— Девушка одна, Валей зовут. Очень расторопная и аккуратная. Всегда корреспонденцию приносит вовремя.

На почте о Вале тоже самые лучшие отзывы.

— Нельзя ли ее увидеть?

— К сожалению, нельзя, она в отпуске. Уехала куда-то отдыхать.

Вот так. Выстрел в яблочко оказался холостым. Надо ждать Валю! А это опять время. Об «интеллигенте» и «коротышке» тоже ничего нового нет. Проверили все сомнительные адреса, просмотрели кучу старых уголовных дел, опросили добрую сотню людей. Все вхолостую.

Парфентьев нервничал, но вида старался не подавать. Людей не подгонял, разноса никому не устраивал, наоборот, подбадривал: «Ничего, ребята, не будем гневить судьбу. Куда они от нас денутся, голубчики?»

...Смирнов только что вернулся в свой кабинет с обеда, как зазвонил телефон. Взял трубку и услышал голос полковника Данилова:

— Смирнов? Ну с вас, как говорится, причитается. Мои ребята вам с Парфентьевым подарок сделали. Сейчас пришлю.

Да, это был действительно подарок. На столе лежал пиджак, сшитый по последней моде, с блестящими металлическими пуговицами и иностранной наклейкой. И только если присмотреться внимательно, можно было заметить: на плечах у пиджака были вставлены клинья. Видно, пиджак хозяину стал мал, и портной расширил плечи с помощью двух кусков такой же материи, только чуть поновее.

Именно такой пиджак был похищен из квартиры профессора Н. Хозяйка сразу же узнала его. Правда, сказала, пуговицы были другие, перламутровые. Пуговицы — ерунда, их могли специально заменить. Но не ошибается ли хозяйка? Сын хозяйки подтвердил то же: пиджак его. Кроме того, куплен он был за границей. Такие у нас в продажу не поступали.

А вот фамилия человека, сдавшего его в комиссионный, — Мотонин Виктор Петрович. Проживает на Хорошевском шоссе...

И тут Смирнова словно током ударило. Ведь у почтальонши была фамилия тоже Мотонина[18]. Неужели теперь они вышли на верный след?

В большом мрачноватом доме на шестом этаже (самом верхнем) живет семья Мотониных. Вроде семья как семья. Мать, крепкая еще, молодящаяся женщина, и двое детей — брат и сестра. Правда, соседи Мотониных не особенно жалуют. Виктор Мотонин — нагловатый парень, кого угодно оскорбит, обидит. И мамаша, Мария Георгиевна, тоже женщина грубая, злая. К Вале мужчины какие-то приходят часто, пьяные. И сами Мотонины пьют крепко. Денег на горячительные напитки не жалеют.

Утром в квартиру Мотониных постучали. Открыл Виктор, увидел троих мужчин и изменился в лице.

— Вам кого?

— Здравствуйте, мы из милиции. Есть к вам разговор. Позвольте пройти?

Виктор опустился на краешек тахты, глухо выдавил:

— По какому вопросу?

Один из пришедших развернул сверток, достал пиджак, положил его рядом с Виктором на тахту.

— Это вы сдавали в комиссионный магазин?

Парень скользнул глазами по пиджаку.

— Ну, допустим, я.

— А точнее?

— Чего точнее? Сдавал. Разве запрещено?

— Пиджак ваш?

— Мой.

— Где купили или сшили на заказ?

— Купил.

— У кого, позвольте узнать?

Мотонин молчит, уставившись в пол. Достает сигарету, роется по карманам, находит коробок. Спичка ломается. Видно, руки у него сейчас нетвердые.

— У кого же купили?

— Приходил тут один мужик, говорил — деньги нужны позарез. Продал по дешевке, я и взял.

— Точно приходил. Пьяница, наверное. Мы и купили. Думали, все равно пропьет. — Это уже Мотонина идет на выручку сыну. — А Витеньке он не поглянулся. Мы и сдали в комиссионку.

— Когда приходил мужчина, кто из вас был дома?

— Да мы все были: и я, и Витя, и Валюша. Все были... — И тут Мотонина осекается, и на лбу у нее бисеринки пота. Видно, она опытная женщина. Очень опытная. Поняла сразу: сказала не то.

— Мария Георгиевна, будьте любезны на два слова в другую комнату, — приглашает ее один из сотрудников. Мотонина тяжело двинулась к двери, бросив тревожный взгляд на сына.

Так они и думали — получилось полное расхождение портретов «неизвестного мужчины». Мать: «Худой, лысый, лет сорока». Сын: «Белобрысый, молодой, лет двадцати восьми».

— Выходит, не успели договориться, граждане Мотонины?

Молчат.

— А где дочь?

— Уехала отдыхать на юг.

— Так кто же передал вам пиджак?

— Один знакомый Валентины.

Смирнову доложили: Мотонины запутались окончательно, выкручиваются, врут.

— Ничего, пусть пока врут. Запросите в прокуратуре санкцию на обыск и арест. Приготовьте понятых.

Такси притормозило у большого дома. Из машины вышли двое мужчин с хозяйственными сумками в руках. Один высокий, другой приземистый, полноватый. Пересекли двор, скрылись в подъезде. Старый скрипучий лифт поднял их на 6-й этаж. Направились к 35-й квартире. Высокий нажал кнопку звонка. Им открыли. Зашли в прихожую и увидели направленное дуло пистолета.

— Стоять на месте и руки вверх!

...Первое желание отоспаться — скажем, часиков восемь культурного сна в чистой постели под хрустящей от крахмала простыней. Нет, восемь пока не получится. А уж пять точно — так подумал Смирнов, когда машина везла его домой.

Но и пять не получилось. Дома он пробыл ровно столько, чтобы побриться, выпить чаю и переброситься с сыном парой слов. Срочно вызывал Парфентьев.

— Дела, значит, такие, Борис Всеволодович, — сразу же начал Парфентьев, как только Смирнов переступил порог кабинета. — «Интеллигент» и «коротышка» заявили, что они психобольные. Один поет арии, другой пытается пить чернила.

Смирнов улыбнулся.

— Сколько мы с вами, Иван Алексеевич, в этих стенах перевидали «сумасшедших»!

— Ты займись ими. Да, задержали и Валентину Мотонину, скора доставят.

Не успел он начать допрос, как один из сотрудников положил ему на стол бумагу.

— Прочтите, очень любопытно.

Борис Всеволодович просто впился в строчки. Вон оно что, оказывается, «коротышка» — вор-профессионал Дубок, имел двенадцать судимостей.

Он сразу же начал петь. Потом упал на пол и театрально зарыдал. Смирнов даже не посмотрел в его сторону, делал себе какие-то пометки в блокноте. Дубок рычал, ругался, бил себя по голове кулаком. Борис Всеволодович продолжал свои записи. Наконец «сумасшедший» сел на стул и опять запел.

— Кончай, Дубок, играть. Ты же в розыске, а не в театре, зрителей нет. Давай лучше говорить по делу, — спокойно сказал Смирнов.

Дубок замолчал. Усмехнулся, провел ладонью по морщинистой щеке.

— Что, начальник, предлагаешь жесткий, бесплацкартный и без пересадки в места родные?

— Ну вот, Дубок, теперь с тобой приятно говорить, а то арии, слезы... Перейдем к делу.

Начался первый допрос. Потом их будет много. Перед Смирновым пройдет целая галерея людей алчных, опустившихся и коварных. Он будет допрашивать портного с Арбата, который за солидный куш перешивал и перекраивал краденые вещи. Он будет допрашивать почтальоншу. Это она наводила грабителей на адреса. У нее Дубок взял газету что-то завернуть и опрометчиво оставил ее в обворованной квартире. Перед ним будет сидеть медсестра, тоже наводчица. Бывая у больных по вызову, она внимательно запоминала расположение комнат, систему замков. Медсестра несколько раз приезжала к актрисе делать ей уколы и попутно, по приказу Дубка, разведывала обстановку.

Самым мерзким в группе был Фомичев, он же «интеллигент». Обуреваемый жаждой наживы, Фомичев ради денег мог пойти на любой самый подлый шаг. Вся его жизнь была соткана из подлостей, мелких махинаций, афер. А потом его заприметил Дубок, и Фомичев, уже доживший до седых волос, стал грабителем.

Пройдет несколько лет, и Борис Всеволодович обнаружит у себя в письменном столе старый блокнот, тот самый блокнот, в котором он делал пометки, когда конвоиры привели Дубка. На первой странице он увидел запись «Пиковая масть» из крапленой колоды». А ведь, пожалуй, точно, написано.

Когда Борис Всеволодович закончил свой рассказ, он вдруг улыбнулся.