Мы, дети, ничего не понимали в политике, не знали причин взрывов, но было имя, которое вызывало страх даже у нас, — Гульбедин Хекматияр, лидер одной из самых многочисленных группировок.

Войска Афганистана запускали российские ракеты, которые назывались стингерами. Они могли запустить до двадцати ракет одновременно. Мы привыкли к звукам, сопровождавшим пуск ракет, и знали, когда стреляют по моджахедам; тогда мы не прятались в коридорах и, продолжая играть на улице, говорили друг другу, что бояться нечего.

— Это наши ракеты, а не Гульбедина, — поясняли мы.

В то время ни я, ни мои друзья не задумывались над тем, что эти ракеты были нацелены на людей. Вот что война сделала с нами. Мы радовались, что наше правительство выпустило двадцать ракет по повстанцам. Мы были напуганы и возмущались, когда ракета падала на наш город, но не понимали, что наше правительство тоже виновно в ранениях и смертях мирного населения.

Иногда я думаю о том времени. Война приносит страдания и горе в семьи обоих участников конфликта. Некоторые шрамы настолько глубоки, что остаются навсегда и разрушают жизнь человека. Так случилось и с Вазмой.

Я встретила ее во вторую, более тяжелую половину ее жизни. Прошло семь лет со времени той бомбежки, теперь ей было двадцать четыре года. Я пришла к ней в центр социального обеспечения, созданный для того, чтобы женщины, которым ампутировали конечность, могли заработать себе на хлеб. Директор отвел меня в комнату, полную женщин, — все они шили одежду. Он указал на женщину с бледной кожей, которая трудилась над ярким традиционным платьем. Она выглядела вдвое старше своего возраста. Эта женщина работала без энтузиазма, возле нее стояли два костыля. Я подошла и представилась:

— Салам алейкум (мир вам)! Я Зархуна Каргар, ведущая «Афганского женского часа» на Би-би-си.

Вазма подняла глаза от шитья. Она поздоровалась и несмело улыбнулась. Я сказала, что пришла, чтобы записать ее историю, которую потом можно будет услышать по радио. Она спросила, откуда я знаю, что ей есть что рассказать, и я ответила, что один из моих друзей в Кабуле считает ее очень хорошей рассказчицей. Она была приятно удивлена, узнав, что кто-то из ее знакомых связался с Би-би-си и у нее хотят взять интервью.

Мы перебрались в более тихую комнату. Вазма опиралась на костыли во время ходьбы. На ней были черная юбка и большая белая шаль, которая покрывала голову и плечи. Когда мы пришли на место, я установила аппаратуру и попросила Вазму начать свой рассказ.

— Дорогая Зари, я хочу рассказать слушателям «Афганского женского часа» о своей жизни. Я хочу, чтобы моя дочь и мой муж услышали меня. Первый раз я решилась открыто рассказать о том, что чувствую, и надеюсь, что люди поймут, через что мне довелось пройти.

Сейчас мне двадцать четыре года. Я вышла замуж в семнадцать и счастливо жила со своим мужем Вахидом. Я думаю, что он любил меня. Он был очень добр ко мне. Родители сами подыскали мне пару, но меня это устраивало. Иногда я гадаю, действительно ли мой муж любил меня, но мне приятнее думать, что я в самом деле была ему небезразлична. Иногда мы, люди, предпочитаем жить приятными воспоминаниями, не так ли?

Она посмотрела на меня, словно ожидала ответа. Я сказала, что не совсем понимаю, что она имеет в виду. Ее глаза наполнились слезами, и она продолжила рассказывать тихим голосом:

— Я потеряла очень многое, и единственное, что мне остается, — это верить в то, что мой муж любил меня, и помнить о том, что когда-то у меня была дочка. Но если быть честной, я много раз думала, что лучше бы меня убила та ракета. Женщине нелегко жить так, — она указала на правую ногу. — Кто захочет жить со мной? Я инвалид с протезом вместо ноги. Я больше не могу быть женой и матерью. Я знала, что идет гражданская война и в любое время я могу погибнуть или получить ранение, но верила, что со мной этого не случится. Моей дочке Фаре был всего год, когда это произошло.

Я следила за аппаратурой, но то и дело поглядывала на Вазму. Я увидела, что она вытирает слезы.

— Поначалу я не поняла, что произошло, но потом увидела, что у меня нет одной ноги. Ее оторвало выше колена осколком ракеты. Все, что я помню, — это ужасная боль. Я не понимала, кто я и где нахожусь.

Когда я была маленькой, мама говорила мне, что даже порезать палец во время приготовления еды очень больно и нужно относиться с пониманием к людям, которых искалечила война, потому что им намного больнее. Тогда я не понимала, что она имеет в виду. В то время я даже представить не могла, насколько это больно.

Вазма начала тихо плакать. Она наклонила голову, очевидно, чтобы я не видела ее слез.

— Но в конце концов я смирилась со своей инвалидностью и почувствовала, что стала сильнее. Я думала о своей дорогой доченьке Фаре и о Вахиде, и это придавало мне уверенности в себе. Просто вспоминая о них, я начинала верить, что смогу пережить эту трагедию. «Ну и что, что у меня нет одной ноги? Я еще молодая, — думала я. — У меня есть моя маленькая семья, а впереди еще целая жизнь». Как только я осознала это, мне стало гораздо легче.

Когда Вазма рассказывала мне о своей любви к Вахиду, о том, какие у них были прекрасные отношения, мне сложно было поверить ей. Исходя из собственного опыта, я полагала, что никаких романтических чувств в афганской семье быть не может. Мне казалось, что счастливая афганская семья — это когда муж не бьет жену и не заставляет ее носить хиджаб. Счастливая семья — это когда муж не против того, чтобы жена работала и разговаривала с мужчинами. Мне не приходило в голову, что иногда муж и жена любят друг друга. Видимо, так меня воспитали. Я считала, что должна относиться к мужу с уважением, как бы он себя ни вел. Мне было обидно, когда мой муж отказывался пойти со мной на свадьбу близкой подруги или когда я собиралась сходить за покупками в выходные, а он не хотел помочь мне. Но все говорили, что он идеальный муж, и когда я слышала, как какая-нибудь афганка рассказывала о том, что муж любит ее и заботится о ней, я думала, что она приукрашивает.

Я считала, что убирать в доме, гладить мужу одежду и готовить для него — это моя обязанность, несмотря на то что он умудрялся критиковать каждое приготовленное мной блюдо. Пожалуй, то, что я могла работать, было для меня большим облегчением. По природе я человек общительный, и мне хотелось обсуждать с ним свои проблемы, но он отказывался слушать меня, когда я говорила о работе, и не проявлял никакого интереса к передаче, которую я готовила. Он говорил, что мой голос не подходит для радио, и никогда не понимал, что я делаю для афганских женщин. Я обязана была терпеть его отношение. Это задевало меня за живое, но что я могла поделать? Мне казалось, что выхода нет.

Однажды я попыталась поделиться наболевшим с одной из своих родственниц.

— Скажи, Зархуна, он избивает тебя? — спросила та.

Я ответила, что он никогда не поднимал на меня руку.

— Тогда тебе нужно просто смириться. Он такой, какой есть, и ничего с этим не поделаешь, тем более что у него много положительных качеств.

Шло время, и мне было все сложнее и сложнее терпеть его отношение к себе. Я видела, что для него жизнь без проблем была куда важнее моего счастья. Я хорошо зарабатывала, оплачивала счета за дом и большинство коммунальных услуг и никогда не просила его купить мне одежду, так зачем ему было запрещать мне работать?

Помню, однажды у меня был особенно тяжелый день на работе. Я расстроилась из-за поведения моего коллеги — он пытался получить повышение, подставляя других, и меня это сильно задело. Придя домой, я сказала мужу, что иногда мне хочется бросить работу и стать домохозяйкой и что я могла бы тогда продолжить обучение. Как афганская жена, я надеялась, что он защитит меня и успокоит, что он пообещает много работать, чтобы прокормить нас обоих. Я надеялась, что он хотя бы намекнет на то, что мое состояние небезразлично ему, и даже если я решу уволиться, то мы не будем бедствовать. Тогда я просто злилась на некоторых своих коллег и на самом деле не собиралась уходить, но ответственность, тяжким грузом лежавшая на моих плечах с детства, утомила меня. Однако его ответ был совсем не таким, как я ожидала: